У него на твое самбо — ружье!
— Да он и поднять не успеет, как я его — бац!
— Болтун ты, парень!
— Болтун или нет, дело покажет, а вы все равно по болоту в своих туфельках не проберетесь.
Тут Сенька был прав. К тому же, парень он здоровый и, видать, не из робких. Николай явно уговаривал сам себя. Вздохнул:
— Ладно, топай, да будь осторожен!
Сам свернул вправо и скоро выбрался из болота. Огляделся — у дальней усадьбы, на опушке, горел фонарь, и Николай, осторожно ступая по тропе, пошел туда. Удивительную предрассветную тишину нарушал лишь далекий лай собаки в поселке.
Дикий крик, раздавшийся со стороны болота, просто парализовал Николая. Он никогда не слышал, чтобы так кричал человек. Николай застыл на месте, сжимая в руке пистолет. Полыхнула мысль: «Неужто с Сенькой что?» Николай сколько ни напрягал зрение, ничего не видел. А над болотом снова повисла тишина.
— Сенька! — не выдержав закричал Николай. — Где ты, Сенька?
— А-а-а! — отозвался плачущий голос с болота.
— Лезь сюда! — Николай вдруг обрадовался: жив, чертушка! — Лезь же, я тут!
Зачавкала грязь, затрещали кусты, казалось, сквозь чащу продирается медведь. Из болота появился Сенька. Николай зажег фонарик:
— Живой, Сенек?
— Ага, живой-живой... — Он говорил почему-то шепотом, оглядываясь на болото и прижимая левую руку к глазу. — Там он, Мишка. Иду я, а он стоит... Как врежет мне кулачищем.
— А где он сейчас? — Николай не знал, то ли плакать, то ли смеяться.
— Не знаю. Куда-то смылся, однако...
Николай внимательно осмотрел Сенькино лицо. Ну точно — балбес! Это он на сук в потемках напоролся, как еще глаз себе не вышиб! Да и сам хорош: нашел, кому верить.
— Ладно, не переживай: глаз целый. Спасибо тебе, а теперь шагай домой!
У дома Кутепова по-прежнему все было тихо. Но вскоре показалось, что в доме тихонько скрипнула дверь. Сашка замер, прошептал:
— Ты видишь что-нибудь?
Они до рези в глазах вглядывались в темноту, но ничего не заметили.
Еще с полчаса было тихо, потом слышно хлопнула дверь в соседнем доме.
— Хозяйка корову доить пошла, — сказал Сашка. — Вон, над горой видишь, небо посветлело...
— Не рано ли еще?
— Это нам с тобой рано, а у них тут хозяйство.
Было уже видно, когда женщина с ведром молока возвращалась от стайки к дому. Николай не удержался:
— Доброе утро, хозяюшка.
— Вы все еще здесь? Оголодали, поди, — засмеялась женщина. — И чего вам не спится?
— А вам? — спросил Николай.
— У меня работа.
— И у нас работа, — с вызовом ответил Саша.
— Да какая же это работа — по ночам шлындать? А жены, поди, сидят дома, ждут... — Женщина прошла в дом, а потом вернулась, неся в обеих руках по большой эмалированной кружке с парным молоком.
— Попейте, страдальцы. А то до солнца не дотянете! — и женщина лукаво улыбнулась. — А насчет работы — простите. Это мне просто жен ваших жалко. Да и чо его сторожить, Мишку-то. Подурил, выспится и будет как муха, знаем мы его...
— Ну, ну, мог бы уже и давно проспаться, а он что-то все молчит...
Роса мелкой сыпью покрыла траву, бревна, осела на тулупе. От болота тянул холодный низовик.
В начале седьмого, когда окончательно рассвело, Николай пошел искать мать учительницы, которую Мишка, видимо, и не думал отпускать. Черт неугомонный! Все еще не накуражился.
Старуха сидела на лавке у окна старого рубленого барака, у ног ее играли два маленьких пацана.
Выслушав Николая, старуха что-то наказала мальцам по-шорски и встала: пойдем!
Подошли к дому Кутепова. Старуха решительно открыла калитку и смело шагнула к крыльцу. Закричала по-русски:
— Миша-а! Пусть Полина деньги бросит из окна! Парнишкам молоко и хлеб купить, а деньги у нее. Пусть бросит, а я подберу. — Старуха сделала еще шаг.
И тут вдруг неправдоподобно громко грохнуло Мишкино ружье. Старуха с испуга присела, прикрыла голову руками.
Николай от калитки прыгнул к ней, подхватил под мышки, отбросил назад, к ограде.
Сашка, выхватив пистолет, кинулся к ограде:
— Пригнись, пригнись, Николай!
Тот обернул злое лицо:
— Не стреляй, Саша! Не стреляй! Тут он нас не тронет. — Обнял потрясенную женщину: — Извини нас, мамаша. Видишь, какой стервец! Иди, иди к внукам, мы уж сами...
Николай понимал, что зря затеял всю эту историю. Вот тебе и не злой дядя Миша! Убил бы старуху — с него, видно, станется! И чего лютует?
На выстрел сбежались люди — узнав, что ничего страшного не случилось, покачали головами, подивились мишкиному упрямству и разошлись. А вскоре подошла милицейская машина. Приехали Горелин, Бадайкин и Эдуард Михин, еще один оперуполномоченный угрозыска. Николай доложил, что Кутепов продолжает отсиживаться.
— Значит, не сбежал? — Горелин искоса глянул на тулуп, распластавшийся на бревнах.
— Сидит себе, товарищ капитан. — Докладывать, как прошла ночь, не хотелось.
— И не высовывался? — удивился Горелин.
— Да нет, недавно стрелял. В мать учительницы...
— А ты куда смотрел? — нахмурился Горелин.
Николай смутился, потом решительно сказал:
— Брать его надо, товарищ капитан, что тянуть. И пробраться к дому ничего не стоит. Вон с той стороны, с болота, пока Кутепов калитку караулит. Вы тут отвлеките его, а я обойду дом с болота. Я там ночью был...
Горелин с минуту подумал:
— А что — это мысль. Давай попробуем.
С задней стороны дома Кутепова тянулись сени без окон, если не считать небольшого отверстия под верхом сеней. Самым простым и безопасным для Николая оказалось взобраться на пологую крышу сеней и с нее спрыгнуть сразу на крыльцо дома.
Не прошло десятка минут, как вся опергруппа очутилась во дворе. Кутепов, конечно, догадывался о маневрах милиционеров, но толстую дверь дробью не прошибешь, оставалось одно: бить через окна.
Он затаился, не отвечая на окрики. Почему-то молчала и учительница.
Вдоль стен работники милиции подобрались под самые окна. Николаю и Эдику Михину достались те два окна, что смотрели на болото. Горелин громыхнул в дверь:
— Кутепов, выходите! Дом окружен! Выходите, Кутепов!
Раздался выстрел, и в одном из окон разлетелись стекла.
Снова наступила тишина. Поднималось солнце, в округе запахло полынью. По траве прыгали кузнечики. Один из них уселся на завалинке прямо против Николая и, словно
