что ты стал равнодушным.
– Фильмы я берегу, выкладываюсь в них полностью. Фильмы – моя отдушина от этого грёбаного мира. Но для того, чтобы их снимать, и снимать так, как я хочу, я надеваю чёрные очки и веду себя так, как должен: улыбаюсь ублюдкам, хвалю бездарностей, проталкиваю на главные роли шлюх обоего пола, в общем, играю по правилам. Но знаешь, иногда очень хочется послать к чёрту и мир, и правила. Засадить им бейсбольной битой…
– Миру? – уточнил Илья.
– Мир большой, его нужно чем-то другим приложить.
– А правила нужны.
– Тебе они не мешают? – Платон резко повернулся и посмотрел на Бархина. Но тот не среагировал – как смотрел на догорающий в камине огонь, так и продолжил смотреть. Но ответил:
– Мы с тобой по-разному смотрим на мир, Тоша. Ты человек творческий, эмоциональный, импульсивный, тебя приводит в неистовство любой намёк на упряжь.
– А ты?
– А я – рабочая лошадка. Или, если хочешь, законопослушный – в отличие от тебя – водитель. Я знаю, какой бардак начнётся на дорогах, если не будет правил, и это знание наполняет меня уверенностью в том, что правила нужны везде.
– Откуда ты знаешь, что будет бардак?
А вот теперь Илья повернулся и посмотрел другу в глаза:
– Помнишь родителей Ады?
Несколько мгновений Платон молчал, затем дёрнул щекой:
– В них врезался пьяный урод.
– Пить за рулём запрещено.
– Я и не пью. И говорю совсем о других правилах.
– Я понимаю, о чём ты говоришь, но хочу напомнить, что любые правила – есть результат высказанного или невысказанного компромисса. Люди, даже те, кому это по каким-то причинам неудобно, договариваются соблюдать некие условия. И соблюдают их. – Бархин понюхал коньяк, но пить не стал. – Только в этом случае правила работают.
– А что делать тем, кому, как ты выразился, правила неудобны? – неожиданно спросил Брызгун.
– Не попадаться, – не менее неожиданно ответил Илья.
– Ты серьёзно? – вытаращился на друга Платон.
– Абсолютно.
– У тебя получается?
– Как видишь, я здесь, в прекрасном доме, со старым другом, за бутылкой дорогущего коньяка, а не вышиваю варежки в холодном цеху.
– И что же тебе приходилось делать? – осторожно спросил Брызгун. Он, конечно, понимал, что Илья не ангел и наверняка в своей работе обходит те или иные неудобные правила, но у них впервые случился столь откровенный разговор.
Впрочем, нет, откровенного разговора не получилось.
– Я не делал ничего такого, за что мне потом было стыдно, – ответил Бархин, глядя другу в глаза.
Платон понял, что другого ответа не будет, поэтому не стал уточнять детали – его интересовало другое:
– Почему тебе не было стыдно?
– Потому что победитель не имеет права испытывать стыд – только гордость, – спокойно сказал Илья. – Никого не интересует и не должно интересовать, как была достигнута победа. Важна только она. Ничего больше значения не имеет. А значит, любой способ победить является правильным.
17 июля, воскресенье
Далеко не все московские храмы способны похвастаться большим приходом, даже такой красивый, как храм Великомученика Никиты на Старой Басманной – красный с белым, стоящий по дороге к Богоявленскому кафедральному собору в Елохове – знаменитой Елоховской церкви. Начало храму Великомученика Никиты положил Василий III, а перестроили его при Елизавете Петровне, создав на Старой Басманной прекрасный шедевр «русского барокко», не пострадавший даже во время грандиозного пожара 1812 года. Храм с непростой судьбой, переживший и закрытие, и разорение, едва избежавший сноса и возвращённый церкви в конце девяностых годов ХХ века. И вновь открытый для православных.
Для тех, кому важно верить.
Но летом даже воскресная служба не собирала в нём много народу: в городе царила жара, многие прихожане разъехались в отпуска или проводили выходные на дачах, поэтому у храма не было оживлённо. Нищие терпеливо ждали окончания службы, негромко обсуждая, что подают сейчас неохотно и немного, и изредка косились на держащегося в стороне Прохора. Косились недружелюбно. Известный юродивый не претендовал на милостыню, но всё равно вызывал у нищих неприязнь, поскольку ему подавали особо, выделяя Прохора среди остальных страждущих. В Москве всегда жалели юродивых, считая, что их устами говорит Бог, и если традиция прислушиваться к звучащим словам постепенно ушла, то жалеть не переставали.
Нищие же считали Прохора удачливым конкурентом. Юродивый это чувствовал и никогда не приближался к их «территории», не привлекал к себе внимания, но без него не оставался – люди подходили, делая небольшой крюк, и делились чем могли. Женщина в жёлтом платье подала бутерброд, явно сделанный своими руками, и сделанный специально, подала и ушла на службу, а юродивый уселся на землю и вцепился в него зубами. А когда закончил и облизал грязные пальцы, к нему подошёл большой чёрный кот. Пушистый, зеленоглазый и по виду – наглый. С другими наглый, а с юродивым – вежливый. Подошёл, уселся и уставился на человека. Ничего не требуя. Просто рассматривая его, как занятную диковинку.
Как будто впервые оказался среди людей.
– Они добрые, – произнёс Прохор, словно продолжая разговор. – Только они сами не знают, чего хотят, когда сюда приходят. Одни просят за себя, другие – за кого-то. Одни надеются, другие боятся поверить, чтобы не надеяться слишком и не разочаровываться потом. Ведь, разочаровавшись, они начнут злиться, но не хотят злиться на Него. Поэтому боятся верить. Боятся просить. Боятся своего гнева, который может прийти потом. Ты это понимаешь? – Ответа юродивый не ждал. – Но мне больше нравятся те, кто стыдится. Я их сразу вижу, а они знают, что я их вижу, и отворачиваются. Не смотрят в глаза. А почему мне в глаза не смотреть – я ведь уже знаю. И Он знает. Но они не смотрят – стыдятся. Каждый своего. Они стыдятся, но это хорошо. Они прячут глаза, но я их понимаю, и Он их понимает, и Он их глаза видит. Даже когда они прячут – Он в них смотрит. А они не понимают… Заходят – и стыдятся, потом выходят и дают мне очень много. А зачем?
Кот поднял правую переднюю лапу, изобразив почти человеческий жест – чуть отвёл её в сторону, словно говоря, что люди, о которых говорит юродивый, обязаны давать. Себе обязаны. Себя спасают.
– Мне ведь много не надо. А они дают как будто для того, чтобы я молчал. Но мне зачем? Я и так молчу. Это их дело. Их и Его. – На седой бороде Прохора остались хлебные крошки, и он стряхнул их на землю. – Один сюда приходит часто… очень сильный, очень лютый. Он приходит к Нему только. – Прохор ткнул пальцем в небо. – Ни с кем не говорит, ничего не рассказывает… Только с Ним говорит. Других не видит и слышать не хочет… не хочет слышать, зачем приходит… если кто узнает, зачем лютый приходит, и скажет – убьёт. А меня – нет. Я его тогда встретил – он глаза не отвёл, сильный он, стыд свой спрятал и смотрит… люто смотрит… я поэтому сказал: «Стыдно тебе». И он меня убить захотел. Остановился, смотрит, но ушёл… стерпел… понял, что я – часть его дороги… Потом вернулся и денег дал. Я говорю: «Храму дай, я потеряю», а он мне суёт… – Прохор засмеялся. – Я потерял, а он больше не давал, но всегда подходит. Не боится мне в глаза смотреть. От меня не боится слышать, что стыдно ему. А другим не хочет. От Него слышит, что стыдно ему, и от меня. Больше никому не позволяет. Он плохой человек. Сильный, но плохой. Но в нём есть свет. В каждом есть свет и тьма, которая зло, и тьма свет не погасит. Свет всё равно пробьётся… он ведь свет. Он обязательно пробьётся, и человеку станет стыдно. Перед Богом. А раз перед Богом, то перед самим собой. И тогда человек станет человеком. Свет сожжёт тьму, но зло всё равно будет наказано. – Юродивый резко повернулся и пронзительно посмотрел коту в глаза.
Бай отшатнулся, но затем понял, что Прохор не угрожает, и вернулся к прежней позе. Однако смотреть стал напряжённо.
– Зло обязательно будет наказано. И каждому будет дано по делам его. А у Него мера, и Он один знает, какова цена, и возьмёт ту, которую знает. И нам цена может очень страшной быть. Но нам цену знать нельзя… мы только зло своё знаем. Зло, которое принесли.
У Бая стали подрагивать усы.
– Мы все своё зло знаем. Каждую каплю его знаем, как кровь, которой нет в тех блудницах. В мёртвых блудницах. И сегодня её найдут. Ещё одну. Мёртвую.
* * *
«Стали известны страшные подробности о самом громком убийстве года! О чём ещё молчит московская полиция?»
Этим вопросом задались респектабельные РИА «Новости» на главной странице своего сайта.
