«В кабинете! – сказал Лаврентьев. – Отдельный туалет, душ и диван есть, одна дверь, нет окон».
«Лады!» – согласился Мартынов и молчал уже до приезда.
Дверь дома была закрытой, но старший группы набрал код и вошел первым. Лаврентьев оставался на крыльце, пока его не пригласили. Перед тем как шагнуть за порог, приказал Шмакову: «Скажи, пусть ведут!»
Через минуту вошла девушка, следом – двое сопровождающих. Остальные благоразумно остались мокнуть на улице.
В ярком электрическом свете она оказалась еще прекрасней, хотя этого не могло быть. Он ошибся тогда, на дороге, предположив, что при лучшей освещенности сможет разглядеть изъяны – их просто не было. Глаза у нее были зелеными, а волосы темно-русыми. Кожа на лице явно отливала смуглинкой, будто у любительницы соляриев или недавно вернувшейся с тропических курортов. И еще Лаврентьев отметил: в отличие от всех вошедших, мокрых следов на сером ковровом покрытии она не оставляла.
Сделав несколько шагов, девушка остановилась, вздохнула через нос, отвернула лицо в сторону. Лаврентьев поманил ее рукой, показывая, куда нужно идти. Она без возражений двинулась следом, неслышно ступая и не проявляя любопытства к незнакомой обстановке. Мартынову пришлось отступить, чтоб ненароком ее не коснуться. Она его, кажется, и не заметила.
В кабинете, три стены которого были заставлены книжными шкафами, а возле четвертой стоял небольшой, но тяжелый письменный стол с задвинутым под него стулом, Лаврентьев тоже включил свет. Прошел, открыл обе двери, ведущие в крошечные туалет и душевую, включил свет и в них. Вернувшись, сел на диван, приглашающе похлопал ладонью по кожаной обивке рядом с собой. Девушка осталась стоять посередине комнаты, пристально глядя ему в глаза.
«Как на идиота смотрит! – в сердцах сказал Лаврентьев. Ему почему-то казалось, что если не понимающему тебя человеку говорить громче, он обязательно тебя поймет. – Мартын! Скажи ребятам, пусть пошукают в холодильнике: колбасы там, сыра, фруктов наберут, если есть! Вина стакан нальют, воды принесут бутылку».
Мартынов на пару секунд исчез и снова появился в дверях, прислонившись плечом к косяку. Лаврентьев знал, что мимо него сейчас ни пройти ни проехать, разве что застрелив предварительно. Сам он оставался сидеть. Ждал.
Стараясь ступать осторожно, но все равно стуча ботинками, появились ребята. Поставили на стол тарелки с по-мужски нарубленными закусками, красное вино в пластиковом стаканчике. Лаврентьев уже вскинулся возмутиться на их глупость, но вовремя понял и смолчал – из любого стекла оружие можно сделать, а тарелки небьющиеся, их только в голову бросать. Вот и ножа с вилкой не дали, спец-цы.
Девушка проводила взглядом выходивших охранников, снова повернулась к Лаврентьеву. Его начинала раздражать эта игра.
«Ладно, как знаешь!» – произнес он и встал.
У самых дверей сообразил, что не убедился в состоянии сантехники. Конечно, следят за ней, проверяют периодически, но хозяин-то он! Развернулся, прошел мимо поворачивающей за ним голову девушки, спустил воду в унитазе, покрутил краны в душевой, чудом увернувшись от брызнувших сверху струй. Мартынов повернулся боком, выпуская его из комнаты, и вдруг молча открыл и закрыл рот, глядя Лаврентьеву за спину. Тот мгновенно обернулся.
Она успела раздеться. Считанные секунды – и девушка стояла полностью обнаженная, не прикрытая теперь даже пленкой. Что-то непонятное сделала со своим костюмом, и он соскользнул с кожи, превратившись в сморщенный лоскуток. Она стряхнула его с ног, в два скользящих шага достигла душевой и скрылась внутри, задвинув рифленую сдвижную дверцу. Зашумела вода.
«Ну русалка! – восхищенно сказал Мартынов, покрутив головой и впервые назвав ее этим именем. – Нуль внимания, фунт презрения!»
«Скорее уж Лягушка-царевна! – поправил Лаврентьев. – Подберука я ее кожу от греха. Голая, чай, по снегу далеко не сбежит!»
Он подобрал невесомую пленку с пола, еще теплую, шелковисто сочившуюся из пальцев, подошел к столу, включил настольную лампу. Вышел в коридор, уведя за собой и Мартынова, выключил верхний свет, прикрыл дверь.
«В общем, так, – начал распоряжаться. – Оставить здесь двух человек, ну хотя бы Федорова с Чихоткиным, оборудовать пост у дверей круглосуточный. Завтра установить камеру слежения, сюда… – он ткнул пальцем, – монитор. Привезти продуктов, простых, но сытных. Воды и вина здесь хватает. Ее никуда не выпускать, внутрь никого без моего разрешения не впускать – головой отвечаешь! Языками не трепать, узнаю – вырву! И чтоб волоса с ее головы не упало! – он для убедительности покачал перед лицом Мартынова указательным пальцем. – Всех и каждого предупреди!»
«Троих надо!» – ответил Мартынов, глядя сверху вниз на шефа.
«Зачем троих? – поморщился Лаврентьев. – Пигалицы испугались?»
«Так если у них такая картинка на экране целый день маячить будет – крыша может поехать! – пояснил Мартынов. – Ребята молодые, в одиночку дежурить нельзя оставлять, а спать когда-то тоже нужно!»
«Добро! – подумав, согласился Лаврентьев. – Только местных из биллиардной не забудь забрать. А то у них раньше крыша съедет! И это… – он щелкнул пальцами, соображая. – Халатов ей парочку принесите, постельное белье свежее. Может, поспит, придет в себя».
Он ушел к Петровичу в машину, отказав себе даже в чашке кофе. И молча сидел на заднем сиденье, перебирая в пальцах русалочью сброшенную кожу, растягивал, пытался порвать. Жечь побоялся, а вот понюхать – понюхал, не смог преодолеть любопытство. Абсолютно никакого запаха. Может, самую чуть – озоном.
Пора было ехать домой. К жене, черт ее забери совсем, возвращаться…
– …Возвращаться домой будем, – продолжал Петрович свой рассказ, неизвестно когда начатый и полностью прошедший мимо внимания Лаврентьева, —я покажу это место. Прямо как шел груженый, так и ушел с полотна! Тоннель в снегу пробил – метров тридцать с гаком, что тебе бульдозер «Коматцу». Но удержал машину, не завалил! – Петрович замолчал, поерзал, спросил: – А может, зря я это рассказываю? Болтаю, болтаю все, а вам не интересно?
– Да нет, рассказывай, – сказал Лаврентьев. – Вполне занятно. И время, опять же, скоротаем!
Но водитель уже раздумал продолжать повествование одной из многочисленных своих шоферских баек. Не нравился ему вид хозяина. И хоть причины дурного настроения Лаврентьева были ясны, и час ранний, утренний – выспаться толком не удалось, но стало Петровичу понятно, что незамысловатым трепом не развлечь пассажира.
Он взглянул зачем-то в окно – оно до половины запотело, хоть салон и проветривался, кашлянул, нерешительно спросил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
