class="p1">– Я на ногах с четырех утра, – отвечает Карола, не оборачиваясь. – Никто ничего не знает. Надо бы снова позвонить в полицию. Можешь со своего телефона?
– Он сдох, – говорю я, испытывая стыд и за это тоже. – Аккумулятор.
Она не реагирует, просто идет дальше, шепчет что-то успокаивающее Бекке, та снова плачет, может, она плакала все утро или, во всяком случае, хныкала.
Мы доходим до станции, на парковке полно народу, кто-то спит на туристских ковриках, а кто-то прямо на земле, некоторые стоят или сидят, поодиночке или группками, есть в них что-то особенное, я не могу сразу уловить, что именно, но они не похожи на людей, которые куда-то едут, на тех, кто стоит на перроне с чемоданами, рюкзаками и сумками: никаких пакетиков с едой или термосов, какой-то мужчина в помятом сером костюме сидит на поребрике с телефоном, пожилая дама в плаще лежит, растянувшись в тени и закинув одну руку себе на лицо, пятеро детей расселись в траве и смотрят на нас широко распахнутыми глазами, на всех желтые светоотражающие жилеты с выведенным фломастером на груди и на спине словом «ЧЕРЕШЕНКА», вокруг них свалены пластиковые пакеты, черные мешки для мусора, чемоданы, телевизор, велосипед; девушка лет двадцати стоит со спортивной сумкой под мышкой и пакетом, в котором угадывается комнатное растение, волонтеры выставили столик, прыщавый мальчишка в рабочем жилете розового цвета раздает бутылки с водой и качает кофе из пневмотермосов, позади стола, в специально выделенном уголке, сидят четверо молодых людей с отклонениями в развитии, все они в инвалидных креслах, в сопровождении одинокого санитара.
И по мере нашего приближения то, что поначалу представлялось мне несколькими дюжинами человек, превращается в гораздо большее людское скопление, я вижу, что народ сидит на ступеньках белого вокзального здания, к киоску выстроилась длинная очередь, хотя он, кажется, закрыт, в самом здании люди сидят и лежат на полу, они повсюду, мы заворачиваем за угол и видим, что они толпятся на перроне, укрываются в тени вокзала, кто-то расстелил одеяла и матрасы, у меня возникает ассоциация с подростковыми воспоминаниями: дождь накрыл загородный музыкальный фестиваль, крохотную деревушку вдруг захлестнул поток галдящей молодежи с ящиками пива, сломанными палатками и зачехленными гитарами, шумная сутолока потных промокших тел, возникших словно из ниоткуда, но здесь все иначе, и Вилья поворачивается к нам с Каролой, она вдруг снова стала совсем маленькой, и обеспокоенно шепчет: «А им всем тоже надо домой в Стокгольм?»
Карола едва заметно кивает головой, я хочу что-то сказать, нам приходится перешагивать через лежащих, мы пробираемся вброд по людскому морю: седая дама в розовом шерстяном свитере, шелковом шарфике и белых кроссовках, девчонка в футбольной форме, еще несколько инвалидных колясок, детских колясок, ходунков. Карола бормочет: «Теперь мне понятно, зачем им нужны были домики», – я хочу сказать дочери, что все будет хорошо, что им просто немного не повезло, они в дороге и их занесло немного не туда.
– Они едут не домой, – говорю я вслух. – У них нет дома.
* * *
Поезд не приходит. Бекка кричит, и мы находим незанятый пятачок на перроне, я смешиваю ей еду в рожке и сажусь, держа ее на коленях, надо же, я все еще испытываю удовлетворение, наблюдая за тем, как ест мой ребенок: маленькие губки обхватывают соску, глазки напряженно всматриваются в никуда, она движима исконным инстинктом выжить, просто выжить, любой ценой, солнце печет мне затылок, день обещает быть хорошим.
– Что будет с Заком? – внезапно спрашивает Вилья.
– Как приедем домой, сразу примемся за его поиски, – отвечает Карола. Она пытается улыбнуться: – Может, он уже дома? Сидит там где-нибудь допоздна с книжкой…
Она строит рожицу, копируя Зака, мы часто так делали, когда дети были помладше, – передразнивали друг друга, шли по кругу: я копировал ее, она меня, дети друг друга, кто я сейчас? – это было их любимым развлечением, Зак в исполнении Каролы сидит со смехотворной блаженной улыбочкой, читает книжку и напевает себе под нос, и Вилья хохочет над ней так, как человек, который задумал печь булочки с корицей, да поскупился на начинку из сахара и корицы с маслом и теперь должен исхитриться, чтобы ее хватило на все тесто.
– Мы бы, пожалуй, могли пойти поужинать сегодня в суши-баре, тебе же там нравится, да? – пробует она включиться в игру, и мать, купившись, начинает говорить о том, что нам стоило бы забронировать время на том скалодроме, нам всем там нравилось, Зак поначалу трусил, а в последние четверть часа стал лазать как шимпанзе на стероидах, она изображает его, цепляясь за воздух руками как коготками, Вилья снова покатывается со смеху и заявляет, что мы могли бы установить скалодром дома, поставить его, например, в саду или купить специальную стенку, которая движется вниз, как лента, по мере твоего продвижения вверх, такую можно поставить в обычной квартире, у Тиры она есть, это жуть как круто, и никакие страховки не нужны. Карола подхватывает: какая замечательная идея и почему же у нас такой нет, обязательно посмотрим, как вернемся домой, и в конце концов я больше не выдерживаю, я не в состоянии слушать болтовню о бессмысленных дорогих приспособлениях, стоя на перроне, заполненном климатическими беженцами, под повязкой у меня зудит и чешется, и я говорю:
– Куда это – домой?
Они смотрят на меня.
– Домой… – только и отвечает Карола. – Ну как… К нам домой.
– Но мы же сдали наш дом, милая, и через неделю летим в Таиланд. Мы все до последней кроны вложили в этот отпуск, которого не будет. И наш сын пропал.
– Мы, наверное, могли бы… – она с сомнением смотрит на меня, – могли бы справиться у друзей, я уже написала Лизе с Калле и Хенни со Стаффаном, и они…
– Я тебя умоляю, ты что, хочешь сказать, – говорю я тихо, чтобы не потревожить Бекку, у которой осталось где-то полбутылочки, – мы поселимся у твоих подружек из «мамского клуба»[36], это и есть, типа, твой план?
Нам, конечно, надо было поговорить об этом еще вчера, в каком-то смысле нам надо было завести этот разговор очень давно, задолго до пожаров и всей неразберихи, но нам совершенно точно нельзя вести его в присутствии Вильи и определенно не здесь, я сам с трудом понимаю, что говорю.
– В таких ситуациях люди приходят друг другу на выручку, – мямлит Карола. – Помогают.
– А мы-то кому помогли, милая? Уж если начистоту? Мы в этом дерьме сутки провели, и что, помогли хоть единому человеку?
Наверное, я ищу трещинку, способ докопаться до нее, секунду искренности.
Бледное лицо скукоживается.
– Я помогла
