— Что такое?
— Заявление, — ответил я.
— О чем?
— Там написано.
Директор нахмурился. Он не любил, когда ему подавали заявления. В заявлениях просят то, что не полагается. То, что полагается, получают без всякого заявления.
Директор прочитал мое заявление один раз, потом начал читать второй. Неужели он его не понял с одного раза? Уж до чего ясно и просто написано. Прочитав второй раз, директор поднял на меня глаза:
— Чего ты хочешь? Конкретно!
Если бы он не произнес слово «конкретно», я объяснил бы ему, чего хочу: я хочу доказать, что виноват не Зуев, а мы. Но ведь это неконкретно. А что конкретно? Конкретно — это приказ с выговором Зуеву. Если директор его отменит, то это и будет конкретно. Но если я предъявлю ему такое требование, это будет по меньшей мере смешно. Я дипломатично сказал:
— Ваш приказ неправильный. Зуев не виноват. Виноваты мы.
— Вот как?.. — протянул директор, будто впервые об этом услышал, и зачем-то тронул алюминиевый поршень, который вместо пепельницы стоял у него на столе. — Значит, надо и вам выговор объявить?
Я пожал плечами:
— Если считаете нужным… Только почему и нам? Только нам.
— Можно и объявить, — спокойно проговорил директор.
Кто-то открыл дверь. Директор сказал: «Занят!» Дверь закрылась.
— Как твоя фамилия? — спросил директор.
— Крашенинников.
— Отец есть?
— Есть.
— Где работает?
Я назвал завод, где работает мой отец.
Директор опять помолчал, а потом проговорил:
— Выходит, ты умный, а я дурак?
Этим он хотел сказать, что умный он, а дурак я. Спорить? Я ему ничего не ответил.
Не дождавшись ответа, директор посмотрел в окно. Я тоже посмотрел в окно. Там ничего интересного не было. Продолжая смотреть в окно, директор ровным голосом произнес:
— Не довезли материалы на стройку. Кто не довез? Водитель не довез. Кто плохо организовал? Начальник эксплуатации плохо организовал. А кто выговор получил? Директор выговор получил. Почему? Потому что директор отвечает и за водителя и за начальника эксплуатации. Кто был ответственный за буксировку? Зуев был ответственный. С кого надо спрашивать? С Зуева надо спрашивать. Понял? Я тебе это не обязан объяснять, ты не местком. Но объясню. Потому что ты еще зеленый. А теперь иди, меня люди ждут.
…Директору легко рассуждать. Если ему в тресте поставят на вид, он на автобазе тоже кое-кому влепит выговор. А кому может влепить выговор Зуев? Никому. Зуев простой исполнитель и должен отвечать только за то, что сам сделал. Вот что я должен был ответить директору. Но правильный ответ приходит ко мне приблизительно через час после разговора.
Из моего заявления ничего не вышло. Но совесть моя чиста. Я сделал все, что мог. Мне хотелось сказать Зуеву, что я подал заявление. Чтобы он знал. Но это невозможно. Получится, что я хвастаюсь.
Ладно. Пусть думает что хочет. И все пусть думают что хотят. Я буду работать. Ни на кого не обращая внимания. Все равно практика скоро кончится. Через двенадцать дней. И с меня вообще нечего спрашивать. У меня нет технических наклонностей. Это все знают.
Я вернулся в гараж и принялся за работу. Лагутин косо посмотрел на меня. Наверно, видел, что я ходил к директору. Ну и плевать, пусть косится!
Я принялся за передний мост для нашей машины. Это было последнее, что мы должны были сделать со Шмаковым, и мне хотелось закончить передний мост сегодня. Мы со Шмаковым объявим, что у нас все готово к сборке. И это подстегнет остальных ребят. Иначе к окончанию практики мы не закончим восстановления нашей машины.
Но Шмаков сказал:
— Тут надо смазать.
И показал на стоявшую рядом машину.
— Нет, — ответил я, — давай лучше кончим сегодня передний мост для нашей.
— Бригадир запретил делать нашу машину, — сказал Шмаков.
— Как это — запретил?
— Запретил, и все.
Я подошел к бригадиру Дмитрию Александровичу и спросил, правда ли, что он запретил восстанавливать нашу машину. Дмитрий Александрович ответил, что восстанавливать нашу машину никто не запрещал. Но мы не должны это делать в рабочее время.
Оказывается, за нашу машину не начисляют зарплату.
— Вы со Шмаковым два дня проездили в Липки, — сказал Дмитрий Александрович, — наряда вам на поездку не выписали, а зарплату вы получили. За счет бригады. Разве это правильно?
Конечно, неправильно! Происходит неувязка. Но об этом пусть думает штаб во главе с Игорем, их для этого выбирали. Что касается меня, то мне надоело вмешиваться во все дела.
22
Все же мне было интересно знать, как намерен действовать штаб в создавшейся обстановке. Я решил спросить об этом Игоря. Не в порядке вмешательства в дела, а в порядке любопытства.
Игорь сидел в техническом отделе, развалясь на стуле так, что ноги его торчали из-под стола.
— Знаю, — ответил он мне равнодушно, — по всем цехам такая волынка.
— Будем оставаться после работы, — предложил я.
— Спасибо! — ответил Игорь. — У каждого свои дела. У меня, например, съемки на студии. И вообще ничего не выйдет. Не проявляет сознательности рабочий класс.
— При чем тут рабочий класс?! — возразил я. — Ты не сумел организовать!
— Возможно, — равнодушно ответил Игорь.
— Значит, в кусты?
— Значит, в кусты!
Я возмутился:
— Ты первый вылез с восстановлением машины, а теперь первый смываешься.
— Человек предполагает, а бог располагает, — изрек Игорь.
Мы потратили на нашу машину столько труда! И нам запретили ее восстанавливать. В момент, когда работа в самом разгаре. У меня со Шмаковым все почти готово, осталось только собрать передний мост, ребята из кузнечного и сварочного выправили и заварили раму, жестянщики и обойщики тоже все сделали… Разве можно допустить, чтобы работа пропала впустую?..
И потом, что значит: «Рабочий класс не проявляет сознательности»? Это глупость! Рабочие все отлично сознают и понимают. Но они не любят работу на «фу-фу», работу так себе, между прочим, которая только мешает главной. Значит, надо внести ясность.
Конечно, я твердо решил не вмешиваться ни в какие дела. Но в том случае, когда дела идут. А если дело стоит? Надо вмешаться! Чтобы дело опять пошло. А вот когда оно снова пойдет, можно больше не вмешиваться.
Прежде всего я отправился в моторный цех. Это главный цех мастерских, самый светлый и чистый, не то что наш гараж. Это и понятно: ремонт моторов требует точности, а значит, чистоты. Ошибка на сотую долю миллиметра, и все пропало — мотор барахлит. Недаром в моторном цехе работает Полекутин — тут надо разбираться в технике. Мотористы — слесари высокой квалификации — знают себе цену. Каждого из них директор называет по имени-отчеству.
Я всегда стесняюсь заходить в моторный цех. Там сердитый начальник, самоуверенный молодой человек в пенсне. Не любит посторонних. Не то что у нас в гараже, где шатаются все, кому не лень. Я приоткрыл дверь и поманил Полекутина пальцем.
Полекутин хороший парень, здорово разбирается в технике. Но у него дурацкая привычка класть руку на плечо собеседнику. А он очень высокий. Если собеседник одного с ним роста или чуть ниже, это выглядит еще ничего. Но когда он кладет руку на плечо человеку гораздо ниже себя ростом, то этим невольно подчеркивает его малый рост.
Поэтому я всегда держусь от Полекутина на некотором расстоянии.
Полекутин полностью со мной согласился, признал, что штаб бездействует, но добавил:
— Есть еще одна сложность — запасные части. На нашу машину их не выписывают. Кое-что можно наскрести. Но как быть с дефицитом? Например, с деталями номера…
Он стал сыпать номерами деталей. Точно как Вадим. Но Вадим называл номера деталей потому, что плохо их знал. Полекутин, наоборот, оттого, что знал их слишком хорошо.
Я перебил его:
— Пасуем?!
— Зачем! — возразил Полекутин. — Но требуется ясность.
— Вы с Игорем и должны внести ясность.
— Мы с Игорем не сработались, — объявил Полекутин.
— Подумаешь, какой кабинет министров! — сказал я и отправился в столярный цех.
Некоторые ребята относятся к столярному цеху с пренебрежением. Особенно ребята с техническими наклонностями. Считают, что техника — это исключительно металл, в крайнем случае пластмасса, а дерево — пройденный этап. «Деревяшки», — презрительно выражаются они.
А мне столярный цех нравится. Он не похож на другие цеха. Здесь свой особый звук: визг пилы и шуршание рубанка, свой запах — запах стружки и смолистого дерева. Он напоминает мне городок, где живет дедушка. И рабочие здесь спокойные, добродушные, медлительные, курят махорку. Запах махорки напоминает деревню.
В столярном цехе работали четверо наших ребят, в их числе Семечкина и Макарова, те, что всегда записывают по очереди. И эти четыре человека до сих пор ничего не сделали с кузовом и кабиной, только вынули поломанные доски и сгнившие рейки. А новых не поставили.
