изгнали массовые эпидемии и голод, поставили образование на первое место среди общественных ценностей. Насильственная модернизация 1917–1991 годов исполнена человеческих трагедий, насилие есть насилие. Но мы должны видеть в конвульсиях потерпевшей в 1904–1917 гг. жесточайшие поражения России рождение воли «претерпеть все» ради будущего. Большевики никогда бы не победили и не устояли, если бы нация в целом не почувствовала унижения, исторического отставания, готовности к новой попытке сократить дистанцию между собой и Западом.
Не подлежит сомнению, что большевики ожидали от перехода к новому политико-экономическому строю достаточно скорых благоприятных экономических результатов, рывка экономического развития. Но в действительности большевики уже на самой ранней стадии ощутили, что, при всем желании расстаться с царистским прошлым, Россия живет в исторических обстоятельствах, складывавшихся столетиями, что вокруг революционного Петрограда не политический вакуум, а подверженная колоссальной инерции совокупность обстоятельств.
Ленину и его соратникам очень скоро пришлось столкнуться прежде всего с проблемой национального выживания, имевшей лишь косвенное отношение к марксистской догме. Многовековая направленность развития России не могла быть изменена никаким декретом. Стало ясно, что никакая нация, даже в революционной фазе своего развития, не может осуществить полный обрыв связей с прошлым, проигнорировать мудрость всех государственных деятелей прошлого, груз исторических реалий.
Новые вожди России сразу же оказались в положении, когда обстоятельства продиктовали им необходимость безотлагательных действий в национальных рамках. И уже в Брест-Литовске им приходилось решать задачи не интернациональные, а национальные.
Брест-Литовский договор
В ночь на 20 ноября 1917 г. случилось то, чего так опасались на Западе. Большевистское правительство послало Верховному главнокомандующему – генералу Духонину радиотелеграмму с приказом предложить германскому командованию перемирие. Поздно вечером 21 ноября союзные посольства в Петрограде получили от наркома иностранных дел Троцкого ноту с предложением заключить перемирие с Германией и начать переговоры о мире. Бьюкенен советовал оставить ее без ответа. В палате общин он рекомендовал заявить, что правительство будет обсуждать условия мира с законно образованным русским правительством, но не с теми, кто нарушает обязательства, взятые 5 сентября 1914 г.
25 ноября 1917 г. союзные военные представители в Ставке выразили официальный протест Духонину: нарушение союзнических обязательств может иметь самые серьезные последствия. По оценке Бьюкенена, «скрытая угроза, содержавшаяся в этих словах, была истолкована в том смысле, что мы намерены предложить Японии напасть на Россию. Это был неудачный шаг, причинивший нам немало вреда. Троцкий по этому поводу выпустил страстное обращение к солдатам, крестьянам и рабочим, направленное против нашего вмешательства в русские дела. Он говорил им, что наше империалистическое правительство пытается загнать их кнутом обратно в окопы и превратить в пушечное мясо». Троцкий напомнил, что его правительство желает не сепаратного, а всеобщего мира. Если России придется заключить сепаратный мир, то вина падет на союзные правительства.
1 декабря большевики овладели ставкой Верховного главнокомандования в Могилеве. Последний из главнокомандующих – генерал Духонин был убит революционными матросами. Новый главнокомандующий русской армией Крыленко обратился к германской стороне с запросом: согласно ли германское Верховное командование на перемирие?
Немцам не просто было приспособиться к новой реальности на Восточном фронте. Характер и степень стабильности нового русского правительства были для правящего Германией класса тайной за семью печатями. Генерал Людендорф вызвал командующего Восточным фронтом генерала Гофмана и спросил, можно ли иметь дело с этими людьми. «Я, – пишет в мемуарах Гофман, – ответил утвердительно, так как Людендорфу необходимы были войска, и перемирие высвободило бы наши части с Восточного фронта. Я много думал, не лучше ли было бы германскому правительству и Верховному главнокомандованию отклонить переговоры с большевистской властью. Дав большевикам возможность прекратить войну и этим удовлетворить охватившую весь русский народ жажду мира, мы помогли им удержать власть».
Над Восточным фронтом воцарилась тишина. Номинально немцы пошли на переговоры с лозунгом «мира без аннексий», но, как признал в своих поздних (1948) мемуарах глава германской делегации Кюльман, «использование права на национальное самоопределение должно было подорвать всякий смысл пункта о мире без аннексий… Мой план заключался в том, чтобы вовлечь Троцкого в чисто академическую дискуссию относительно права на национальное самоопределение и возможности применения этого права на практике, чтобы получить посредством применения этого права все территориальные уступки, которые были нам абсолютно необходимы».
Военную элиту Германии на переговорах в Брест-Литовске представлял генерал Гофман. Он пишет в мемуарах: «Русский колосс в течение 100 лет оказывал слишком тяжелое давление на Германию, и мы с чувством известного облегчения наблюдали за тем, как под влиянием революции и хозяйственной разрухи рушится былая мощь России». Гофман считал самым благоразумным для Германии «иметь в тылу мирную Россию, из которой мы могли бы получать продовольствие и сырье, не предпринимать наступления на Западном фронте, а выжидать наступления Антанты. Однако у нас не было предпосылок для реализации такой тактики… Для того чтобы держаться на Западе выжидательной тактики, получая все необходимое с Востока, нужно было иметь в России необходимые для этого условия».
Россию следовало держать в орбите германского влияния, ее раздел осуществлять осторожно. К примеру, «идея отторжения от России всего Прибалтийского края неправильна. Великодержавная Россия, а таковой русское государство останется и в будущем, никогда не примирится с отнятием у нее Риги и Ревеля – этих ключей к ее столице Петербургу».
Кайзер поручил государственному секретарю по иностранным делам Кульману не просто подписать мир, а постараться установить с Россией отношения долговременного характера. «Несмотря ни на что, достичь соглашения с русскими… Сейчас, как и после Русско-японской войны, это сделать легче».
Замаячили призраки континентального союза против Запада. Эти идеи поддерживались гражданскими и военными аналитиками Германии, которые вырабатывали конкретные условия соглашения.
Программа большевиков относительно мира «без аннексий и контрибуций» была немедленно по-своему подхвачена Кульманом. Основываясь на этом лозунге, он выступил с «Рождественской декларацией», обращенной к западным державам: присоединяйтесь к германо-российским переговорам, мы ждем вас в Брест-Литовске 5 января 1918 года. Германскому секретарю по внешним делам было ясно, что Запад не пойдет на мир status quo ante — мир на довоенных условиях, Берлин в данном случае ничем не рисковал. Франция не пойдет на мирные переговоры, не получив Эльзаса и Лотарингии. А Россия уже изнемогла.
Однако стратегия Кульмана получила отпор в Верховном военном командовании
