— Вот потому Старик и плачет, — сказал Гад, отбрасывая со лба непокорную прядь волос. — Евреи до сих пор не избавились от страха перед преследованиями. У них не хватает духу отомстить.
— В Лондоне заседает правительство, — продолжал Иоав. — В Нью-Йорке сионисты проводят грандиозную демонстрацию в Мэдисон-сквер-гарден. ООН глубоко озабочена.
— Надеюсь, Давид знает об этом, — сказала Илана. Ее лицо побледнело еще больше и приобрело бронзовый оттенок.
— Не бойся, палач ему расскажет, — ответил Гад.
Я понимал горечь, которая прозвучала в его голосе. Они с Давидом дружили с детства и вместе присоединились к Движению. Гад рассказал мне об их дружбе только после ареста Давида, говорить об этом раньше было бы небезопасно. Чем меньше знаешь о своих товарищах, тем лучше — таков один из основных принципов любой подпольной организации.
Гад был с Давидом, когда его ранили; по сути дела, он командовал операцией. Такого рода налеты мы называли «легкой работой», но храбрость тупицы-часового все испортила. Это из-за него Давида завтра повесят. Уже раненный в живот, в предсмертных судорогах часовой не только продолжал ползти по земле, но еще и стрелял. Вот что может натворить смелый, упрямый болван!
Была ночь. Армейский грузовик остановился у ворот лагеря парашютистов, к югу от Хедеры. В машине сидели майор и три солдата.
— Мы приехали за оружием, — сказал майор часовому. — Сегодня вечером ожидается нападение террористов.
— Чертовы террористы, — пробормотал часовой сквозь усы, возвращая майору документы.
— Все в порядке, майор, — сказал он, открывая ворота. — Проезжайте.
— Спасибо, — ответил майор, — где склады?
— Прямо и два раза налево.
Машина тронулась, проследовала, как было сказано, и остановилась перед каменным зданием.
— Приехали, — сказал майор.
Они вылезли, сержант отдал майору честь и открыл дверь. Майор ответил на его приветствие и вручил ему приказ за подписью полковника. Подателю сего приказа предписывалось выдать пять автоматов, двадцать винтовок, двадцать пистолетов и необходимые боеприпасы.
— Мы ожидаем нападения террористов, — пояснил майор снисходительно.
— Чертовы террористы, — проворчал сержант.
— Мы спешим, — добавил майор, — нельзя ли побыстрее?
— Конечно, сэр, — ответил сержант, — я понимаю.
Он показал троим солдатам оружие и боеприпасы, и те молча и быстро погрузили их в грузовик. Через несколько минут все было кончено.
— Только я оставлю у себя это предписание, — сказал сержант, когда посетители собрались трогаться.
— Разумеется, сержант, — ответил майор, садясь в грузовик.
Часовой как раз намеревался открыть ворота, когда в караульной будке зазвонил телефон. Извиняясь на ходу, часовой пошел к аппарату. Майор и его люди нетерпеливо ждали.
— Простите, сэр, — сказал часовой, выходя из будки. — Вас хочет видеть сержант. Он говорит, что с вашим предписанием что-то не в порядке.
Майор вылез из машины.
— Я объясню ему все по телефону, — сказал он.
Едва часовой повернулся, чтобы снова войти в будку, как на его затылок опустился кулак майора. Часовой бесшумно рухнул на землю. Гад подошел к воротам, распахнул их и помахал шоферу, чтобы он проезжал. В эту минуту часовой очнулся и начал стрелять. Дан всадил ему пулю в живот, тем временем Гад вскочил в машину и крикнул:
— Вперед! Быстрее!
Раненный часовой продолжал стрелять, и одна из его пуль пробила шину. Гад не растерялся и решил заменить колесо.
— Давид и Дан, прикрывайте нас, — сказал он спокойным, уверенным голосом.
Давид и Дан схватили два только что полученных автомата и заняли оборону.
Но теперь весь лагерь всполошился. Раздавались команды, началась стрельба. Каждая секунда была на счету. Прикрываемый Давидом и Даном, Гад заменил колесо. Но парашютисты приближались. Гад понимал, что самое главное — увезти оружие.
— Давид и Дан, — сказал он, — оставайтесь на местах. Мы уходим. Постарайтесь задержать еще на три минуты, пока мы не скроемся, потом можете отступать. Пробирайтесь в Гедеру, там друзья спрячут вас. Вы знаете, где их искать.
— Я знаю, — ответил Давид, стреляя. — Сматывайтесь, да побыстрее!
Оружие и боеприпасы удалось спасти, но Давид и Дан дорого заплатили за это. Дан был убит, а Давид ранен. И все из-за упрямого храброго часового с пулей в брюхе!
— Чудный парень был Давид, — сказала Илана. Она уже говорила о нем так, как будто он принадлежал прошлому.
— Надеюсь, палачу об этом известно, — язвительно заметил Гад.
Я понимал его горе и, честное слово, завидовал ему. Он терял друга, ему было больно. Но когда теряешь друзей каждый день, боль притупляется. В свое время я лишился множества друзей; порой я чувствовал себя ходячим кладбищем. Собственно, поэтому я и приехал с Гадом в Палестину и стал террористом: у меня не было больше друзей, которых я мог бы потерять.
— Говорят, что палач всегда надевает маску, — сказал Иоав, до сих пор молча стоявший у кухонной двери. — Интересно, правда ли это?
— Наверное, правда, — сказал я. — Палач надевает маску, и не видно ничего, кроме его глаз.
Илана подошла к Гаду, потрепала его по голове и печально сказала:
— Не терзайся, Гад. Это война.
Прошел час, и никто не произнес ни слова. Все думали о Давиде бен Моше. Давид был не одинок в своей камере смертников, с ним находились его друзья. Все, кроме меня. Я вспоминал о Давиде только тогда, когда произносили его имя. Пока все молчали, мои мысли кружились вокруг кого-то другого, вокруг человека, о котором я знал не больше, чем о Давиде, но мне предстояло его узнать. У моего Давида бен Моше было лицо англичанина, и его звали капитан Джон Доусон.
Мы уселись к столу, и Илана подала нам горячего чаю. Некоторое время мы его молча прихлебывали. Мы вглядывались в жидкость, золотившуюся в наших стаканах, как будто пытались найти там выход из нашего молчания и постигнуть значение событий, с ним связанных. Затем, чтобы убить время, мы заговорили о прошлом. Вспоминали мы, в основном, о смерти.
— Смерть спасла мне жизнь, — начал Иоав. У него было юношеское, невинное, изможденное лицо с темными застенчивыми глазами. Его волосы были белы, как у старика. Он всегда казался заспанным и зевал с утра до вечера.
— У нас был сосед, убежденный пацифист, и он донес на меня полиции, — продолжал Иоав. — Я спрятался в психиатрической больнице, в которой старшим надзирателем служил мой школьный товарищ. Я пробыл там две недели, пока полиция не напала на мои след. «Он здесь?» — спросили они у надзирателя. «Да, — ответил тот, — он здесь; он очень тяжело болен». — «А что с ним?» — спросили они. «Он вообразил что он мертв», — сказал надзиратель. Те, однако, все равно захотели взглянуть на меня. В кабинете надзирателя, куда меня привели, сидели два полицейских чиновника, ответственных за борьбу с терроризмом. Они обращались ко мне, но я не отвечал. Они задавали мне вопросы, но я притворялся, что не слышу. И все-таки они не верили, что я сумасшедший. Несмотря на протесты надзирателя, они забрали меня с собой и сорок восемь часов подвергали допросу. Я притворялся мертвым, и притворялся успешно. Я отказывался от еды и питья; они лупили меня по рукам и по лицу, но я не реагировал. Мертвецы не чувствуют боли и не кричат. Через сорок восемь часов меня отвезли обратно в лечебницу.
Я слушал Иоава, и разные мысли всплывали в моем сознании. Я вспомнил, что некоторые из моих товарищей называли Иоава Психом.
— Забавно, не так ли? — сказал он. — Смерть и вправду спасла мне жизнь.
Несколько минут мы молчали, как будто воздавая должное смерти, благодаря которой парень с невинным, изможденным лицом спасся и заслужил прозвище Психа.
— Через пару дней, уходя из лечебницы, я заметил, что мои волосы поседели, — закончил Иоав.
— Это одна из шуточек смерти, — вставил я. — Смерть любит менять людям цвет волос. У смерти нет волос; у нее одни только глаза. Зато у Бога вовсе нет глаз.
— Господь спас мне жизнь, — сказал мне Гидеон.
Мы прозвали Гидеона Святым. Во-первых, потому что он и в самом деле был святым, во-вторых, он весьма походил на святого. Это был долговязый, молчаливый парень лет двадцати, который изо всех сил старался быть незаметным и вечно бормотал молитвы. Он носил бороду и пейсы и не выходил из дому без молитвенника в кармане. Его отец был рабби, и когда он услыхал, что его сын решил стать террористом, то благословил его. «Бывают времена, — сказал рабби, — когда слов и молитв недостаточно. Бог милосерден, но он же Бог Воинств. А войну словами не выиграть».
— Господь спас меня от смерти, — повторил Гидеон. — Его глаза спасли меня. Меня тоже арестовали и пытали. Они выщипывали мою бороду, втыкали мне под ногти горящие спички, плевали мне в лицо, и все для того, чтобы заставить меня признаться, что я участвовал в покушении на Верховного Комиссара. Но несмотря на боль, я молчал. Не раз мне хотелось закричать, но я сдерживался, потому что чувствовал на себе взгляды Бога. «Господь смотрит на меня, — говорил я себе, — и я должен быть достоин Его». Мои мучители непрерывно орали на меня, но я сосредоточился на мыслях о Боге и Его глазах, которые погружены в людскую боль. В конце концов им пришлось отпустить меня за недостатком улик. Если бы я признался, то меня приговорили бы к смерти.
