Ричард посмотрел в окно.
— Ну вот, за мной пришла машина. До свиданья, Лиззи, и спасибо тебе за все. Пойду, попрощаюсь с остальными. — Лиззи хотела выйти вслед за ним, но он остановил ее: — Не надо, не провожай меня...
Когда дверь захлопнулась, Лиззи еще долго стояла неподвижно. Ей вдруг стало очень тоскливо от того, что Ричард уехал.
Часть 3. 1943 год
1
Стоял конец мая. Много чего случилось за последнее время — и дома, и в стране, и в мире. Март стал печальным месяцем для английского флота, — было потоплено много кораблей. Единственная надежда была на американцев, что они найдут какое-то волшебное лекарство, впрыснут его в жилы изнемогающего под бременем войны Королевства и смогут изменить ситуацию к лучшему.
В этот день, 27 мая, в четверг, за кухонным столом в доме Фултонов сидело пять человек. Четверо из них — Джон, Берта, Лиззи и Джефф — как могли, пытались успокоить плачущую Мэг. Берта уговаривала ее выпить крепкого чая.
Мэг вытерла лицо большим носовым платком.
— Спасибо, Берта, я целыми днями только и делаю, что пью чай, но это мало помогает. Господи, вы никогда не видели ничего подобного. Я думала, что самое страшное было тогда, в сорок первом, когда бомба упала на рыночную площадь. Но теперь!.. Вся улица в руинах, от моего дома вообще ничего не осталось, на его месте зияет черная дыра... Сколько народу погибло, а сколько раненых! Боже, я просто стояла и рыдала. Сразу вспомнилось, как перевернулась лодка, как погибли мои близняшки, как, не выдержав страданий, умер мой муж... Это было ужасно... Хорошо, что в прошлый раз я привезла из Шилдса все фотографии, — ведь у меня больше ничего не осталось, ничего!
Джон подошел к Мэг и положил руки ей на плечи.
— Мэг, скорбим о том, что ты потеряла все в этой проклятой войне, — сказал он. — Но у тебя есть мы, есть этот дом, который, мы надеемся, стал и твоим за эти годы. — Правда, Берта? — Джон посмотрел на жену.
— Разумеется, — кивнула Берта. — Мэг, ты стала членом нашей семьи, ты же знаешь!
Мэг снова всхлипнула.
— Вы всегда были добры ко мне! Но я не хочу становиться обузой, понимаете? В городе мне сказали, что дадут приличное жилье, когда я вернусь, но... — Женщина умолкла, стараясь подобрать слова. — Мне трудно будет снова привыкать к городской жизни после прожитых здесь лет... Говорят, что в деревне ничего не происходит, что жизнь в них течет тихая и спокойная. Как бы не так! Я тут столько всего насмотрелась, чего в городе и за полжизни не увидела!
— Да, Мэг, у нас тут много чего случается, что там твой город! — усмехнулся Джон и, посмотрев на сына, спросил: — А ты что скажешь, Джефф?
Лицо Джеффа исказила кривая усмешка.
— Это точно! На любой вкус, только выбирай, кому что нравится. — Джефф поднялся, с грохотом отодвинув стул.
Джон пристально посмотрел на сына, испытывая какое-то смутное беспокойство. Джефф сильно изменился после демобилизации. Джон ожидал, что, получив звание офицера и заняв более высокое положение обществе, сын станет другим. Может, более общительным, элегантным, в общем «светским», как говорила Мэг. Но Джефф постоянно пребывал в каком-то мрачном настроении, куда-то пропали его извечные шуточки, им на смену пришли замкнутость и угрюмость. Может быть, такой отпечаток на него наложило ранение, хотя, по большому счету, Джефф еще легко отделался. Да, он теперь немного прихрамывает, и левая рука повреждена, но ведь главное, что он остался жив. Другим повезло гораздо меньше... Сын находился дома уже больше двух месяцев, но до сих пор не пришел в себя, не успокоился. Похоже, его душа была изранена куда сильнее, чем тело.
Джефф снял с вешалки фуражку и направился к двери. Вот уж третий месяц, как он был уволен из армии, но все еще продолжал носить свою лейтенантскую форму, и даже когда выходил прогуляться, тщательно приводил ее в порядок.
Джон проводил сына печальным взглядом. Он, бесспорно, радовался возвращению Джеффа, но вынужден был признать, что с его приходом атмосфера в доме стала какой-то напряженной. Это был уже не тот веселый парнишка, которого все помнили и любили. То, что Джефф пережил за эти несколько страшных лет, совершенно изменило его...
Заметно прихрамывая, Джефф медленно брел по дороге. Конечно, с палкой идти было бы гораздо легче, но в первый же день, вернувшись домой, Джефф поставил ее в углу за дверью и больше не дотрагивался до нее. «Хватит того, что мать не расстается с клюкой, — думал Джефф, — а я уж как-нибудь обойдусь». Тяжело опущенные плечи и понурая голова создавали впечатление, что он даже стал меньше ростом.
Много раз за последние недели Джефф спрашивал себя, что ему делать дальше. Искать ли какую-нибудь сидячую работу? Или, может быть, выучиться на клерка? Глядя на свою левую руку, менее подвижную, чем правая, Джефф думал о том, что было бы гораздо хуже, если бы ему приходилось каждое утро прицеплять к локтю металлический протез с крюком. В госпитале он насмотрелся на такие штуки. Стоило быть благодарным судьбе за то, что он избежал этой страшной участи. Но Джефф почему-то не чувствовал в себе никакой благодарности.
Там, на войне, все было по-другому. Там он чувствовал себя нужным: он получал повышения, ему присваивали новые звания, его уважали подчиненные, у него были друзья, в штабе его считали отличным командиром. У него, как он любил говорить, немного задубела шкура, но внутри он оставался тем же добрым и отзывчивым парнем. Оставался до тех пор, пока все эти прекрасные душевные качества не погибли в один день и не были похоронены в местечке под названием Сиди-Баррани. Это случилось под Рождество 1940 года. Они тогда преследовали отступавших итальянцев от Тобрука через Дерну и Бенгази до самой Аджейлы. А потом в тылу высадились эти проклятые немцы, и пришлось снова возвращаться в Тобрук. Боже, что за мясорубка там была! И он как будто прошел все девять кругов ада, чудом не получив ни одной царапины. Правда, одна пуля попала ему в каску, но он нутром чувствовал, что его пуля еще в чьей-то обойме. А ребята вокруг него все падали и падали.... А потом наступил тот страшный день...
Итальянцы вместе с немцами нанесли ответный удар и оттеснили их на линию Газы под Тобруком. Им тогда пришлось туго, но Джефф сумел организовать оборону. Казалось, что самое страшное уже позади, но тут прямо на позиции взорвался снаряд. Всех ребят его подразделения разнесло на куски — и старину Джима Ролстона, и юного Хела Фербенкса, которого всего неделю назад произвели в капралы, и Боджера Риптона, который чаще сидел на губе, чем в окопах, но слыл лучшим снабженцем в батальоне. Не было ничего, чего бы Боджер не смог достать, даже с риском снова оказаться под арестом.... А еще Спад Винтер, который рассказывал жуткие истории про свою мать-ирландку, и выходило так, что она была самой известной шлюхой в Дублине... Эх, Спад!..
