– Как? Разве я не сказал? – изумился Филипп.
– Нет, – улыбнулась Юлечка. – Битый час повторяешь: идиоты, кретины, дураки.
– Как их еще назвать?
– Изложи суть, – предложил Серега.
Уронив, к огромной радости терпеливого Рамика, оба бутерброда, Филя сложил руки на столе. По мере того как из нашего несостоявшегося Гамлета лился рассказ, мне делалось все веселей, а под конец повествования у меня вырвалось неуместное хихиканье. Юлечка метнула в мою сторону укоризненный взгляд. Впрочем, в ее глазах тоже прыгали смешинки.
Вкратце история была такая. Филиппа сниматься в кино режиссеры не зовут. Наверное, Козлов не слишком талантлив, иначе почему при массе выпекаемых сериалов ему не досталось даже самой маленькой рольки? Другой бы актер сцепил зубы и начал тупо ходить на кастинги, дожидаясь часа, когда мимо плавно пролетит птица удачи. Но Филенька обиделся на весь свет и начал громко вещать за кулисами:
– Презираю тех, кто перебегает из киношки в киношку. Сегодня он бандит Чернозубов, завтра писатель Гоголь, через три дня следователь Сидоров. Фу, это не искусство!
Если кто-то начинает при вас громко хаять другого, знайте: наш суровый критик на самом деле исходит черной завистью и мучается от собственной нереализованности. Успешный человек не швыряет комья грязи в собрата, оно ему ни к чему.
Недавно я прочитала в газете статью литератора Малофеева, который тонким слоем размазывал по асфальту обожаемую мною писательницу Бустинову. Сначала я возмутилась и даже хотела накропать письмо в издание, отдавшее свои страницы под аутодафе любимицы миллионов. А потом сообразила: собака зарыта в этой самой любви. Тиражи Бустиновой рвутся вверх, а у Малофеева больше трех тысяч книжонок в десятилетие не продается. На месте Бустиновой я бы радовалась ведру с помоями. Вот если бы Малофеев начал нахваливать ее, тут беда…
Но вернемся к Филе. За наглые высказывания коллеги обозлились на Козлова и решили отомстить. Хоть Филипп и считает себя непризнанным гением, только крупных ролей ему и в театре не дают, так, мелочовку. Заработок, как понимаете, соответственный, и, чтобы выжить, Козлов пристроился еще в два коллектива.
Его стандартный рабочий вечер выглядит так. В девятнадцать пятнадцать он выходит на одну сцену и, кланяясь, произносит: «Барин, карета подана». Естественно, на Козлове ливрея лакея. Потом Филя, скинув ее, несется в другой театр, живо одевается гладиатором, хватает бутафорское копье и выскакивает из кулис. «Умри, собака!» – орет Филя и пару раз тычет картонным наконечником в раба. Особо не задерживаясь, наш многостаночник снимает грим и катит на новую площадку, где приходится изображать прохожего, одетого в обычный пиджак. Это самая удобная роль, она не требует ни грима, ни особого костюма, можно появиться перед зрителями как есть, не заморачиваясь с надеванием парика, приклеиванием бороды или конструированием носа из гуммоза.[4]
И еще, за вздорный нрав Филю недолюбливают везде, ни за одними кулисами у него приятелей нет.
Сегодня Филипп прибежал на вторую площадку взмыленный, словно лошадь, и заорал на костюмера:
– Где копье?
– Одну минуточку, – промямлила девушка. И, нервно оглянувшись, шепнула: – Тут такое дело…
– Денег не дам! – завизжал Козлов. – Я не в штате, приглашенная единица, нечего подходить ко мне с поборами. Вечно у вас то похороны, то на больницу собираете. Где копье? Шевелись, дура!
Костюмерша молча протянула палку с наконечником.
– Пристают постоянно, – еще больше обозлился Филипп, хватая бутафорское оружие. – А чего сегодня оно такое тяжелое?
– Не знаю, – тихо ответила девушка. – Может, вы не пообедали?
– Идиотка! Еще замечания делает! Твое какое дело, где и с кем я жрал? – взбеленился Козлов и полетел на сцену.
В кулисах толпилось отчего-то слишком много народа. Тут оказались все: гримеры, рабочие сцены, пожарный и куча актеров, не занятых в действии. Любой другой человек мог насторожиться и спросить себя: «А что они тут собрались?» Но Козлов – замкнутая на себе система, поэтому, распихав народ локтями, он вылетел на подмостки и начал привычно изображать гладиатора.
Вытянув копье, Филя потрусил по скрипучим доскам и вдруг ощутил какую-то неловкость. Что-то шло не так. Из зрительного зала не доносилось ни шороха, ни шуршания, ни привычного покашливания, люди словно оцепенели. Козлову следовало притормозить и внимательно осмотреть сцену, но Филя, с одной стороны, привык действовать на автопилоте, с другой – ему нужно было еще успеть на третью площадку.
Перед глазами привычно появилась спина раба. Выглядела она немного странно, но времени на раздумья в напряженном графике не предусматривалось.
– Умри, собака! – заорал Козлов и ткнул копьем в коллегу.
Тот незапланированно упал.
– Мама, – прозвенел из зала детский голосок, – он убил Карлсона!
С глаз Фили словно спала пелена. Он понял, что никаких древних римлян вместе с их императором на сцене нет. Декорации изображают не арену Колизея, а детскую комнату. Около стола, закрыв лицо руками, трясется травести[5] Лена Николаева, одетая в штанишки на лямках и серо-голубую мальчиковую рубашку. А перед Козловым распростерлась ниц тучная фигура в клетчатых брюках – из спины торчит пропеллер, между лопастей покачивается копье.
– Карлсона убили! – завопил зал. – Вау-у-у! Неправильно! Не по-честному!
В обомлевшего Филю полетели мандарины, яблоки, скомканные обертки из-под шоколадок.
– Тише, тише, – заметались по залу билетерши, пытаясь успокоить раздосадованных школьников.
Бедный Козлов, абсолютно не понимавший, что происходит, начал пятиться и налетел на столик, где боролась с приступами хохота Лена Николаева.
– Ты куда собрался? – прошептала она, давясь смехом. – Срочно сделай что-нибудь! Ты же убил Карлсона, а нам еще целое отделение играть. Во, блин!
– Че? Че? Че? – забормотал Филя, косясь в бушующий зал.
– Хоть копье выдерни, – застонала Николаева, – а я как-нибудь выкручусь. Скажу, приходил сумасшедший сосед Малыша, который не может спокойно спать из-за шума пропеллера Карлсона. Дети всему поверят. Копье убери!
– Ага, сейчас, – пообещал Филя. Быстрым шагом он вернулся к поверженному Карлсону, выдернул непривычно тяжелое копье и машинально еще раз воскликнул: – Умри, собака!
Карлсон начал издавать странные, клокочущие звуки, и тут произошло невероятное – наконечник копья задрожал и стартовал к потолку. Филя разинул было рот, но не успел несчастный Козлов как следует испугаться, как из древка начал бить фонтан искр – чья-то умелая рука присобачила к палке китайский фейерверк.
Дети завыли от восторга, Карлсон, по-собачьи перебирая четырьмя конечностями, пополз от ошалевшего Фили, Николаева села за столик и заржала в голос. И тут кто-то наконец догадался опустить занавес.
На третий спектакль Филя не поехал, он остался разбираться. Выяснились интересные подробности. Оказывается, сегодня вместо пьесы о гладиаторах давали детское представление – благотворительная акция для ребят – участников Всероссийской математической олимпиады. Козлова «забыли» предупредить о замене.
– Гады! – орал Филя. – Подставили!
– Я хотела вас предостеречь, – ехидно заявила костюмерша, – но вы с персоналом не разговариваете нормально. Наорали, нагрубили…
Кто был режиссером розыгрыша, осталось тайной, чьи руки прикрутили фейерверк – тоже. И сейчас, сидя у нас в столовой, Козлов заново переживал произошедшее.
– Придурки, сволочи, идиоты…
Я бочком потрусила к двери. Лучше лягу спать, а то ненароком начну хохотать в голос, и Козлов бросится драться.
Осень в нынешнем году стоит чудесная – тепло, сухо, солнечно, даже и не вспомнить, когда в Москве был такой сентябрь. Решив не закрывать дверь на лоджию, я упала в кровать, хотела еще раз обдумать историю с медальоном, но тут же заснула.
Тот, кто делит постель с собакой, знает, как тяжело сдвинуть спящую псину. А уж если ты вынужден дремать в стае мопсов, как я, то надо быть готовым еще и к своеобразным звуковым эффектам. Наши Феня, Муля, Капа и Ада отчаянно храпят, выводят порой такие рулады, что хоть прочь беги. Сегодня мопсихи были в особом ударе.
Я провертелась на матрасе около часа и проснулась. Потом попыталась сесть, но не тут-то было. Сначала пришлось спихнуть со спины Мулю, потом отодвинуть Аду, стряхнуть с головы Капу и отползти от Фени (моих сил не хватит на то, чтобы подвинуть «дочь оленя», не стоит даже пытаться бороться со спящей тетей лошадью).
– Хр-р, р-р-р, – выводила Муля, которой абсолютно не помешала смена позы.
– Уииии, – вторила ей Ада.
– Ах, ах, ах, ах, – кряхтела Капа.
– У-у-у-у, – гудела Феня.
– А ну сейчас же прекратите! – велела я.
Мопсихи оторвали морды от одеяла и сонно глянули на меня.
