Фишер! Фииииишеееееер!
Он лежал на воде, широко раскинув руки, держа ремень подводного ружья. Его можно было бы принять за мертвеца, если б не дыхательная трубка. Отрешившись от всего, он ощущал даже мельчайший камешек под водой. И не шум прибоя, а лишь голос, прозвучавший снова, заставил его очнуться.
– Фишер, пора уходить!
Опускалась ночь. Они находились в шести милях от островка Ктаподия и пляжа Лия. Добравшись до песка, Фишер заметил, что внимание рыбака-грека привлекло его ружье для подводной охоты, «Райфл блюуотер элит».
«Да, любуйся. Гарпун может пронзить двухметрового трехсоткилограммового тунца с десяти метров. Легко. Как погрузить разделочный нож в горшочек со сливками».
– Отличный инструмент, – сказал грек.
– Да.
– Фишер по-немецки означает «рыбак», верно? По-гречески будет псарас.
Никакого ответа.
«Зачем я его взял?» – подумал грек, ударом о камень наказывая за ошибку более крупного из пойманных ими двух осьминогов. И ни с того ни с сего вдруг спросил:
– Слышал об убийствах?
Осьминог весил около пяти фунтов. Фишер взял его, перевернул, ухватил пальцами плоть головы и поднес ко рту, как будто собрался проглотить.
– Они были парой, и оба убиты, – продолжал грек, не поняв шутки.
– Неужели?
– Нашли под водой, но в двух разных местах. Парня – возле маяка Арменистис. Девушку – у пляжа Орнос, ее привезли туда чуть ли не на глазах у всех. Или, может, наоборот. Обоих связал цепью, чтобы не всплыли. Это я в интернете прочитал. Мир сошел с ума, да?
Они молча направились к лодке. При таком ветре и волнах в борт, чтобы выйти на Калафатис, надо брать курс на Делос.
– Ты каждое лето сюда приезжаешь, а? – спросил грек, роясь в маленьком люке надувной лодки в поисках веревок.
– В первый раз.
– В самом деле? А как узнал о Ктаподии? Новички добираются только до Рении или, самое большее, до Трагониси – дальше не доходят.
Зная, что рыбак ищет портативный холодильник, Фишер молча наблюдал за тем, как он копается в люке. Вся его добыча составила веревки и баллончик с краской, который он слегка встряхнул, прежде чем вернуть на место.
– А это для чего?
Фишер наблюдал. Молча.
– Это же то, чем дети рисуют граффити в Афинах. И тот парень, что похоронил в море два тела…
Рыбак запнулся. Слишком поздно!
Фишер, не подавая виду, собрал маску и ласты и взял подводное ружье.
Грек аккуратно положил баллончик с краской на место.
– Ты видел… э-э-э…
Холодильник забыли на берегу. Фишер медленно подошел к нему, поднял и протянул греку, глядя ему в глаза. Их взгляды встретились не более чем на секунду, но этого было достаточно. Два осьминога отправились в холод. Обычно эта часть дня была для рыбака самой приятной, но сегодня над его головой нависла черная туча.
Es muss sein! Так и есть!
Еще ничего не было решено, и возможен был любой исход. Грек с нервной улыбкой, но стараясь сохранять спокойствие, взялся за веревки. Фишер стоял над ним, готовый столкнуть лодку в воду.
Секунды шли своим чередом.
– Я использую аэрозольную краску для буев, – сказал Фишер.
И все решилось.
– На самом деле…
– Я хочу, чтобы тот, кто найдет их, знал, почему они умерли.
Грек побледнел. «Ладно, просто говори, говори о чем-нибудь другом, о чем угодно другом!» Но на ум приходили только убийства. Они были здесь вдвоем, одни на далеком островке. Его противником был человек с оружием, умеющий им пользоваться. Но рыбак все еще цеплялся за надежду.
– Кто? Ты о ком?
Фишер улыбнулся. Время невинных расспросов прошло. Рыбак мысленно выругал себя: «Зачем я заговорил об убийствах? Это же не мое дело!»
– Я не скажу ни слова! – Он говорил так искренне, что ему не поверил бы только сумасшедший.
Фишер не поверил. Он просто смотрел на него, сжимая ружье, оценивая условия охоты: ключи от лодки были у него с собой; весла грек еще не опустил; справа и слева от них вздымались скалы, и слева, похоже, виднелся проход. Шанс на спасение. Он посмотрел в ту сторону, как бы безмолвно направляя рыбака туда. Грек, который тоже просчитал все возможности, выпрыгнул из лодки и побежал к проходу.
Фишер не торопился. Он знал, что противник только что совершил свою самую большую ошибку: покинул лодку. Времени предостаточно. Сегодняшний улов: два осьминога и один человек. Фишер аккуратно вложил гарпун в направляющую. Неподалеку, на вершине холма, стояла небольшая лачуга, где рыбак наверняка попытался бы спрятаться.
Три минуты спустя рыбак почувствовал, как его что-то ударило. Чтобы гарпун пробил плоть и большую берцовую кость и вышел с другой стороны… Нет, такое было невозможно. Пошевелив ногой, он почувствовал, что ее что-то держит. И только увидев линь гарпуна, впервые вскрикнул. Стоя за спиной у грека, Фишер наблюдал за ним спокойными глазами. В больших крепких руках подводное ружье казалось игрушкой.
– Я буду молчать! Пожалуйста! Не убивай меня! Я ничего не скажу! Я ничего не знаю! Я не скажу ни слова! Позволь мне жить! Я умею хранить секреты! Умоляю тебя! Позволь мне жить!
Ветер, неистовствующий в угасающем свете дня, заглушал его слова. Словно уступая мольбе рыбака, Фишер сбросил линь.
Волна облегчения подхватила грека. Нога горела. Он знал, что убегать не стоит, но все равно побежал. Не думая ни о благодарности, ни об извинениях, он хотел только одного – уйти с линии обстрела.
Но Фишер уже перезарядил ружье. На этот раз стрела трехмиллиметрового калибра ушла без линя и поразила мышцы спины. Этот было гораздо серьезнее, и боль полыхнула огнем. Обернувшись, грек увидел тонкий кровавый след на опаленном солнцем кикладском валуне.
«Господи, навылет!» Сколько же еще их у него? Словно отвечая на этот невысказанный вопрос, Фишер медленно положил еще один гарпун на направляющую.
– Не надо! Не делай этого! Незачем…
Теперь грек бежал изо всех сил. Третий выстрел попал ему чуть ниже пояса с расстояния пятнадцати ярдов; на этот раз гарпун застрял в пупке. Рыбак схватился за живот, пытаясь унять боль.
– Возможно… – сказал Фишер, но ветер заглушил его голос.
Пройдя вперед, он подобрал упавшие на камни гарпуны. Что он хотел сказать этим «возможно»? Может быть, ему было жаль, что жертва умирает сейчас, лишая его удовольствия увидеть, как тело отреагирует на остальные выстрелы… Еще одна стрела, выпущенная с восьми ярдов, пробила живот и ушла в сумерки. Боль оглушила грека, язык во рту словно превратился в мокрый ком ваты.
– За что? – только и смог выдавить он.
Это были его последние слова.
Фишер
