— Володенька! Жив-то ты как остался? Мы ж всё прикрытие загинувшим считали.
«Так оно и должно было произойти на самом деле», — подумал Маликов мрачно и спросил с вызовом:
— Тебя огорчает, что я остался жив?
Лукьянцева всплеснула руками, укоризненно возразила:
— Володенька! Что говоришь-то? Я наоборот, рада так!.. Это, может, самый лучший день в моей жизни. — Она часто заморгала. Глаза её заблестели.
«А у меня, может, самый худший, — подумал с угрюмой усмешкой Маликов. — Вот уж верно, ирония судьбы».
— Володенька! Так как же всё-таки?.. А? Как удалось-то тебе? Остаться? А?
— Как? — повторил за ней Маликов. — Чудом, можно сказать. Чудом. — Внимательно разглядывая газон, полный грязной воды и палых листьев, он в который уже раз пожалел, что на самом деле никакого чуда не было.
Что рассказывать, он придумал давно. Свидетелей, которые могли бы уличить его во лжи, не осталось — в этом он был твёрдо уверен. Но оставалась другая проблема: как говорить. И тут он боялся выдать себя.
Люди бывают хорошими или плохими актёрами. Маликов был плохим. От волнения у него свело живот. Он старался, чтобы его объяснение звучало убедительно.
— Многие подробности уже забылись, — начал он. — Ну, отбивались мы, как мне показалось, долго. Но карателей было не сосчитать. Потом к ним на подмогу подошёл бронетранспортёр. Тогда нам пришлось совсем туго. Сзади меня взорвалось… наверное, граната… меня отбросило… Потом ничего не помню. Пришёл в себя вечером. Обнаружил, что лежу в щели между валунами. Контуженный. Едва оттуда выкарабкался. Немцев, конечно, давно нет. Меня они, вероятно, не заметили в этой щели. Подполз я к позиции. Смотрю, лежат ребята, — Маликов помедлил и глухо добавил: — Все убиты.
Губы Лукьянцевой дрожали. Она жалостливо кивала головой. Маликов тяжело вздохнул и продолжал:
— Пополз я тогда к лесу, а там — подальше от этого места. Полз, пока не выключился. А на следующий день набрёл на сторожку лесника. Помнишь, старичок был? Он укрыл меня, выходил. Немцы у него не появлялись. Потом через него же я наладил связь с другим отрядом. Иванченко.
— Иванченко? Слышала, как же, — подтвердила Зина. — У них база была с той стороны гор.
— Там я и партизанил, пока наши не пришли. А потом с регулярными частями дошагал рядовым до Берлина.
Главное — позади. Неприятный ком в животе медленно рассасывался. Маликов чувствовал, как громко стучит его сердце, будто кто-то размеренно, с силой бьёт кулаком по столу.
Рассказ его был правдив во всём, кроме спасения. Но как в действительности он спасся, Маликов не рассказал бы ни при каких обстоятельствах.
— А что потом случилось с отрядом, с тобой? — спросил он Зину, уводя разговор от лишних вопросов.
Она живо, но путано рассказывала, как отряд уходил от карателей… Ну вот и лады, умиротворённо думал Маликов, вполуха слушая её и понимающе кивая.
— Ой! — спохватилась вдруг Лукьянцева. — У меня ведь муж дома голодный! Пора бежать.
Она протянула руку, коснулась его плеча, провела ладошкой по лацкану пальто — будто погладила. Видно, хотела сказать что-то, но только вздохнула и смущённо убрала плотно сжатые сухонькие пальчики с его груди.
Маликову неожиданно стало тоскливо. И сейчас же перехватило вздох, заломило в затылке. Боль в сердце начала нарастать. Маликов зажмурился, глубоко вдохнул сырой воздух. С тревогой вспоминая, куда запрятал нитроглицерин, он поспешно зашарил по карманам, дёргая за петли, расстегнул пальто. Нашёл, сжал в кулаке тонкую, как карандашик, пробирку. Чувствуя озноб, запахнулся. При Зине таблетки принимать не хотелось.
— Что с тобой? — тревожно спросила она.
— Ерунда, — пробормотал он сдавленно. — Старость, что ещё?
— Ну, Володенька, побегу я? — сказала она просительно.
— Да, конечно… пора… иди… — согласился он, прислушиваясь к своей боли.
Лукьянцева порылась в сумочке, достала записную книжку и шариковую ручку, затем, старчески щурясь, торопливо начеркала адрес. Неровно вырвала листок и отдала Маликову.
— Заходи завтра.
— Завтра не смогу, — озабоченно сказал Маликов.
— Тогда послезавтра.
— Н-не знаю, право… — Маликов пошевелил сведённым болью плечом. — Но на днях буду непременно, — пообещал он, зная, что визит этот не состоится никогда.
На остановке почти никого уже не было. Полупустой троллейбус с освещёнными в сумраке окнами, грузно покачиваясь и мигая поворотным огоньком, подруливал к остановке. Маликов сказал, что ему не на этот.
— Жаль, — сказала Лукьянцева. — Значит, на неделе ждём. — Она быстро пошла к дверям троллейбуса.
Когда Зина вошла в салон и поглядела в окно, он помахал ей рукой.
* * *
Провожая троллейбус взглядом, Маликов почувствовал облегчение. Он избегал этих встреч, потому что они напоминали ему о его вине, сознание которой было тем сильнее и мучительнее, что ничего изменить было невозможно. Многое меркло и исчезало в стареющей памяти, но тот эпизод не тускнел. Ни до, ни после него он не заслужил укоров совести. Одним из первых поднимался в атаку, не щадил себя, тысячу раз мог быть убит, но ни на миг не дрогнул. Честно носил немногочисленные награды. Но и это было слабым утешением. Память упорно возвращалась к тому бою, и он заново переживал всё, что, тогда произошло. Это стало для него самым тяжёлым наказанием — наказанием без конца и снисхождения за давностью лет.
К Лукьянцевой в гости он, разумеется, не собирался. Он скомкал в кармане бумажку с адресом, достал из пиджака полупустую пачку «Беломора», размял папироску, слабыми пальцами долго чиркал спичкой по коробку, закурил. Не успел докурить и до половины, как боль снова запульсировала в сердце. Он бросил папиросу и торопливо вынул пробирку, откупорил, принял сразу две таблетки нитроглицерина. Он чувствовал, что дрожат руки, а ноги ослабели, и его слегка пошатывает. Таблетки во рту быстро таяли, голова от них медленно тяжелела, боль постепенно отпустила, но он уже знал — только на время. Он вытер со лба испарину. Ладонь оказалась холодной и неприятно мокрой. Такой же она была в тот день в лесу, когда они остались прикрывать отступление отряда.
* * *
Они устроились в русле пересохшей речки — между белыми гладкими валунами, покрытыми кое-где пятнами мха. Глядели на невысокий, бывший некогда берегом обрывчик, деревья над ним, на вершины гор, освещённые высоко стоящим солнцем. Они смотрели на сентябрьский лесной пейзаж — когда в тёмной зелени проглядывают уже жёлтые и багряные крапинки — и ждали появления карателей. Позади был пологий лесистый склон, но укрытие за камнями выглядело прочнее и надёжнее, чем за деревьями. Однако, несмотря на удобную позицию, все пятеро знали, что ни один из них живым отсюда не уйдёт. Необходимо хоть ненадолго задержать карателей. Какой ценой — неважно.
