тебе, – произносит она. – Заставила Мартина ездить по окрестностям и искать тебя несколько часов подряд. Потому что тебе захотелось поиграть в героя на чужом мотоцикле.
– На квадроцикле, – напоминаю я ей. – Это был квадроцикл.
Она выдает сиплый отрывистый смешок:
– На квадроцикле. Смех да и только, какого хрена ты, по-твоему, вытворял?
Боль в черепной коробке, стыд отходят на второй план, теперь все концентрируется на Кароле, которая пытается отобрать у меня последнюю крупицу достоинства, тот краткий миг в сарайчике, когда я сел на сверкающий новенький квадроцикл, повернул ключ и почувствовал, как вибрации пробиваются сквозь нижнюю часть живота, как машина пружинит, рычит подо мной, почувствовал, что отправляюсь в путь, ощутил вкус приключения, свободы, черт возьми, я и не припомню, когда в последний раз чувствовал себя настолько свободным, но помню, как вдруг закричал, невольно, в экстазе, и кричал-то будто не я, а тот я, что был с ней, когда ревел от наслаждения, так я кричал, кончая в нее, выкрикивал ее имя, мои мускулы сжаты в ее руках, запах ее пота, и я хочу разрушить все, очень этого хочу.
Я широко улыбаюсь жене:
– Чтоб ты знала, было чертовски приятно покататься.
Она вперяет в меня взгляд, глаза почернели от злобы, все замирает на какой-то миг, а потом – поначалу лишь небольшое подергивание в уголке рта, морщинка на лбу разглаживается, и одинокая слезинка медленно стекает по ее правой щеке; я ненавижу, когда она плачет, не могу это выносить, если бы я не сидел, держа Бекку на руках, то попытался бы обнять ее, прижать к себе, погладить ее плечи и сказать «прости», но сейчас могу только виновато улыбнуться и покачать головой, сокрушаясь по поводу всей этой истории:
– Я устал, Карола. У меня болит голова. Прости. Давай пока оставим это.
– Когда ты собирался рассказать? – спокойно спрашивает она.
Толпа на перроне потихоньку редеет, народ переходит на парковку, там остановился автобус, и какой-то мальчишка стоит с написанной от руки табличкой, буквы выведены фломастером, слишком мелкие, не могу прочитать.
– Давай хотя бы не посреди всего этого бардака, – отвечаю ей я и сам удивляюсь, насколько спокойно звучит мой голос; прижимаюсь щекой к пушистому затылку Бекки. – Может, позже.
Вилья встает вплотную к матери, в блестящих глазах испуг:
– О чем вы говорите?
– Нам с папой нужно кое-что обсудить. – Голос Каролы тоже звучит спокойно, почти безразлично. – Мы хотели бы побыть вдвоем.
Вилья переводит взгляд с нее на меня и обратно, потом на перрон, на толпу, на сумки, на переполненные урны, испачканную кровью прокладку, которую кто-то бросил на рельсы, на мужика в грязных бермудах и с вязкой творожистой кашицей в уголках губ – он сидит в одиночестве на платформе и неясно бормочет что-то про идиотов, шлюх, педиков, беженцев, политиков и «все мое барахло».
– Вдвоем? – Вилья выкашливает безрадостный смешок: – Хотите посекретничать?
Я показываю в сторону парковки и волонтеров:
– Смотри, там воду раздают. Ты не могла бы принести несколько бутылок? Неплохо бы прихватить с собой в поезд.
Она пожимает плечами, достает свой телефон и начинает прокручивать экран.
– Сам не можешь принести или как?
Я вздыхаю:
– Видишь, я кормлю твою сестренку.
– Это моя, что ли, проблема?
На ее лице появляется то самое надменное, упрямое выражение, которое вечно выводит меня из равновесия, и я начинаю собачиться как ненормальный, она-то, конечно, этого и добивается, хочет играть на своем поле, где ей надежнее и все знакомо, но на этот раз будет по-другому.
– Вилья, – устало произносит Карола, – делай, как папа сказал. Пойди и принеси воду.
Дочь стоит неподвижно, опять смотрит в свой телефон. Потом на нас.
– Лана Дель Рей, – говорит она. Что-то в интонации, с которой она это произносит, напоминает о тех долгих вечерах, когда она сидела за фортепиано, часами выдавая режущие фальшивые звуки, а потом словно случайно находила верное звучание, и голос шел вслед за аккордами, наступал внезапный миг чистоты, как с разряженным телефоном, у которого вдруг загорается экран и он начинает вибрировать у тебя в руке.
– Автомобиль, который увез Зака. Лана Дель Рей.
Карола в замешательстве смотрит на дочь:
– Солнышко, о чем ты, какое отношение к автомобилю… – Она замолкает, не договорив.
– Буквы на номерном знаке, – поясняет Вилья. – LDR. Лана Дель Рей. Я и цифры пыталась запомнить, кажется, там было 386, а может, 368, или там еще четверка была, а может, семерка, я пыталась запомнить, мама, но он так быстро уехал, а мне некуда было записать, но с буквами получилось, потому что я вот так придумала.
Карола делает шаг к ней; поначалу Вилья пятится, но потом останавливается, мать догоняет ее, они обе стоят в нерешительности, а дальше Карола обнимает ее, и я слышу, как она плачет, как шепчет «Вилька-килька-ванилька», я тоже хочу к ним, но Бекка уснула у меня на руках, и я не знаю, как подняться на ноги с этой жесткой платформы, не разбудив ее, я хочу быть с ними, но лишь продолжаю сидеть, пока они стоят, обнявшись несколько минут.
В конце концов Вилья высвобождается, утирает лицо рукой, поправляет волосы.
– Вот теперь я пошла, а вы можете спокойно поговорить, – приветливо произносит она тоном взрослого, разворачивается и быстрым шагом уходит прочь по перрону, пробирается сквозь толпу, ее ладное молодое тело движется с целеустремленностью взрослого человека, она перепрыгивает и огибает сидящих и лежащих людей, их вытянутые ноги, спящих детей, сумки, пледы, фрагменты той жизни, которой они когда-то распоряжались.
Карола тяжело садится рядом со мной:
– Спит?
Я киваю.
– Почти все съела, – отвечаю я, показав, – смесь плещется на дне пластиковой емкости.
– Отлично. Сильно проголодалась.
– Сколько у нас воды?
Она поднимает термос, привычным движением взвешивает его на ладони.
– На две бутылочки хватит, если расходовать экономно. Смеси у нас тоже на два раза. А еще ей потом подгузник надо сменить. У нас один остался. В поезд.
– Если только будет поезд, – отзываюсь я.
– Угу. Да, конечно, будет.
Так мы переговариваемся еще какое-то время, обмениваемся простыми обыденностями про одежду для Бекки и про мою рану, про то, стоит ли добежать до магазина и попробовать раздобыть что-то на обед, и есть ли где-то поблизости туалет; мы делаем это почти бессознательно, не глядя друг другу в глаза, прячемся в конкретике, в том, что держит нас на плаву, но в конце концов запас слов иссякает, мы перестаем топтаться вокруг нашего разрушенного брака и замолкаем, я смотрю на нее и говорю «прости», а она просто кивает в ответ.
– Как мы до такого дошли? – произносит она, потом забирает
