Через мгновение Мэтью Уилмингтон и Катрин Левассер увидели, как какой-то господин скатился по лестнице, причем за скатившимся бежал, перепрыгивая через две ступеньки, знаменитый poète russe, оглашавший воздух возгласами на непонятном языке. Еще через минуту Натали Емельянова, Шарль де Вермон, немецкие дамы, доктор Севенн и все, кто находился в саду, в легком ошеломлении наблюдали, как истерзанного, испачканного и весьма помятого пришельца выталкивают за ворота, причем тот растерян настолько, что даже не смеет протестовать против своего изгнания.
– Вон отсюда! – крикнул поэт. Поперек его лба вздулась жила, похожая на букву «у». Он был страшен и прекрасен одновременно. – Если я еще раз вас здесь увижу, то вам конец, слышите?
– Сумасшедший! – крикнул Юлиус Селени после того, как поднялся с земли и отошел на приличное расстояние. – Ты еще у меня пожалеешь! Вы все у меня пожалеете! А, черт подери!
Он со злостью оторвал лоскут, свисавший с воротника, плюнул в пыль и, так как ничего другого ему не оставалось, двинулся обратно к своей гостинице, расположенной в старом квартале Ниццы.
А высокий блондин с военной выправкой, который, находясь поблизости, наблюдал за тем, как посетитель ретировался, только усмехнулся и покачал головой.
Глава 18
– Что это было? – вырвалось у Шарля де Вермона.
– Алексей Иванович, что случилось? – вторила ему встревоженная художница. – На вас лица нет! Он оскорбил вас?
Девушка искала взгляда Нередина, но поэт только отмахнулся от нее и двинулся обратно в дом. В холле Шатогерен попробовал подступиться к пациенту с расспросами, но тот не был расположен отвечать на них и прошел мимо. Растерянным взглядом помощник обменялся с главным доктором.
– И что на него нашло? – пробормотал он, пожав плечами.
В библиотеке Амалия машинально взяла на руки кошку и села на диван, чтобы собраться с мыслями. За последние несколько дней Нередин уже второй раз ставил ее в тупик, хотя она была уверена, что знает людей слишком хорошо, чтобы те могли преподносить ей какие бы то ни было сюрпризы.
Итак, эта тонкая душа, этот возвышенный молодой человек, который, казалось, был склонен вести беседы лишь о стихах да книгах, на самом деле оказался способным на весьма решительные действия. Конечно, из-за его неуместного вмешательства она приобрела еще одного смертельного врага, но у Амалии было чувство, что барон Селени оставался бы таковым при любом раскладе.
Баронесса услышала, что ее избавитель возвращается, и на всякий случай напустила на себя рассеянно-озадаченный вид. Хвалить его она не собиралась, но и порицать тоже не входило в ее планы.
Нередин остановился на пороге, смущенно кашлянул и все-таки вошел, затворив за собой дверь.
– Простите, сударыня, что я позволил себе… – несмело начал он. – Но я не мог не вмешаться. – Поэт сделал шаг вперед. Его голос неожиданно обрел силу и зазвенел под потолком полутемной комнаты, наполненной старыми книгами. – Если вы одна, это не значит, что за вас некому заступиться. В общем, хочу, чтобы вы знали: я никому не дам вас в обиду. Слово офицера и дворянина!
Амалия покосилась на него. Кошка на ее коленях закрыла глаза и, казалось, задремала.
Нет, внезапно сказала себе молодая женщина, не стоит его вмешивать во все это. Он ничего не знает о ней, ничего не знает о ее жизни. Он не имеет представления даже, чем рискует, помогая ей. Он просто благородный человек, повелитель слов, который снимает звезды с неба и украшает ими свои стихи, человек, которому грезятся синий ветер и деревянные дожди, человек, который может сочинить поэму даже о чистом листе. И ее мир, мир секретов, интриг и предательства, – не для него.
– Должна заметить вам, сударь, – заговорила Амалия, – я не понимаю, с чего вы решили…
– Я слышал его последние слова, – просто сказал Нередин. – Этот мерзавец вымогал у вас деньги? Он шантажировал вас? – Амалия молчала. – Если вы боитесь за ваши тайны, сударыня, вы можете быть спокойны. Я никогда их не предам.
Амалия вздохнула и спросила – без гнева, без раздражения, совершенно будничным тоном:
– Что именно вы слышали?
Нередин замялся. Ему не хотелось повторять то, что он услышал, но раз она хочет знать…
– То, что он говорил о вашем… о вашем приемном сыне. И его угрозу рассказать все вашему мужу. Тут я не выдержал. Если бы я не вмешался, госпожа баронесса, я… я бы считал себя самым жалким из людей.
Поэт попытался улыбнуться, но в глазах его была тревога. Он внезапно понял, что своим поступком, вероятно, спровоцировал оскорбленного шантажиста выполнить свою угрозу. Таким образом его рыцарское вмешательство ни к чему хорошему не привело, и более того, возможно, даже ухудшило ситуацию. Он заметил на столе визитную карточку и взял ее, брезгливо держа кончиками пальцев.
– Барон Отто-Юлиус Селени… Из старинной семьи, судя по всему. Странно, что за нанесенное ему оскорбление он не вызвал меня на дуэль. – Алексей скомкал карточку и бросил ее на стол. – Что ж, тогда я сам вызову его на дуэль и убью, чтобы негодяй больше не мог вредить вам, и дело с концом. – Он повернулся к двери.
– Постойте, – окликнула поэта Амалия. – Сядьте, Алексей Иванович.
– Но, госпожа баронесса…
– Сядьте, прошу вас. Нам надо поговорить.
И в самом деле, ей надо было многое сказать. Конечно, она признательна ему, но не стоит доводить дело до дуэли… потому что она не любит дуэлей вообще, а венгерский барон наверняка на дуэлях не дерется, в их ведомствах к таким вещам относятся весьма неодобрительно. Но про ведомства ни в коем случае упоминать нельзя. И вообще Селени, допустим, ее бывший поклонник, который слишком много значения придает разным слухам. В сущности, он вполне приличный человек, но порою ведет себя так, словно приличия перестали для него существовать. Можно намекнуть, что барон предлагал ей руку и сердце, а когда она отказала, рассердился. В гневе мужчины порой совершают такие необдуманные поступки…
Пока в мозгу Амалии одно за другим проносились все вышеназванные спасительные соображения, Алексей Нередин неожиданно согнулся на стуле и зашелся в приступе кашля. Недавнее напряжение сил не прошло для него даром. Он задыхался, судорожно ловил воздух ртом, лицо его побагровело… Видя, что с ним происходит, Амалия вскочила и, не мешкая, бросилась за доктором Гийоме.
Приступ оказался столь сильным, что Нередин потерял сознание. Слуги отнесли его в спальню, и больные заметили, что доктор вышел оттуда лишь через полчаса. Амалия, шедшая за ним следом, что-то спросила у него, но он ответил ей так резко, что Рене потом пришел извиняться за своего коллегу. Однако баронесса вовсе не сердилась на грубость доктора. Она сама прекрасно понимала, что была причиной приступа у поэта, и ее не на шутку мучила совесть.
– Я не удивлюсь, – заметила Катрин, – если он из-за нее умрет. Есть женщины, которые всем приносят неприятности… И даже несчастья, – добавила девушка вполголоса, но почему-то ее услышали все.
Уилмингтон нахмурился. Он не был поклонником баронессы, но все-таки она была настоящая lady, и замечание невесты немного его покоробило. Шарль де Вермон только улыбнулся и подкрутил ус. Он отлично помнил, что у Амалии в санатории было больше всего почитателей среди мужчин, и успел заметить, что Катрин ревновала ее. Интересно бы еще понять почему. Ведь Катрин и так вытянула самый счастливый билет из всех возможных в ее положении и собиралась выйти замуж за набитого деньгами английского олуха, который к тому же был серьезно болен. Если она его переживет, у нее есть шанс унаследовать приличное состояние; и Шарля забавляло, что маленькая стяжательница будет недолго пользоваться плодами своего расчетливого коварства. Он всегда был о людях невысокого мнения, но почему-то ему представлялось, что Амалия никогда бы не оказалась на месте очаровательной француженки с такими обманчивыми газельими глазами и столь же обманчивым скромным видом.
– Когда вы собираетесь пожениться? – спросила Эдит у Уилмингтона.
И разговор перешел на более приятные темы – платье для невесты, выбор места венчания и возможность бракосочетания в мэрии без излишней помпы. Катрин, смущаясь, говорила, что одной мэрии ей вполне будет достаточно, потому что она не гонится за внешним блеском и вообще так любит Уилмингтона и так дорожит им, что не хотела бы лишний раз утомлять его. Порозовевший англичанин, тайком взяв ее за руку, тотчас объявил, что не посмеет лишать свою невесту свадебной церемонии. Разумеется, они поженятся в церкви, как только уладят все формальности, ведь он все-таки гражданин другой страны.
«До чего же они все отвратительны! – подумала в сердцах Натали, выходя из гостиной, где как раз обсуждали, кто будет подружкой невесты. – Ни до чего им нет дела, кроме их мелких интрижек. Мадам Карнавале умерла, и уже на следующий день о ней никто даже не вспомнил. Про итальянца они тоже забыли, хотя еще утром делали вид, что его судьба их взволновала. Притворщики, кругом одни притворщики! Бедный Алексей, может быть, умирает, а англичанин обжирается кексами, и все ему мало, Эдит хихикает своим противным голоском, а Катрин томно намекает на то, как она будет счастлива. Совершенно никчемные люди, которые никогда не создадут ничего стоящего: не распишут Сикстинскую капеллу, не сочинят поэму, которая останется в веках. Но они будут жить… а человек, который в сто тысяч раз ценнее их, может умереть. Боже, боже, ну отчего так несправедливо? Забери их всех, но пусть только Нередин останется в живых!»
