Не исключено, что первые тексты «Песни об Атли» и «Речей Атли» были на русском (шведском) языке — в них описаны традиции Северной Европы. Именно Гуннара и Хегни преследовал Атли. А «Гуннар» и «Хегни» — имена вроде бы варяжские. Впрочем, слово «гунны», которое прочитывается в них, может дать ключ к совершенно другой версии.
И все-таки ощущение «русскости» текста есть, оно усиливается после чтения других варяжских песен. Например, в исландской «Саге о Вельсунгах» или в норвежской «Саге о Тидреке» Аттила представлен тоже коварным властителем, заманившим в ловушку бургундского (?!) короля Гуннара и его брата Хегни, чтобы завладеть их золотом… И это вдвойне странно.
Причем здесь золото? Бургунды воевали под знаменами Аттилы, они были тюрками. Естественно, короля у них не было, был хан — вождь улуса… Возможно, с отцом Аттилы у них вышла ссора в 435 году, и сын мстил. Однако зачем превращать бургундов в северян, все-таки они — народ, пришедший с Востока.
Аттилу, как и других кипчаков, отличало равнодушие к деньгам, золоту, сокровищам — это отмечали и Приск, и другие европейцы, видевшие его. То были ценности в европейском понимании!.. В среде степняков они не ценились. Из-за золота никто бы не стал враждовать. В Великой Степи можно было сидеть на мешке золота и не иметь уважения, больше того — вызывать презрение.
У тюрков в цене были не вещи, а поступки! Восточная мораль поднимала духовное над материальным. Так строилось восточное миропонимание. Золото — пустышка. Конь — дороже любого золота. Еще шашка и лук. А остальное для жизни люди добывали трудом.
Для настоящего тюрка священны три желания. Первое — оседлать коня. Второе — съесть мясо. Третье — любить жену. Аттила полностью отвечал кипчакским традициям, каждый элемент которых предусматривал действие, поступок. Поступок мужчины! Именно на главенстве духовного строилась психология тюрка. Это очень важное обстоятельство. Оно дает понимание первопричин многих исторических событий, даже человеческих трагедий. Южные германцы, например, чувствовали в своих душах печать Востока, которая и поныне отличает их, пусть даже европейцев. Вот почему их литература об Аттиле точнее и строже, в ней дух и знание свободной Степи, может быть, даже и помимо желания авторов.
Воины Аттилы в поэмах и балладах южных германцев «становились» даже рыцарями XI или XII веков. Поэты не боялись нарушить хронологию, потому что люди желали видеть своих героев, инстинктивно приближая их к себе, к своей истории. Баварцы и саксонцы гордятся этими страницами истории, не желают расставаться с ними.
Разве не показательно то обвинение епископу Гунтеру,[23] которое вынесла Церковь? Оказывается, этот германский епископ прилежному чтению церковной литературы предпочитал рассказы об Аттиле. Он даже в проповедях упоминал великого тюрка… Потому что сам был кипчак и в истории степных всадников видел свою родную историю.
Не надо удивляться. По утверждению Н. М. Карамзина, немецкая знать любила кумыс — кобылье молоко. А язык кипчаков, опять же по свидетельству документов, сохранялся в Южной Германии до XV–XVI веков. Значит, крестоносцы, уходившие отсюда в 1204 году завоевывать Константинополь или громить Рим, отдавали команды на тюркском (кипчакском) языке.
Увы, это — не преувеличение!
Одним из первых ученых, открывших новый раздел в европейской лингвистике, был датчанин Вильгельм Томсен, его академические работы, выполненные в прошлом веке, вошли в золотую коллекцию науки. Томсен чуть было не взорвал Европу — взрыв грозил отозваться большим пожаром в столь складно написанной истории Старого Света.
«Какие гунны?», «При чем здесь эти варвары?» — вопрошали многие, прочитав безукоризненную работу выдающегося датского ученого, убедительно доказавшего, что история Европы без истории тюркского народа пуста.
Вильгельм Людвиг Петер Томсен (1842–1927) родился в семье почтмейстера городка Рандерса, здесь прошло его детство, здесь он начал свою университетскую карьеру. Занятия теологией не принесли молодому человеку удовлетворения, и его увлекли другие науки — филология и ботаника. Томсену повезло: ему встретились выдающиеся преподаватели, которые обратили внимание на его феноменальную память и разглядели в юноше дар филолога.
Он воспитывался в образцовых традициях классической европейской школы, которая предполагает сочетание лабораторных и полевых исследований. В путешествиях перед начинающим ученым открывался живой неповторимый мир, а в библиотеках — мир ушедший. Арабский, персидский, японский, китайский, цыганский — десятки языков постиг Томсен, пока наконец не познакомился с экзотическим для Европы тюркским языком.
Ученый почувствовал в нем некую тайну, сердцем почувствовал как бы «прародину» некоторых европейских языков, их лингвистический фундамент, но разум долго противился голосу чувств. До тех пор, пока не представился случай.
В 1887 году Томсена пригласили профессором на кафедру сравнительного языкознания в Копенгагенский университет. Мировую известность в те годы ему принесла работа о связях Древней Руси со Скандинавией и о происхождении Русского государства. (Именно Русского, а не славянского!) Надо ли говорить, что исследование датского профессора выразило точку зрения, которая существенно отличалась от принятой в России. Собственно, профессор Томсен был одним из первых ученых, кто написал правдивую — без политики! — историю Руси, такой, какой она и была. Его работу приняла мировая общественность, она стала классической, по ней учат студентов.
Неспособность ни опровергнуть, ни принять выводы этого фундаментального исследования, в котором не нашлось места легендам и вымыслам, сделала имя профессора Томсена если не запретным, то по крайней мере не афишируемым среди российских ученых, его работы в России почти неизвестны: перевели и издали всего одну небольшую статью, другие разыскать не удалось. Жаль! Мир из них узнал правду о Киевской Руси.
Профессор Томсен не раз посещал Россию, блестяще знал европейские (венедские) корни славянской культуры. Именно этот выдающийся лингвист обнаружил то, что всегда ускользало от внимания российских ученых, — он выявил тюркскую основу той культуры, которая ныне ошибочно называется русской.
Хотя, нет. Уважаемый профессор просто научно обосновал давно известное. Говорят же: «Поскреби любого русского, будет татарин». Вот Томсен и поскреб Русь.
А началось все с письменных памятников, открытых тогда в России, вернее, в Южной Сибири, на древней родине тюрков. Памятники эти простояли более тысячи лет забытыми. Изучение истории «басурманских» народов не интересовало российскую науку.
Вот почему находки Даниэля Готлиба Мессершмидта остались без внимания. Этот естествоиспытатель из Данцига первым[24] среди европейцев в 1719–1727 годах путешествовал по Сибири. Неподалеку от Нерчинска Мессершмидту показали остатки древнего кладбища, где сохранились два причудливых камня, покрытых рельефными изображениями и надписями.
С изображениями все было ясно: сцены охоты и жертвоприношений, животные, лица, орнаменты были выполнены с большим вкусом и гармонией. Письменные же знаки показались немецкому ученому знакомыми, напоминающими древнегерманские руны. Но он отмел догадку: слишком далеко Сибирь от Германии.
В Петербурге находку Мессершмидта приняли без восторга, словно о ней знали давно. На снятые им копии с уникальнейших памятников даже не стали смотреть, не говоря о том, чтобы публиковать их. Письменность велено было считать скифской и рекомендовано сдать копии в архив за ненадобностью.
Позже, с помощью одного из послов Екатерины II, эти копии тайно попали в Европу и там были изданы. Видимо, воровство и подпольная торговля древностями практиковались в российской науке уже тогда. Так мир узнал об одной из забытых страниц своей истории — правда, речь не шла о древнетюркской культуре.
О сибирских стелах с диковинными рисунками заговорили. Уж очень все выглядело таинственным и величественным. Особенно после публичных высказываний аббата Бальи о сибирской Атлантиде и об атлантах-сибиряках, которые погибли при загадочных обстоятельствах.
Конечно, публикация Мессершмидта не прошла бесследно. С той поры для многих европейских ученых охота за древностями из Сибири стала страстью. За бесценок скупались редчайшие произведения культуры, на которые щедрыми оказалась не только Сибирь, но и вся степная Россия, ее курганы. Сколько же богатств нами было потеряно — но и сколько ими найдено — в ходе этого грабежа.
К началу XIX века в Южной Сибири было открыто несколько памятников, испещренных таинственной письменностью. В степной России явственно проступали следы удивительной и неизвестной культуры, которые манили к себе, увы, не исследователей, а авантюристов.
