и приберегал покаяние. Ежели что, в ноги не постесняется упасть. В конце концов, они хоть и неверующие, но христиане – значит, милосердны, чего не скажешь о славных воинах ислама. Нагляделся Антон досыта. С пленными, то бишь неверными, мусульмане вытворяют страшное. Ленты из кожи вырезают, вниз головой подвешивают, мужские «достоинства» из живых выдирают… Они способны на все – эти фанатики веры. Не дай бог оплошать и разгневать Жабу…
Издалека доносились автоматные очереди. В повлажневшем к ночи воздухе они звучали глухо. У моджахедов в лагере небольшой полигон для тренировки в ведении огня на разные дистанции, там же, на крутом склоне, отрабатывались горные упражнения. Теперь это не те «духи», что начинали войну в восьмидесятом. В пакистанских лагерях они проходят солидную подготовку, полгода отрабатывают тактику партизанских действий…
– Почему не спишь, Моряк? – спросил неожиданно лежащий рядом Пушник. – Думы тяжкие гложут?
Антон вздрогнул. По спине побежал холодок.
– А ты почему, как в засаде, тишину слушаешь? Может, чужие мысли читать умеешь?
– Могу и мысли… если плохие.
– А с чего им хорошими быть? Дело дрянь. Полный беспросвет.
– Надо держаться – это единственное, что у нас невозможно отнять. Погляди на Танкиста, пропадает мужик…
– Собаке собачья смерть…
– Ты уверен?
– Конечно. Жаба его с головой выдал.
– То-то и оно, что выдал, – протянул Пушник. – А по идее, если Танкист его человек, должен бы законспирировать поглубже.
К горлу подступила тошнота. Антон знал уже это состояние, когда страх начинал вызревать изнутри. Чертов прапор, чтоб ему провалиться, чтоб ему никогда на ноги не встать! Догадлив, собака, глубоко копает.
– Значит, Танкисту веришь, а другим – нет? – пошел напролом Загоруйкин.
– Не нравится мне эта история, Моряк. Дешевкой пахнет. А насчет веры, если честно, так до конца здесь только на себя могу положиться.
– А я, выходит, мразь?
– Прешь как танк… – заметил Пушник с досадой.
Антон прикусил язык. Углубляться дальше не следовало. Разговор с выяснением отношений мог завести в такие дебри, из которых без потерь не выбраться.
– Ладно, время покажет, – примирительно сказал Антон, решив, что с прапором надо держать ухо востро. – Рассказал бы лучше, как тебя взяли?
– На перевале… Я там один остался, отход роты прикрывал.
– Что ж со всеми не ушел? Из-за ног?
– Из-за ног тоже.
– А меня на посту схватили, – сообщил Антон. – Подкрались сзади, по башке тюкнули – и хана.
– Небось задрых, – донеслось из притемненного утла.
– Ни в коем случае, старлей. Я ничего себе такого никогда не позволял.
– Что охранял-то?
– Оружейный склад.
– Вольно тебе ворон считать. За такие вещи в военное время под трибунал отдают.
– Еще скажи – к стенке ставят, – вмешался Пушник, в голосе послышалась насмешка.
– И к стенке… А что? Каждый проступок требует наказания. Иначе армия развалится.
– Пока в ней такие офицеры, все может быть, – философски заметил Пушник…
Эх, знали бы правду, не стали бы спорить по его поводу. Антон ведь не только с поста драпанул в канун праздника, надеясь, что в такой день контроль будет ослаблен, но и пару автоматов прихватил: не с пустыми же руками к «духам» являться.
– Добренькие мы слишком, – продолжал между тем старлей. – Из-за таких люди и гибнут.
– Кабы только из-за таких.
– На что намекаешь?
– Не будем уточнять…
Загоруйкин с неослабевающим нарастающим интересом прислушивался к перепалке сокамерников. «Безгрешных нет! – ликовал он. – За каждым что-то да числится!..»
А старший лейтенант все не мог успокоиться.
– Замахнулся, так бей, – угрожающе зашипел он.
– Успокойся, Алексей. Повторяю, у меня нет к тебе никаких претензий.
– Но я чувствую, ты черт знает в чем подозреваешь. Думаешь, нарочно людей положил?
– Если на то пошло, – разозлился в свою очередь Пушник, – то да, положил. Но не потому, что подлец, потому что дурак был.
– Был?.. Полагаешь, я смогу еще… – Голос старлея потускнел.
– Почему бы нет?
– Брось. Мы отсюда вряд ли когда-нибудь вырвемся.
– Пока жив – надейся.
– Святые слова говоришь, прапор, – раздался зычный голос Полуяна. – Даже меня, толстокожего, твоя речь достала. Об чем спор, если это, конечно, не составляет секрета?
– Мировые проблемы решаем, – усмехнулся Пушник.
– Плевал я на мировые. Своими бы впору заняться. Ты знаешь, Микола, Абдулло по лагерю разгуливает и за ворота шастал. Теперь бы…
– Еще один полуночник вылупился, – прервал его Пушник. – Кончай разговорчики, братва. Будем спать.
Ян послушно умолк, но Загоруйкин все понял. Пушник не позволил гиганту о чем-то проболтаться, значит, все-таки не доверяет. Именно ему, Антону. В чем же он заподозрил? Почему завел разговор о Танкисте? Вдруг припомнилось: несколько дней назад Ян, яростно жестикулируя, то и дело оглядываясь, шептался в уголке с переводчиком. Может, клянчил понюшку чарса?.. Но вот другой эпизод: Ян и Пушник, как заговорщики в довоенных фильмах, сошлись лбами, а стоило Антону подойти, моментально заткнулись. Похоже, братва к чему-то готовится. Не к побегу ли? Удрать из охраняемой сотней головорезов крепости, обнесенной восьмиметровой стеной, – глупее трудно что-либо придумать. Но даже если предположить, что из крепости вырваться удастся, то… Рядом лагерь моджахедов. Там полторы тысячи людей. От погони не уйти ни за какие коврижки. Население настроено враждебно. Любой дехканин, обнаружив беглецов, выдаст их властям, чтобы получить башли. Нет, ребятишки положительно сошли с ума… Сами пропадут и остальных погубят! Под остальными Антон подразумевал прежде всего себя. Он принял бы участие в деле при определенных гарантиях, но идти на верную смерть – дурных нема…
Весь день Загоруйкин ломал голову над тем, как отговорить братву. Он прекрасно понимал, что это не совсем безопасно. В компанию Антона не приглашали и, если поймут, что тот обо всем догадался, окончательно законспирируются.
Так и не придя ни к какому решению, Антон промаялся еще пару часов. Куда ни кинь, всюду клин. С тем и стал укладываться на ночлег. Но тут пришел охранник, злобно пнул ногой, заставив подняться с пола, и знаком приказал следовать за ним.
Пока шли через двор, Загоруйкин гадал, кому и зачем он понадобился на ночь глядя. Допрашивать вроде не о чем, в свое время выложил без утайки скудные познания о дислокации своего полка. Новых данных в плену не прибавилось. Вести душеспасительные беседы здесь не принято. Тогда что?.. Добра ждать от неурочного вызова не приходится. Да и место, куда привели, было не из приятных. В подвале канцелярии имелось несколько камер для допросов – самой недоброй славой пользовалась угловая, прозванная пленными пыточной. Жутковатый вид камеры с заблеванным полом, загаженными стенами подействовал на Антона угнетающе. Страх, многократно пережитый, сковал посильнее, чем кандалы.
Охранник ушел. Антон, съежившись, замер, прислушиваясь к тишине.
