«Безумный и бессмысленный штурм», — пронеслось в голове у Григория, прекрасно представлявшего диспозицию и расклад сил. В общем, так и получилось.
Османы видели, что русские войска, стали строить полки для атаки[35], так что, едва только войска вошли в зону обстрела, как вся Азовская крепость окуталась белыми дымами от сгоревшего пороха, а по полкам ударили десятки ядер, отскакивающие от земли как резиновые мячики и выбивающих людей целыми группами.
— Точно ведь бьют… — С плохо скрываемым страхом, произнес старый друг Григория Иван.
— Им теперь перезаряжаться минуту надо.
— Как раз в картечь нас примут…
— Если успеют.
Успели. И не только на картечь принять, но и еще разок ядрами причесать. Оказалось, что, несмотря на старость и изношенность артиллерии, прислуга была вполне недурно обучена и применяла картузное заряжание, что не в каждом захолустье использовали[36].
Когда грянул второй залп ядрами, спустя какие‑то полминуты, Григория стал пробирать ужас. А секунды потянулись медленно и лениво. Одна за другой.
Солдаты и стрельцы мерным шагом приближались к редуту по остаткам травы, чисто постриженной лошадьми, а османы заряжали пушки и выстраивали шеренги стрелков, проводя последние приготовления. «Идем как на убой…»
Каждый шаг давался с трудом. И Григорий понимал, что ему ладно, а вот юные бойцы, что пороха не нюхали…. Хотя, наверное, они не представляют себе, что их ждет буквально через несколько мгновений.
Хотелось бросить все и убежать. Или, на худой конец, упасть на землю и переждать. Но какой пример он покажет остальным?
А на редуте уже все приготовили. Да и оставалось до них шагов сто — сто двадцать.
— Ну, вот, и все… — каким‑то загробным голосом произнес Григорий и зажмурился, продолжая мерно вышагивать вперед, нашептывая одними лишь губами молитву и готовясь предстать перед Всевышним. Страх куда‑то ушел. Вместо него возникло чувство покоя и обреченности. Он ничего не был в состоянии сделать. Все шло, как шло, всецело находясь в руках случая.
Секунда.
Вторая.
Грохот, перемешанный со свистом пуль и криками людей, словно порыв штормового ветра ударил по нему вместе с какими‑то брызгами.
Он еще пару секунд простоял вот так — замерши, прислушиваясь к себе. Но новый залп, на этот раз мушкетов, вернулся генерала к реальности. Григорий открыл глаза и огляделся.
Вокруг было настоящее побоище, вызванное артиллерийской картечью. Все в крови. То здесь, то там валялись оторванные руки и вывалившиеся внутренности. Ползали или вяло шевелились раненные. Дергались в агонии, отходящие в мир иной.
Но главное — полки оказались деморализованы этим ошеломляющим ударом. Да и иного быть не могло. Атака в лоб на укрепленные позиции обычно ничем другим не заканчивалась. Никогда.
Войска отступали. Кто откровенно бежал, побросав свое оружие и мечтая лишь спасти жизнь. Кто пытался вытащить раненного товарища…
— Вот ведь… — куртуазно обрисовал генерал ситуацию во всю мощь своих легких и последовал примеру подчиненных, за тем исключением, что организовал несколько десятков солдат собирать брошенное оружие. Тем более что османы, дав три залпа из мушкетов больше не стреляли. Видимо берегли огненный припас — отбили приступ и ладно. Да и забрать раненных и убитых дело важное.
Впрочем, вернувшись в расположение русских войск, весь перемазанный кровью Косагин узнал совершенно ошеломляющие известия. Оказывается, Василий, когда увидел, что штурм с наскока не удался, совершенно тронулся умом и, прихватив полк рейтар, направился в Москву.
— Дурак! Вот дурак! — В сердцах крикнул Григорий.
— Может послать за ним? — Осведомился Иван.
— Зачем? Хочешь, чтобы он вот такую бойню повторил? Видишь же, что не в себе человек.
— А чего с ним?
— За Софью переживает. Или ты о них не знаешь? Почитай только чудом еще дите не прижили.
— Так ведь что переживать‑то? Ну, женился Петр Алексеевич. Поди, не напасть, какая страшная.
— После венчания Петра Софья потеряет право регентства. То есть, ей придется сложить полномочия. Ты же знаешь, для нее это хуже некуда. Своевольная баба. Вот и переживает за нее Василий. Даже бойню эту учудил, чтобы поскорее с делами тут разделаться и в Москву вернуться. Он‑то в переговорах больше смыслит. Да и Мария, племянница его, теперь царица. Есть о чем беседу вести.
— Хм. Так‑то оно так, — медленно произнес Иван. — Но Петр Алексеевич ему не спустит то, что войска бросил.
— Он ему и штурма не простит, — усмехнулся Григорий. — Я ведь с ним несколько раз перед походом чего разговаривал. О том речь и вели. Знал он, что Василий Васильевич не усидит, с ума пятить начнет. Оттого и давал мне советы дельные по осаде. Да просил держаться осадой до начала осени, когда он обоз новый пришлет, чтобы если и не летом, так зимой Азов взять. Измором.
— И ты о том Василию не говорил?
— Зачем? Он ведь меня и отправил на штурм, подозревая, что я слишком уж часто с Петром Алексеевичем беседы держал. А он с ним на ножах. Хочет Софью царицей видеть. А сам при ней.
— Да… дурачок.
— Я и говорю. Петр Алексеевич ведь ему дал попытку спасти свою шкуру. Сделал бы дело толком — никто против ничего не сказал. Погоревал о Софье и дальше жить стал. А так… все, почитай больше мы его и не увидим. Что он сможет сделать с полком рейтар, даже если они решатся против законного царя идти? Так. Баловство одно.
— А мы чего будем делать?
— Как чего? Готовиться к долгой осаде, — пожал плечами Григорий. — У меня… как их… инструкции от Петра Алексеевича на этот счет есть. Письменные. Вот делом и займемся. Батареи ставить нужно: напротив крепости и ниже по течению на излучине. Да лагерь укрепленный возводить, дабы татары не беспокоили…
Через две недели. ВоронежВасилий влетел в город на взмыленном коне, который держался из последних сил.
Скорее. Скорее.
Вон этот проклятый форт…
— Поручик! Поручик! — Зычно крикнул Голицын прямо от ворот форта, подзывая дежурного офицера.
— Василий Васильевич, — мягко и вкрадчиво произнес знакомый голос. Князь резко обернулся и увидел Аникиту Ивановича Репнина. — Азов взяли и лично решили Петра Алексеевича порадовать?
— Репнин… — потеряно выдохнул Голицын. — Что ты здесь делаешь?
— Тебя жду.
— Меня?! Что с Софьей?
— Судили ее. Бояре. Приговорили к смерти за попытку убийства родного брата. Против нее иезуиты показания дали. Письма показали.
— Казнили уже?
— Зачем? — Улыбнулся Аникита Иванович. — Петр Алексеевич ее помиловал. Отменил приговоренное боярами усечение головы постригом в монашки. Она уже отбыла в тихий уголок за Северной Двиной.
— Как вообще это произошло?
— Как? — Усмехнулся Репнин. — Дура она, потому и произошло. И не смотри на меня так. Петр Алексеевич как женился, так и решил все честь по чести сделать. Собрал боярскую Думу, брата своего, Ивана Алексеевича, да ее, дабы Софья смогла спокойно и с почетом сдать дела, завершив свое регентство. А она, дура, бежать решила. Зачем? Куда? А… — махнул он рукой.
— Ко мне?
— К тебе. В первом же форте ее и задержали. Других‑то дорог у нас в эти земли нет. Только «петровская». Чем она думала — ума не приложу. Так ладно это. Как задержали ее, так она стала болтать глупости всякие…. Как есть дура. Петр ведь знал, что она против него злоумышляет. Но простить хотел. Не получилось. Бояре ответ потребовали, какого лешего эта дуреха в бега пустилась. Ну и пришлось все выдать. Потом ее расспросили, когда конные егеря ее в Преображенское доставили. Ох Вась, хорошо, что ты ее не слышал. Такое про брата и бояр говорила, что даже мне стыдно было!
— А меня что ждешь? — Спустя полминуты спросил князь совершенно потухшим голосом.
— Так она на тебя показала, дескать, подельник ты. Вместе про иезуитов сговаривались. Да и еще много интересных вещей поведала. Вот и отправил меня Петр Алексеевич в Воронеж тебя дожидаться. Коли все честь по чести сделаешь, то и не трогать. А если бросишь армию и побежишь, то в кандалы заковать. Слышали? — Репнин обратился к рейтарам, что хмуро на все это взирали. — Али Василий, отпираться будешь, что бросил армию?
— Иезуиты… — тихо прошептал, убитый горем Василий. — Я ведь ей говорил им не верить…. За что мне это? Господи! За что? Репнин не ответил. Он лишь кивнул своим людям и те сноровисто стащили не трепыхавшегося князя с коня, разоружили, «спеленали» и потащили куда‑то в здание. Рейтары как стояли, так и остались стоять, не дергаясь и не спеша помочь Голицыну.
— А вы отдохните денек и возвращайтесь. За вами никакой вины нет. Вы выполняли приказ. Надеюсь, этот олух не успел учудить ничего под Азовом?
— Когда мы уезжали, шел штурм.
— Штурм? — Удивился Репнин. — А чего же вы так спешно отбыли?
— Так по всему выходило, что неудачный приступ. Там как османы дали залп картечью шагов со ста, так наши и встали. А потом пальбу из мушкетов начали. В общем — дело гиблое вышло. Просто людей положили.
