Мотор наконец заглох. Астрид уже потянулась к стартерной кнопке, но раздумала. Ехать дальше не хотелось. Она выпрыгнула из машины, подошла к молодому деревцу и тряхнула его. Несколько капель влаги, еще не просохшей после утреннего дождя, упали ей на запрокинутое лицо. Она рассмеялась и стала трясти тонкий стволик сильнее. Эти деревья совсем не походили на те, что она видела в апельсиновых садах Южной Италии. Там они невысокие, крепкие, густые, сплошь усыпанные золотыми плодами; здесь — какие-то растрепанные, беспорядочно разросшиеся, довольно редкие, апельсинов на них не так много. Лишь кое-где висят на длинных плодоножках большие желтовато-зеленые шары.
Она увидела один под соседним деревом, подняла — оказался совсем крепкий, видно только что свалился. Запах был великолепный, но есть апельсин оказалось невозможно — горько-кислый, он сразу обжег ей губы едким соком.
Астрид с сожалением выбросила несъедобное лакомство. Ей вдруг пришла в голову странная мысль: здесь, в Парагвае, она могла бы остаться надолго. Навсегда, может быть. Именно здесь — не в шумном, по-американски деловитом, громадном Буэнос-Айресе, не в уютном, кокетливо-вылощенном Монтевидео, а здесь. Не одной, конечно… Интересно, почувствовал ли Филипп это странное, необъяснимое очарование дикой страны?
И тут же — как только она подумала о Филиппе — какая-то иголочка тревожно кольнула в сердце. Он, кажется, всерьез обиделся сегодня на нее за этот треп насчет джинсов. Но почему, скажите на милость, что такого она сказала? Нет, этот мсье Маду просто великолепен в своей гугенотской добродетели, — черт возьми, в каком веке он живет? Послушать бы ему разговорчики на любой студенческой вечеринке, в том же Брюсселе! В прошлом году они с рыжей ван Эйкенс с медицинского идут как-то по авеню де Насьон, а навстречу шаркает профессор Грооте, Клер и говорит: «Сейчас проверим, как у старика с миокардом», — и выдала ему анекдот — даже она, Астрид, не решилась бы рассказать такое среди подружек. И что бы вы думали? Старый козел мгновенно сориентировался — преподнес в ответ еще похлеще, подмигнул и поплелся себе как ни в чем не бывало.
А ведь Филипп вдвое моложе Грооте. И такой ханжа! Она назвала Лагартиху Тартюфом, — какое там! Сравнить с Филиппом, так этот Лагартиха — Гелиогабал да и только.
Вообще надо сказать, что со спутниками ей не очень повезло. Дино — отличный парень, но не вызывает ровно никаких эмоций. От Мишеля тянет таким холодком, что иной раз зуб на зуб не попадает. Филипп был бы, конечно, шикарным типом… если бы не эта его проклятая добродетель. Поистине, как говорил Лис Маленькому Принцу, нет в мире совершенства…
А может быть, все дело просто в том, что он на нее не реагирует — так же, как она на Дино? Конечно, возможно и такое, в жизни обычно все получается шиворот-навыворот — если ты кого то хочешь, тебя не хотят. И наоборот.
Побродив по лесу, Астрид уже возвращалась к дороге, когда до ее слуха донесся отдаленный шум мотора. Она остановилась, прислушалась — шум приближался. Когда она вышла к своему джипу, из-за поворота впереди показалась небольшая черная машина.
Подъехав ближе, старый, довоенного выпуска «форд-8» резко затормозил. На дорогу вышли двое. Одного Астрид узнала сразу — молодой немец с заправочной станции, с которым она познакомилась несколько дней назад.
— Фройляйн Армгард! — крикнул Карл. — Вы что тут делаете? У вас авария?
— Добрый день, Карл, у меня все в порядке, спасибо. Я ездила на почту, просто остановилась подышать воздухом…
— Фройляйн, это господин Кнобльмайер, владелец станции, я ему о вас говорил.
Краснолицый толстяк с усиками а-ля Гитлер, только пшеничного цвета, приблизился к Астрид и щелкнул каблуками сапог.
— Фройляйн! — рявкнул он квакающим прусским голосом. — Чрезвычайно рад! Увидеть соотечественницу здесь — гнуснейшие места, слово солдата, — неслыханная удача. Полковник Кнобльмайер, ваш слуга!
Астрид, подавив улыбку, протянула ему руку и уже собралась было сделать добрый старогерманский книксен, но вовремя вспомнила о своем костюме.
— Ах, mein lieber Oberst, [36] — пролепетала она, — после всех этих лет услышать настоящий берлинский акцент! Я удачливее вас, дорогой господин полковник. Ведь вы здесь не единственный немец, nicht wahr? [37] Я хочу сказать — вы и господин Карл, вы ведь здесь не одни? Я слышала, в этих местах живет много немцев.
— О, да! Разумеется! Есть целая колония — изгнанники — старые бойцы — чрезвычайно печальная судьба!
— Увы, господин Кнобльмайер, я ведь тоже изгнанница. Разумеется, я не хочу сравнивать… вы понимаете… ваше изгнание можно считать своего рода почетным, — во всяком случае могу утверждать, что именно так о вас вспоминают в фатерланде…
Эти ее слова произвели действие самое неожиданное: сжатые губы толстяка оберста под пшеничными усиками вдруг стали как-то странно кривиться, а лицо покраснело еще больше. Быстро заморгав, Кнобльмайер выхватил из кармана бриджей платок и промокнул один глаз, потом другой.
— Прошу прощения! Мы, немцы, чувствительны — национальная слабость, если о таковой можно говорить. К тому же нервы — три года на Восточном фронте — до самого конца — кончил воевать на Эльбе, едва прорвался к американцам с остатками своего батальона — прошу прощения!
— Ах, что вы, это я виновата, я не должна была вызывать эти тяжелые воспоминания, — право, я такая бестактная… Но вы должны извинить меня, милый господин полковник, — когда девушка так долго живет среди всяких иностранцев, это не может не сказаться на ее воспитании… также и на акценте. Вы ведь заметили, как ужасно я говорю?
— Нисколько! Нисколько! Чувствуется, правда, влияние нижнерейнского диалекта — у меня были солдаты из округа Клеве, — но, за исключением этого, с языком у вас все в порядке, фройляйн! Вы, я слышал, после войны жили в Голландии?
— В Бельгии, господин полковник. Ужасная страна! Понимаете, мой отец пропал без вести на Западном фронте… в конце войны, — печально сказала Астрид. — Я поехала, надеясь что-нибудь узнать… и застряла. Знаете, все эти оккупационные власти… — Она сделала паузу, пытаясь вспомнить, что рассказывала Карльхену неделю назад, — черт побери, с этим бесконечным враньем запутаешься в два счета. — Какое-то разрешение оказалось просроченным или выданным не по форме, я уже не помню. Так я и застряла в Антверпене…
— И ничего не узнали про отца? — сочувственно поинтересовался Кнобльмайер.
— Ничего совершенно. Собственно, в эту экспедицию я поступила только для того, чтобы получить возможность поездить по странам, где много немецких эмигрантов. — Астрид почувствовала настоящее вдохновение, врать так врать! — Вдруг, подумала, встречу случайно кого-нибудь из папиных сослуживцев…
— Разумно, — одобрил полковник. — Весьма разумно! Экспедиция пробудет здесь еще долго?
— Трудно сказать, господин Кнобльмайер, это ведь зависит от шефа.
— Если не ошибаюсь, француз?
— Увы! Впрочем, — добавила Астрид, решив не переигрывать, — он вполне приличный человек… как ни странно.
— Ха-ха-ха, — благодушно проквакал Кнобльмайер. — Это действительно странно, вы правы! Более чем странно! Чем, собственно, они вообще занимаются?
— Ах, боже мой, вы просто не поверите — такими глупостями! — Астрид сделала пренебрежительную гримаску. — Фотографируют разных дикарей, записывают их пение… Не понимаю, кому это надо — изучать этих унтерменшей.
— Таким же унтерменшам и надо, ха-ха-ха! Что касается вашего отца, фройляйн… прошу прощения…
— Армгард, — представилась она, на этот раз не удержавшись от книксена. — Армгард фон Штейнхауфен, к вашим услугам.
— Что касается вашего отца, фройляйн Армгард, то мы наведем справки, — здесь, в Южной Америке, у нас есть связь друг с другом. Но я хотел бы познакомить вас с соотечественниками, представить вас некоторым господам из нашей местной колонии. Избранный круг — за это вы можете быть абсолютно спокойны — только избранный!
— Такая честь для меня, милый господин полковник, я ее, конечно, не заслуживаю, но возможность познакомиться с соотечественниками на чужбине — слишком большая радость, чтобы я могла отказаться. А сейчас мне придется вас покинуть, тем более что одета я совершенно неприлично, за это вы тоже должны меня простить, — я понимаю, германские девушки так не одеваются, но я ведь на работе, а в этой машине нельзя ездить иначе как в брюках…
— Ни слова больше — какие могут быть извинения? Дорогая фройляйн Армгард, на станции всегда кто-то есть — либо Карльхен, либо я сам. Приезжайте в любой момент или хотя бы просто пришлите записочку, я всегда к вашим услугам. Фройляйн Армгард — честь имею!
— До свиданья, мой милый полковник, — проворковала она, забираясь в джип.
Остаток пути Астрид гнала на полном газу, сбавила скорость только подъезжая к остерии, чтобы не рассердить Филиппа еще и этим.
