— О, это отдельная история. Я готовил с Ириной партию Хозе из «Кармен». В это время Галина тоже собралась петь Кармен и хотела, чтобы я был ее партнером, а дирижировал Ростропович. Дело в том, что Вишневская была в то время членом худсовета театра и председателем цехкома оперы, и от ее мнения зависели вводы артистов в спектакли. В общем, она была категорически против, чтобы я пел с Ириной. И после этого худсовета две подруги столкнулись у лифта. Некоторые свидетели утверждали, будто Ирина Константиновна, которой по природе не была свойственна бранная лексика, грубо выразилась в адрес Галины Павловны. Дело дошло до парткома. А вскоре, по-моему, и весь мир знал, что две примадонны Большого театра поссорились из-за какого-то Пьявко. Потому, дескать, что сначала он ухаживал за одной, а потом стал ухаживать за другой.
— А как было на самом деле?
— Вот умру, узнаете…
— Все случилось в Италии?
— Потом узнаете...
— Ирина Константиновна осознавала, что она великая?
— Никогда не было разговора на эту тему. Но, безусловно, она знала себе цену.
— Возраст на голосе сказывался?
— Самое интересное, нет, у нее оставался до самого конца очень молодой голос. Чаще стала брать дыхание, но вот эта самая линия звука шла ровно. Что от Бога, то от Бога…
— Вишневскую называют царицей оперной сцены. Кто тогда Ирина Архипова?
— Богиня. Не даром же она получила Всемирный приз искусств — «Бриллиантовую лиру» с присвоением титула «Богиня искусств». Ира великий человек, великая женщина.
— А кто кому приносил кофе в постель — вы богине или она вам?
— Поочередно. А вот готовить Ирина не умела и не любила. Да это и не ее дело, она пела.
— И сколько же генсеков и других государственных руководителей имели честь ее слушать?
— Могли все, начиная с Булганина...
— Владислав Иванович, почему у наших теноров — Лемешева, Козловского — не было такой мировой славы, как у итальянцев? Чем наши хуже?
— Да ничем, просто страна была закрыта. Собинов имел мировую славу и с успехом пел в Италии. Блистал в Европе и Дмитрий Смирнов.
— Это в прошлом. А вот с Лучано Паваротти и Пласидо Доминго встречаться приходилось?
— Так называемое шапочное знакомство. А вот с Марио Дель Монако мы дружили семьями. Гениальный певец. Мог передать голосом любое состояние души, сыграть любую сцену. Поэтому Вальтер Фельзенштейн и не приглашал его в «Комише Опер», говорил, что Марио тембром и силой своего голоса делает больше, чем другие артисты, двигаясь и выполняя сложные мизансцены.
— Кого из современных певиц можно назвать творческой наследницей Ирины Константиновны?
— Конечно, Ольгу Бородину. Ирина верила в нее, и Оля оправдала надежды. Сейчас это мастер экстра-класса. Настоящая царица и богиня оперы. Хочу назвать и Елену Зарембу с уникальнейшим голосом. При этом они совсем непохожи на Ирину Константиновну, яркие индивидуальности. Но глубина и масштаб дарования, уровень мастерства соразмерны уровню, который задавала Архипова.
— А Анна Нетребко, у ног которой сейчас лежит весь оперный мир?
— Ирина Архипова с 1968 года была бессменным председателем жюри Международного конкурса вокалистов имени Глинки. Оля Бородина и Дима Хворостовский в 1987 году прогремели первыми, потом Аня Нетребко. Так что все они наши дети. Анна очень талантлива, у нее драгоценный дар актрисы, не только певицы.
— Вот только редко теперь они бывают в родных краях…
— Не так уж редко, как вам кажется. Посмотрите хотя бы афишу Мариинского театра...
— Но Большой-то по-прежнему бренд, по-прежнему нарасхват!
— Большой всегда был славой Российской империи, Советского Союза, а теперь России. Хотя Большого — в моем понимании — уже нет! Большой театр сейчас переживает не лучшие времена. И для меня пока перспектива туманна… В свое время театр собирал голоса со всего Советского Союза, отбирали лучшее. А сейчас?.. У нас в консерватории училась японская певица Теруко Оно, потом ее часто приглашали в жюри конкурса имени Чайковского. Бывала она и у нас дома и как-то сказала: «Обывателю жить в капитализме хорошо, а вот для искусства советская власть лучше». И она права. Если бы мне сейчас было семнадцать лет, я бы вряд ли вырвался из своего Норильска. И не было бы в моей жизни никакого Большого театра и этой волшебной сцены.
— Волшебной! А как же зависть, сплетни?..
— Люди же разные! Например, Зураб Иванович Анджапаридзе был человеком исключительной доброжелательности. На всю жизнь сохраню чувство благодарности за то, как он воспринял мой приход в театр. Потом, когда мы встретились на сборе труппы, он подошел и сказал самые простые слова: «Хорошо поешь, парень. Поздравляю». Но что они для меня тогда означали, думаю, объяснять не надо.
И еще один эпизод. Большой театр давал очередной шефский концерт в клубе КГБ. Я отпел, выхожу за кулисы и вижу, что Зураб Иванович не отрывает взгляда от моих убогих студенческих желтых ботинок на микропорке. После концерта привез меня к себе, открыл шкаф, а там разной обуви пар двадцать с лишним. Говорит: «В тех, что ты поешь, даже выходить на сцену неприлично. Выбирай!» Так мне достались туфли с ноги великого певца. Никто не верил, что их подарил сам Анджапаридзе.
— А на кого театральные мужики больше обращали внимание — на певиц или на балерин?
— Природа… ее пути неисповедимы…
— Особенно когда рядом Лепешинская или Семенова.
— Лепешинская называла меня Пьявочкой.
— Дразнила?
— Ага. А Мариша Семенова, царство ей небесное, тоже была ой какая!.. Однажды я ее подхватил и начал кружить.
— Что там было кружить?
— Не надо, она была в потрясающей форме! «Поставь, — говорит, — а то пожалуюсь Ирке».
…Я, когда попал в театр, по очереди просмотрел все спектакли, в том числе и балеты. Мне нравились эти ребята — Володя Васильев, Миша Лавровский, Юра Владимиров, Саша Годунов, молодой Боря Акимов, потрясающий Марис Лиепа, ну и девчонки, естественно. Мы дружили.
— И на пиво ходили с балетными?
— Вообще-то я с 1962 года ничего не пью. Как сказал мой педагог: либо петь, либо пить… Но иногда, бывало такое, захаживали.
— И куда, где чаще всего можно было встретить звезд Большого?
— В Москве рюмочных хватало — у МХАТа «Артистическое» кафе, потом подвальчик на углу Пушкинской, забегаловка у Театра оперетты — в том доме, где жила Яблочкина. Места были.
— А почему о Майе Михайловне Плисецкой ничего не говорите? Она что, не из вашей компании?
— Мы встречались чаще всего на спектаклях. Она потрясающая балерина! А ее «Умирающему лебедю» нет равных.
— Но есть и другая точка зрения: то, что делала Плисецкая, это не балет, а пантомима — ловкость рук.
— Кто вам сказал эту глупость? Посмотрите ее Черного Лебедя — Одиллию или Китри в «Дон Кихоте». Это величайшая танцовщица с потрясающей техникой. Причем эту уникальную свою техническую оснащенность сохраняла феноменально долго, перейдя на пластически-образный репертуар практически после пятидесяти лет. А мы с Ириной очень любили ее трагическую Зарему в балете «Бахчисарайский фонтан». Какие у нее там были прыжки! Земное притяжение было не властно над ней, она зависала в воздухе...
— Вам ведь тоже доводилось воплощать на сцене музыку Родиона Щедрина?
— Как-то в году 1976-м иду по Калининскому проспекту, и тут кто-то сгребает меня сзади в охапку. Оборачиваюсь: Щедрин. «Владь, — говорит, — я тут «Мертвые души» закончил. Я там для тебя такое написал!» — «Ноздрева!» — «Откуда ты знаешь?» — «Да я в жизни Ноздрев!»
— И что, вы тоже мот, кутила, мошенник и скандалист?
— Ноздрев как персонаж был еще и жизнерадостным человеком, очень русским и нескучным, переполненным энергией, которую ему девать было некуда.
— У Ирины Константиновны какая партия была любимой?
— Кармен, партия Марфы, ну еще Марина Мнишек, Эболи из «Дон Карлоса». А петь Ира начала еще в архитектурном институте, в вокальном кружке, который вела Надежда Матвеевна Малышева — супруга нашего великого филолога Виктора Владимировича Виноградова. И как-то на одном из вузовских концертов Ирина сорвалась на верхнем ля. На что ее первый муж, Женя Архипов, сказал: «Чего ты лезешь? Обуховой ты все равно не станешь, у тебя для этого данных нет».
— Обуховой Ирина Константиновна действительно не стала, она стала Ириной Архиповой!
— Но не сразу. До этого успела поработать архитектором и построить в Москве двенадцать объектов. Например, гараж на Воробьевых горах, химлабораторию и библиотеку, а потом, уже совершенно самостоятельно, здание военного факультета финансового института возле ВДНХ.
