Денис Иванович Фонвизин родился в дворянской семье. Учился сначала в университетской гимназии, а затем на философском факультете Московского университета, в стенах которого и началась его литературная деятельность. Созданные им в эти годы сатиры до нас не дошли, но сохранились напечатанные в университетской типографии переводы басен датского писателя Гольберга. Переехав в Петербург и поступив на службу в Коллегию иностранных дел, Фонвизин оказался под началом кабинет-министра И. П. Елагина – автора пьесы «Русский-француз». Так сама жизнь ввела молодого литератора в круг российских драматургов, направила его на театральную стезю. Но прежде чем Фонвизин прославился сатирическими комедиями «Бригадир» и «Недоросль» (постановка 1782 г.), а также «Письмами из Франции», «Опытом Российского сословника», «Придворной грамматикой», ему предстояло раскрыть свое поэтическое дарование. Его произведения в этом роде не так многочисленны и совершенны, но и они оказались серьезным этапом на пути становления Фонвизина и как писателя, и как человека.
Одним из первых его поэтических опытов стала басня – едва ли не самый древний и самый известный сатирический жанр. Басня позволяла передать ощущение неблагополучия окружающей жизни, предельно сгустить и уплотнить его, чтобы оно предстало одним из проявлений всеобщей закономерности. Но всякий квалифицированный читатель сразу заметит, что художественная ткань фонвизинской басни «Лисица-Кознодей» – напротив! – словно бы полупрозрачна и при внимательном взгляде сквозь нее проступают очертания вполне конкретных исторических обстоятельств.
Речь в басне шла о том, что громкие фразы, которыми сопровождалось каждое новое воцарение, гуманные обещания – увы! – не подкреплялись действиями. Страна бедствовала, а вельможи славословили друг друга. И потому вывод из фонвизинской басни («Чему дивишься ты, Что знатному скоту льстят подлые скоты?…») воспринимался как очень современная и очень конкретная социальная оценка. Эта «привязанность» произведения к реальной ситуации отличала басню молодого поэта от многих других образцов жанра.
Есть неповторимые жанровые черты и у другого стихотворения Фонвизина – «Послание к слугам моим». Послание занимало в поэтической иерархии классицизма «средний» ярус. А это значит, что оно должно было содержать в себе нравоучительную идею. В противном случае читатель сразу понимал, что его разыгрывают, что перед ним – пародия. Фонвизинское «Послание к слугам…» обращено к дядьке Шумилову, кучеру Ваньке и парикмахеру Петрушке, то есть к героям «негероическим». Комизм ситуации усиливается посредством столкновения враждебных стилистических пластов – обыденно-просторечного («И денег, и белья, и дел моих рачитель») и утрированно-возвышенного («О таинство, от нас сокрытое судьбою!»). Но внутри веселого и беззаботного обсуждения со слугами проблемы «зачем сей создан свет» постепенно зреет глубинное и очень серьезное содержание, которое – чем дальше, тем больше – оттеняется и подчеркивается «несерьезной» формой. Содержание это настолько принципиально, что через много лет автор еще раз вернулся к скептическим умозаключениям «Послания…» и оспорил сам себя: «…некоторые стихи являют тогдашнее мое заблуждение… сие сочинение было действие… безрассудной остроты моей».
Между прочим, в «Послании…» – произведении лирическом – блистательно применен чисто драматургический прием: каждому из слуг «поручено» высказаться, каждый из них наделен неповторимым складом характера, образом мысли и даже слогом – так, как если бы это был герой пьесы.
Как видим, уже в ранних поэтических произведениях выразилась художественная смелость Фонвизина, полностью раскрывшаяся в его театральных новшествах. О смелости же общественной говорить особо не нужно: она очевидна. В дальнейшем писателю не раз приходилось отстаивать право называть вещи своими именами. Императрица Екатерина II запретила печатать собрание его сочинений; не вышел и журнал «Друг честных людей, или Стародум», издание которого замышлял Фонвизин. Но мужественный литератор продолжал бороться за истину.
В последние годы жизни моральные страдания Фонвизина усугубились страданиями физическими: его разбил паралич. 1 декабря 1792 года он скончался. Но до последнего дня продолжался его литературный и гражданский труд: накануне, 30 ноября, в доме Державина состоялось чтение последней комедии Д. И. Фонвизина «Выбор гувернера».
А. Архангельский
Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке[261]
Скажи, Шумилов[262], мне: на что сей создан свет?
И как мне в оном жить, подай ты мне совет.Любезный дядька мой, наставник и учитель,И денег, и белья, и дел моих рачитель[263]!Боишься Бога ты, боишься сатаны,Скажи, прошу тебя, на что мы созданы?На что сотворены медведь, сова, лягушка?На что сотворены и Ванька[264] и Петрушка[265]?На что ты создан сам? Скажи, Шумилов, мне!На то ли, чтоб свой век провел ты в крепком сне?О, таинство, от нас сокрытое судьбою!Трясешь, Шумилов, ты седой своей главою:«Не знаю, – говоришь, – не знаю я того,Мы созданы на свет и кем и для чего.Я знаю то, что нам быть должно век слугамиИ век работать нам руками и ногами,Что должен я смотреть за всей твоей казной.И помню только то, что власть твоя со мной.Я знаю, что я муж твоей любезной няньки;На что сей создан свет, изволь спросить у Ваньки».
К тебе я обращу теперь мои слова,Широкие плеча, большая голова,Малейшего ума пространная столица!Во области твоей кони́ и колесница[266],И стало наконец угодно небесам,Чтоб слушался тебя извозчик мой и сам.На светску суету вседневно ты взираешьИ, стоя назади, Петрополь[267] обтекаешь;Готовься на вопрос премудрый дать ответ,Вещай, великий муж, на что сей создан свет?
Как тучи ясный день внезапно помрачают,Так Ванькин ясный взор слова мои смущают.Сумнение его тревожить началó,Наморщились его и харя и чело.Вещает с гневом мне: «На все твои затеиНе могут отвечать и сами грамотеи.И мне ль о том судить, когда мои глазаНе могут различить от ижицы аза!С утра до вечера держася на карете,Мне тряско рассуждать о Боге и о свете;Неловко помышлять о том и во дворце,Где часто я стою смиренно на крыльце,Откуда каждый час друзей моих гоняютИ палочьем гостей к каретам провожают;Но если на вопрос мне должно дать ответ,Так слушайте ж, каков мне кажется сей свет.»
Москва и Петербург довольно мне знакомы,Я знаю в них почти все улицы и домы.Шатаясь по свету и вдоль и поперек,Чтó мог увидеть, я того не простерег,Видал и трусов я, видал я и нахалов,Видал простых господ, видал и генералов;А чтоб не завести напрасный с вами спор,Так знайте, что весь свет считаю я за вздор.Довольно на веку я свой живот помучил,И ездить назади я истинно наскучил.Извозчик, лошади, карета, хомутыИ всё, мне кажется, на свете суеты.Здесь вижу мотовство, а там я вижу скупость;Куда ни обернусь, везде я вижу глупость.Да, сверх того, еще приметил я, что светСтоль много времени неправдою живет,Что нет уже таких кащеев на примете,Которы б истину запомнили на свете.Попы стараются обманывать народ,Слуги́ – дворецкого, дворецкие – господ,Друг друга – господа, а знатные бояряНередко обмануть хотят и государя;И всякий, чтоб набить потуже свой карман,За благо рассудил приняться за обман.До денег лакомы посадские дворяне,Судьи, подьячие, солдаты и крестьяне.Смиренны пастыри душ наших и сердецИзволят собирать оброк с своих овец.
Овечки женятся, плодятся, умирают,А пастыри притом карманы набивают.За деньги чистые прощают всякий грех,За деньги множество в раю сулят утех.Но если говорить на свете правду можно,Так мнение мое скажу я вам неложно:За деньги самого всевышнего ТворцаГотовы обмануть и пастырь и овца!Что дурен здешний свет, то всякий понимает,Да для чего он есть, того никто не знает.Довольно я молол, пора и помолчать;Петрушка, может быть, вам станет отвечать.
«Я мысль мою скажу, – вещает мне Петрушка, —Весь свет, мне кажется, ребяцкая игрушка;Лишь только надобно потверже то узнать,Как лучше, живучи, игрушкой той играть.Что нужды, хоть потом и вóзьмут душу черти,Лишь только б удалось получше жить до смерти!На что молиться нам, чтоб дал Бог видеть рай?Жить весело и здесь, лишь ближними играй.Играй, хоть от игры и плакать ближний будет,Щечи его казну, – твоя казна прибудет;А чтоб приятнее еще казался свет,Бери, лови, хватай всё, что ни попадет.Всяк должен своему последовать рассудку:Что ставишь в дело ты, другой то ставит в шутку.Не часто ль от того родится всем беда,Чем тешиться хотят большие господа,Которы нашими играют господамиТак точно, как они играть изволят нами?Создатель твари всей, себе на похвалу,По свету нас пустил, как кукол по столу.Иные рéзвятся, хохочут, пляшут, скачут,Другие морщатся, грустят, тоскуют, плачут.Вот как вертится свет! А для чего он так,Не ведает того ни умный, ни дурак.Однако, ежели какими чудесамиИзволили спознать вы ту причину сами,Скажите нам ее…» Сим речь окончил он,За речию его последовал поклон.
Шумилов с Ванькою, хваля догадку ону,Отвесили за ним мне также по поклону;И трое все они, возвыся громкий глас,Вещали: «Не скрывай ты таинства от нас;Яви ты нам свою в решениях удачу,Реши ты нам свою премудрую задачу!»
А вы внемлите мой, друзья мои, ответ:«И сам не знаю я, на что сей создан свет!»
1760-е годы
