– Да кто тебя заставляет делать кучу-малу? – подался к нему опять Ванятка. – Ведь бьем же вместе кирпич, дома вон строим. И ничего. Разбираемся, кто лучше кладет, тот и получает больше. Так и с землей приладимся, и с инвентарем.
– Приладимся! Один придет с сохой, другой – с блохой, – усмехнулся Прокоп. – Скажи уж проще: отдай, мол, нам свою молотилку, а сам ходи с цепами.
В отличие от худого и мосластого Прокопа, Ванятка был широк и плотен, с большой лысой головой, словно полированной на точильном станке. Взрывается он, как порох; цыганистые глаза его округлились, ноздри задрожали, голова пятнами покрылась:
– Скаред лыковый! Ты дождешься… У тебя ее все равно отберут.
– Кто это отберет? Да я башку ему отвинчу, как гайку. И брошу под забор.
– Мотри, разбросался…
– Эй вы, забубенные! Поменьше размахивайте кулаками! – крикнул Кадыков и постучал ладонью об стол.
– Да я к нему по-человечески, – ринулся к столу Ванятка. – О себе думай и других не забывай. Сколько семей кормит наша артель? А развалим ее из-за каких-то сеялок да молотилок. Уж ежели на то пошло, – обернулся опять к Прокопу, – оплатим мы твою молотилку.
– Оборы от лаптей продашь? – с усмешкой спросил Прокоп.
– Не оборами, а хлебом артельным за три-четыре года погасим.
– Ага, десять лет по кружке молока…
– Прокоп Иванович, подумай все-таки. В колхозе тоже жить можно, – сказал Кадыков. – В конце концов твою же молотилку артель и так использует.
– То я за ней гляжу, потому как хозяин, а то она у Барабошки под навесом валяться будет, – возразил Прокоп. – Ее ребятишки растащат из озорства.
– Э-э, как она, как ее, прошу без выпадов на оскорбление.
– Значит, кирпич можно бить сообща, а землю пахать нет? – обиженно спрашивал Ванятка.
– Кирпич, тьфу! – плюнул Прокоп. – Комок глины. И кладут его в станок. Лаптем шлепнул – и вся недолга. А земля – особь статья. Кажный клин свой характер имеет. К земле приноравливаться надо. А вы наскоком хотели…
– Ельтого, Прокоп Иванович, не согласен – дело табак. Мужики за ним потянутся. Развалится артель наша, – сказал Колокольцев, с надеждой глядя на Кадыкова.
– Вот то-то и оно. За нос водить вас не хочу, мужики. Доложу Возвышаеву – все как есть. Захотят – найдут замену. Нет… На нет и суда нет. Значит, придется вам расстаться. По времени оно теперь и не страшно. Кладку кончаете… Кирпич успеете обжечь. А там полевые работы, луга, страда… И до самой осени. А магазин надо прикрыть. Паи раздать сможешь? – обернулся Кадыков к Успенскому.
– И паи раздам и жалованье выплачу, – ответил Успенский. – Надо бы с контрактами поторопиться, закончить работы до праздников. По скольку примерно каменщики заработали?
– Ельтого, посчитать все со всем, так, пожалуй, рублей по пятьдесят, а то и по шестьдесят выйдет.
– И кирпичники примерно по стольку, – отозвался Прокоп.
– Мать твою в клюшку подорожную! – выругался Ванятка и головой покачал. – Что ж мне теперь, опять в кузницу итить? Лепиле железку держать? Что вы, мужики? Неужто вот так возьмем да разойдемся?
– Зачем же так просто и насухо? – мягко улыбнулся Успенский. – Или мы нехристи? Окропим усы и бороды святой водицей.
Смешок получился жидкий, весь какой-то вымученный.
– Ладно, мужики. Неча раньше времени слюни распускать. Сегодня же доложу Возвышаеву. А там, если понадобится, и к секретарю райкома сходим.
Возвышаев принял Кадыкова после обеда.
– Ну, что у тебя загорелось?
Он сидел за своим массивным дубовым столом и нетерпеливо поглядывал в окошко, – там, возле зеленой железной ограды, за сиреневый куст был привязан вороной риковский жеребец, запряженный в рессорный крылатый тарантас.
В задке на охапке свежескошенной травы сидел в белой расшитой рубахе навыпуск заведующий роно Чарноус, маленький подслеповатый мужичок, дремавший от жары, как кот на лежанке. Они с Возвышаевым собрались ехать в Степаново, принимать учебный корпус и кирпичные мастерские бывшего ремесленного училища под новую, пока что на бумаге созданную школу второй ступени. В кабинете Возвышаева было душно, как на солнцепеке, и Кадыков, прежде чем приступить к делу, сказал:
– Хоть бы окна открыли.
– Нельзя. Мухи отвлекают – не дают сосредоточиться. Расстегни ворот. – Возвышаев сам расстегнул френч, распахнул отвороты, так что показались узенькие синие подтяжки на белой коленкоровой рубашке. – Ну, что у тебя загорелось? – повторил свой вопрос.
– Гореть-то, пожалуй, нечему. Все уж давным-давно истлело.
– Как то есть нечему?
– Вот так… Решил уходить из вашей артели, если она является тормозом к общественному развитию.
Один глаз Возвышаева отвалил в сторону и зацепился за кафельную печь, второй из-под брови сизовато-черной дробинкой зрачка нацелился на Кадыкова:
– Во-первых, артель эта не моя. Не я создавал такую квашню для аппетита мелких собственников. А во-вторых…
– Но ты же меня посылал хлебать из этой квашни! – перебил его Кадыков. – Или, может, стоять с черпаком возле нее?
– Ты, дорогой товарищ, путаешь историческую обстановку. Это раньше, когда ты служил у купца Каманина, тебя единолично мог послать хозяин на выполнение своего задания. У нас же, как известно, такие вопросы решаются коллегиально, и ваше направление в артель решалось на волостном исполкоме.
– Вы мне политграмоту не читайте, – сердито вскинул подбородок Кадыков. – Я у купца Каманина эксплуатацией рабочего класса не занимался. Как раз наоборот – меня эксплуатировали за бесценок. И на исполкоме, где посылали меня в артель, председательствовали не кто-нибудь, а вы.
– Исполком посылал вас с определенной целью – перестроить артель в общественном плане, то есть весь рабочий инвентарь, землю и так далее – все обобществить.
– А если, допустим, артельщики не хотят этого, тогда как?
– Тогда вы не справились с поставленной задачей. Это – во-первых… А во-вторых, вопрос о вашем пребывании на посту председателя не ставился. Мы требовали только одного – снять с руководящей работы некоего Успенского, как чуждого элемента.
– Успенский с работы ушел.
– А его обязанности возьмете вы.
– Я вам не бухгалтер…
– Это одна сторона вопроса, – продолжал Возвышаев, не слушая возражений. – А другая и главная ваша задача – за летний период создать первый настоящий колхоз в нашем районе…
– А я вам говорю – бухгалтером не стану работать. В кредитах я не разбираюсь, подряды не брал и подрядчиком не был. Это дело для меня новое.
– Создавать колхозы – для всех нас дело новое. Вот нам, коммунистам, его и осваивать. Так что спорить не о чем. Кстати, как у вас подписка на заем? Полностью охватили?
Кадыков поморгал глазами, точно спросонья, и выпятил губы.
– Ну чего молчишь? Язык проглотил? Я спрашиваю – подпиской на заем всех охватил?
– При расчете за весенние работы все подпишутся, кто еще не успел, – ответил хрипло Кадыков.
– Ну вот… Доложишь. А пока до свидания. – Возвышаев застегнул китель, встал и резко подал Кадыкову руку.
– Я к вам пришел не за тем, чтобы получить задание, – сказал Кадыков, не подавая руки, – я требую делопроизводителя… Иначе артель распадается.
– Это что за ультиматум? – раздраженно повысил голос Возвышаев. – Вы с кем разговариваете? У кого требуете?..
Скрипнув, растворилась дверь, и без стука вошел худой носатый человек в черных роговых очках. Кадыков узнал первого секретаря райкома Поспелова, недавно присланного к ним из округа.
На нем была коричневая толстовка под широким командирским ремнем, темно-синие галифе и ярко начищенные сапоги, такие же, как у Возвышаева, только с заколенниками.
– Ты еще не уехал? – с ходу заговорил он с Возвышаевым. – Я забыл тебе сказать: звонили мне из Степановского селькова. Там у них лес заготовленный не принимают. Заезжай к ним, разберись. А вы кто такой? – строго спросил Кадыкова.
– Председатель тихановской артели, – ответил за Кадыкова Возвышаев.
– Здравствуйте! – Поспелов подал Кадыкову сухую узкую руку.
– А я как раз к вам собирался зайти, – сказал Кадыков, поздоровавшись. – Я бывший работник угрозыска. И товарищ Озимое снова приглашает меня на работу. Говорит, что с вами согласовывал. – Кадыков с вызовом поглядел теперь на Возвышаева – на-ка, мол, выкуси.
– Да, говорил, – подтвердил Поспелов. – Милиция у нас не укомплектована. Так вы за этим и пришли?
– За этим самым… Но товарищ Возвышаев приказывает мне стать делопроизводителем артели, поскольку нашего делопроизводителя он уволил.
– Почему? – глядя в глаза, спросил Поспелов Возвышаева.
– Как бывшего лишенца, – ответил тот.
– Ничего подобного! Это отец его был лишенцем, то есть попом, – сказал Кадыков. – Наш делопроизводитель был и бухгалтером и подрядчиком. Я за него не останусь, потому как не обучен ни тому, ни другому. Прошу меня отпустить по специальности, а в артель назначить вместо Успенского другого, более грамотного, знающего человека.
