Повернувшись к Пьетро, Анцилла продолжила чтение:
— «Пьетро: Я тебя больше не слушаю, свет моих очей.
Анцилла: Почему ты так хмур, Пьетро? Ау! Пьетро!»
Очнувшись от размышлений, Виравольта виновато улыбнулся:
— Прости, Анцилла. Просто… У меня голова занята странным делом.
Анцилла повернулась на бок, затем уселась по-турецки, сложив руки на коленях. Пьетро с удовольствием любовался изгибом ее ног и грудью с коричневыми сосками. Молодая женщина взяла со стоящего рядом столика фрукт, откусила кусок и с набитым ртом спросила:
— Не расскажешь? Может, я тебе шмогу помочь… М-м, фрухш вошхительный…
— Нет, милая. О таких делах лучше не распространяться.
— Да что у тебя за дела с Советом десяти? Знаешь, о тебе уже начинают шептаться…
— Я это предвидел. А что в точности…
Пьетро замолчал, потому что кто-то постучал в дверь.
Виравольта встал, быстро оделся и пошел открывать. В коридоре стоял мальчонка в лохмотьях, радостно улыбаясь и почесывая нос. Мордашка чумазая, во рту не хватало пары зубов. Но огромные глазищи, лучистые и веселые, затмевали все остальное.
— Кто тебя сюда пропустил, а?
Мальчуган заулыбался еще шире:
— Виравольта де Лансаль?
— Он самый.
Парнишка протянул сложенное вчетверо запечатанное письмо.
Удивленный Пьетро взял послание и собрался было закрыть дверь, но ребенок не сдвинулся с места. Виравольта мгновенно все понял, порылся в кошеле и дал пареньку несколько мелких монет. Тот кубарем скатился с лестницы и исчез. Заинтригованный Пьетро распечатал письмо. Сидевшая на кровати Анцилла выпрямилась.
«Не слишком ли быстро разворачиваются события?» — подумал Пьетро, читая послание.
«Птицы соберутся полным составом в своей вольере; чтобы ими полюбоваться, нужно поехать на материк, на виллу Мора, что в Местре. Это развалины, но место идеальное, дабы многим согреться у большого костра и поделиться маленькими секретами. Однако внимание: как и на карнавале, требуется костюм.
Дж. К.».
Дж. К. Джованни Кампьони. А птицы, очевидно, Огненные.
— Плохие новости? — поинтересовалась Анцилла.
— Вовсе нет, лапушка. Наоборот…
Пьетро уселся в глубокое кресло, положив ногу за ногу и пристроив руку на подлокотник, снова погрузился в мысли. Анцилла, нетерпеливо вздохнув, принялась причесываться.
— Ладно… Раз ты не хочешь поделиться со мной своими тайнами…
Она снова упала на кровать и вернулась к чтению. Он потянулся к низенькому столику рядом и положил на него письмо. На маленькой вышитой скатерке стояла бронзовая статуэтка Цербера, трехглавого пса, стража ада.
Пьетро некоторое время рассматривал разверстые пасти твари, мускулистые бока, раздвоенный хвост. И ему показалось, будто он слышит яростный лай чудовища, изрыгающего адский огонь.
Некоторые мысли иногда бродят замысловатыми и неожиданными путями, прежде чем вылиться в озарение. Такие мгновения внезапного подъема крайне редки. И Пьетро, положив письмо на столик, пережил именно такой момент. Вопросы, роившиеся в мозгу, внезапно выстроились в логическую цепочку, приведшую к разгадке, до сих пор ускользавшей. Обе надписи — и на теле Марчелло, и в церкви Сан-Джорджо Маджоре… «Я был здесь внове, — мне ответил он, — когда при мне сюда сошел Властитель, хоруговью победы осенен…» Фраза Эмилио Виндикати: «Ты только что ступил в преддверие ада, поверь мне». Подпись Вергилий в «Менуэте теней». Имя заказчика стеклянных линз на Мурано — Минос. «Близятся знамена владыки ада…» И вот эта статуэтка: пес с тремя разверстыми пастями, декоративная безделушка, на которую при других обстоятельствах он бы и внимания не обратил.
При других обстоятельствах — нет, но при нынешних…
Петро побледнел и судорожно потер ладонью лоб.
Анцилла вылезла из постели и изумленно уставилась на его искаженное ужасом лицо.
— Да ты словно дьявола увидел!
КРУГ ТРЕТИЙ
Песнь VII
Цербер
Сначала Пьетро направился к Сан-Марко, на Пьяццетту, откуда, в двух шагах от Брольо, где он встречался с Кампьони, открывался вид на акваторию лагуны, Сан-Джор-джо Маджоре и Джудекку. С одной стороны Пьяццетта граничила с Дворцом дожей и библиотекой Сан-Марко — с другой. В этом здании, построенном двести лет назад Сансовино, хранилось одно из лучших собраний Европы, насчитывающее не меньше пятисот тысяч томов. Пьетро обратился к служащему, некоему Уго Пиппино, который и подсказал, какого рода произведение ему нужно. И уж конечно, в библиотеке имелась интересовавшая Виравольту книга. Но Пиппино порекомендовал другое собрание, частное, более «специализированное»: коллекцию Викарио, находившуюся в квартале Канареджо. Выйдя из библиотеки, Пьетро на мгновение остановился у Кампанилы[18], где его поджидал слуга. Виравольта надел на себя плащ, стоя под символом Светлейшей — крылатым львом, величественным и могучим, словно возвышающимся над городом.
Но, шагая вдоль Мерчерии, Пьетро вдруг замер на месте, словно налетел на стенку.
Он столкнулся нос к носу с видением.
Она тоже остановилась, застыв на углу улицы.
Пьетро почувствовал, как ускоряется его пульс. Захваченная врасплох, Анна Сантамария побледнела, но не шелохнулась. Ладонь в перчатке сжала ручку зонтика. Анна стояла в двадцати метрах от него. Между ними шли люди, толкали их — но ни Пьетро, ни Анна не могли шевельнуться, словно окаменев. Казалось, этот миг длился вечность, настолько неожиданной оказалась встреча. Пьетро глядел на нее, и ощущение, что над ним довлеет таинственный рок, вновь возникло. На Анне было белое платье с украшенными воланами рукавами и пояс цвета морской волны. Пьетро мгновенно узнал ее точеную фигурку, глаза лани с длинными ресницами, словно чуть влажные от испарений лагуны, парик с тщательно уложенными завитушками, белую шею с видневшейся из-под небесно-голубого платка сапфировой подвеской, еще больше подчеркивавшей красоту ее груди. Анна Сантамария, прикрыв рот ладонью, тоже смотрела на него во все глаза. Как она красива, бог мой! Здесь, на углу Мерчерии, на этой мощеной улице, освещенной витринами лавок. Черная Вдова — прозвище столь же несправедливое, сколь и неподобающее: по правде говоря, ведь если она и представляла опасность, то восхитительную, и причиняемые ею муки были чудесны. Пьетро все отдал бы ради того, чтобы она и впрямь оказалась вдовой, избавившись от Оттавио, этого ее муженька-сенатора. А, кстати, где он сам? Наверняка где-то прячется, затаившись в тени, ревнивец, проявивший несказанную прыть, дабы разлучить Пьетро с его истинной любовью. А она, значит, все это время была здесь, в Венеции, а вовсе не на материке! Ее вовсе не заперли в каком-то жутком монастыре, не отослали к старой дальней родственнице и не заточили на Богом забытой вилле в пригороде. Она здесь — во всяком случае, сейчас — она здесь!
Неужели Оттавио все еще полагает, что Виравольта по-прежнему гниет в тюрьме? И поэтому разрешил своей жене покинуть убежище?
Анна Сантамария.
Любовники пожирали друг друга глазами, изумленные и не способные двинуться друг к другу. Запрет, тюрьма, страх в мгновение ока воскресить осуждаемую всеми связь — вот что их останавливало. Но именно в эти мгновения их поведение и неразрывная связь друг с другом не могли никого обмануть.
Обмен взглядами длился долго, затем Анна достала веер и опустила глаза. Щечки ее заалели, и она отвернулась. Пьетро все понял. Ее только что нагнали две фрейлины. К счастью, Черную Орхидею они не заметили. Виравольта мгновенно спрятался под навесом одной из лавочек, а Анна исчезла за поворотом.
Он чувствовал, что ей хотелось бросить на него последний взгляд, ощутил это по легкому движению шеи, свойственному только ей одной при повороте головы.
Анна исчезла с его глаз так же быстро, как появилась.
Пьетро еще довольно долго стоял на месте.
«Она здесь. В Венеции».
Ему хотелось кинуться за ней. Чистое безумие. Не только из-за неприкрытых угроз со стороны дожа или Эмилио Виндикати, но и из-за страха подвергнуть ее опасности. Ну и что ему теперь делать? Как быть, раз она здесь — так далеко и одновременно так близко? Ему потребовалась вся сила воли, чтобы остаться на месте. Пьетро даже не знал, где она живет. Может, Оттавио привез ее в город на денек-другой?.. Виравольта возбужденно размышлял, пощелкивая пальцами. Ну как бы то ни было, сознание, что она где-то рядом и вроде бы в полном здравии, уже согревало ему сердце.
Да. Знать это — большое облегчение.
Пьетро улыбнулся, но в горле стоял ком, и он не сразу пришел в себя.
«Ладно. Всему свое время».
И, быстро зашагав к Канареджо, он подумал: «Она здесь! Она здесь… И знает, что я на воле!»
