Когда он обходил ярко искрящуюся в рассветных лучах рощицу, так и полыхавшую язычками зеленого пламени, перед ним неожиданно предстала одна из самых его любимых цветных картинок из книги про Африку. Опираясь передними лапами на ствол молодого деревца, песочно-желтый лев пытался зацепить когтями забившегося в развилку ветвей мальчишку. Лев был огромный зверюга с такой массивной головой, что, казалось, ее сняли с какого-то другого, еще более крупного животного. Жан-Малыш мечтательно застыл перед этим новым миражем. Мальчишка смеялся, но как-то невесело, и покалывал дротиком исходящую пеной морду льва, который всякий раз падал вниз, срывая со ствола широкие куски коры. Этому сказочному мальчику было лет десяти пряди его волос, плотно уложенные вокруг головы были перехвачены золотыми кольцами на манер короны. Жан-Малыш недоуменно пожал плечами. Он неспешно зарядил мушкет порохом и серебряной пулей, встал на одно колено и спокойно, будто упражняясь, прицелился в песочно-желтое плечо. Все замерло в звенящей тишине какая всегда воцаряется после выстрела. Повалившись на бок, зверь катался по земле, отыскивая взглядом невидимого врага, посмевшего подчинить его своей воле. Потом он прыгнул наугад и застыл в траве с широко раскрытыми глазами; а эхо выстрела все еще скакало по холмам, точно салютовало доблестному длинногривому бойцу, медленно угасая вдали.
Мальчик поправил свою набедренную повязку, слез с дерева и боязливыми шажками подошел к Жану-Малышу, отведя в сторону острие дротика. Сперва он глянул на приставленный к ноге мушкет, потом опасливо поднял глаза на пояс, пороховницу и котомку матушки Элоизы, наконец увидел лицо спасшего ему жизнь незнакомца и широко улыбнулся:
— Был бы я собачкой, я помахал бы тебе хвостиком, но я сын человека и поэтому должен сказать тебе спасибо.
Если не считать крутой, упрямо выступавшей костяным козырьком надбровной дуги, слегка затенявшей кроткие выпуклые глаза жеребенка, лицо мальчугана было округло и нежно, и под наивным взглядом ребенка Жана-Малыша вдруг озарила догадка.
— Дружок, ты как будто узнаешь меня, а ведь мы никогда с тобой не встречались под солнцем.
— Ты хочешь сказать, что ты чужестранец?
— Да, это я и хочу сказать, — улыбнулся Жан-Малыш.
— Ты хочешь сказать, что никогда раньше здесь не бывал, даже во сне?
— Никогда, — твердо ответил Жан-Малыш.
Вежливо прикрыв ладонью рот, мальчик подавил смешок.
— А тогда как же тебе удается понимать наш язык чужестранец?
К туше льва слетелись дна грифа, они холодно и нагло поглядывали краем глаза на людей. Мальчик безразлично глянул на них и лукаво продолжал:
— Хоть я еще глуп, как цыпленок в яйце, но все же скажу тебе, чужестранец, пришедший издалека, что ты очень хорошо говоришь на нашем языке; поистине правы Старейшины: странные настали времена…
— А чем же они такие странные?
Мальчик запрокинул голову и коротко, необидно хохотнул сквозь веер расставленных пальцев, потом шепнул насмешливо и притворно-таинственно:
А потому, видишь ли, что теперь мертвые возвращаются на землю.
Маленький человечек отвернулся, будто не хотел слушать никаких возражений Жана-Малыша, подошел к дереву и, подобрав в траве какой-то плод, торжественно протянул его охотнику. Казалось, его нисколько не смущает присутствие выходца с того света, который умеет говорить, шутить и, если нужно, уложить на месте, словно букашку какую-нибудь, самого царя зверей. Звали его Майяри, или Мальчик-с-прищуренными-глазами. По его словам, он получил это имя потому, что на ярком свете всегда щурился. Но, рассеянно выслушав мальчика, Жан-Малыш нагнулся к нему и повторил свой вопрос на незнакомом языке, который так свободно лился из его уст:
— Послушай, друг, ты глядишь на меня так, будто мы уже где-то встречались?
Невозмутимые круглые глаза мальчика сверкнули, и их нежный отблеск озарил незнакомца.
— Да, это так. Ты очень похож на путника, который когда-то проходил через нашу деревню, давно, очень давно, я был тогда весь с ноготок. У меня, конечно, еще молоко на губах не обсохло, но я знаю, что каков корень, таков и отпрыск, а вы похожи с этим человеком как две капли воды, потому-то я сразу тебя узнал.
— И ты говорил с этим похожим на меня духом? — с жаром воскликнул Жан-Малыш.
— Я говорил с ним, как сейчас с тобой. Он ненадолго остановился у нас в деревне, прежде чем продолжить свой путь. Мы сразу догадались, что человек этот жил давно, очень давно: ведь он, как пришел, сразу укрылся под Деревом Старейшин — так всегда поступали странники в былое время, когда белые еще не осквернили нашу землю. К нему подошел наш король и, пока гостю несли напиться, спросил, откуда он. Но дух, знавший древние обычаи, упорно молчал. Он заговорил только тогда, когда мой отец, король, протянул ему холщовую одежду, чтобы прикрыть стариковскую наготу.
— Так твой отец — король?
— Да, король Эманьема, — удивленно ответил мальчик, будто все на свете должны были бы это знать.
— А что сказал этот блуждающий по миру покойник? Ты помнишь его слова, дружище?
— Он по-старинному поблагодарил отца и сказал, что в родной деревне у него будет столько одежды, сколько он пожелает; потом он поцеловал отца в плечо и ушел, чтобы уже никогда не возвратиться.
— А назвал ли он свое имя?
— Нет. В тот день он больше не вымолвил ни слова, оставив нам на память лишь блеск своих глаз. Но зачем тебе его имя, разве ты сам его не знаешь лучше меня?
— Да, это так. Я только хочу, чтобы ты меня отвел к нему.
— Вот этой-то просьбы я и боялся, путник…
— Почему?
— Потому что этого духа уже нет на земле, — ответил мальчик, с ласковым участием опустив ладонь на руку Жана — Малыша.
— А в его деревню ты смог бы меня отвести?
Мальчик молча затряс головой, а его глаза за тяжелыми веками с короткими густыми синеватыми ресницами вдруг стали сонными.
— Лучше пойдем ко мне, — наконец произнес он, опасливо поглядывая на далекую гряду холмов, которые, казалось, зорко следили за ними издалека. — Послушай, друг, ты прошел долгий путь по подземным владениям: почему бы тебе не передохнуть, не отведать нашего кислого молока?
Поднялся сухой, жгучий ветер, пресный ветер, лишенный запаха йода и соли, и герой наш впервые почувствовал, что океан отсюда далеко; ветер толкал его прямо в грудь, и Жан-Малыш представил себе, как его тугая струя бьет в зияющую на месте сердца, открывшуюся между ребер брешь.
— Дружище, — с трудом произнес он, — я проследил за твоим взглядом и думаю, что найду правду, которую ты от меня прячешь, по ту сторону холмов.
— Правду ты найдешь на острие копья, но хоть не проси меня нанести тебе этот удар.
— А чья же рука нанесет мне его мягче, чем рука друга?
Глаза мальчика опять уснули, поплыли в забытьи под сенью век с короткими крылышками синеватых ресниц; потом к губам его проворно сбежала слезинка, которую он, не задумываясь, быстро слизнул, и Жан-Малыш понял, что под небом предков ждет его горькая правда.
— Те, из его родной деревни, убили его, — горестно промолвил маленький человечек, — они пронзили стрелами Вадембу…
3
Далеко, у самого горизонта, Жан-Малыш различил несколько хижин, спускавшихся по туманному склону одного из холмов. Они были точь-в-точь такие, как жилище деда: круглые белые ульи, покрытые колпаками соломенных крыш, из-под которых, казалось, вот-вот вылетят пчелы. И вид этих хижин, столь похожих на жилище Вадембы, глубоко потряс нашего героя; они смутили, удивили больше, чем все остальное — антилопы, газели, жирафы; он будто превратился в тот сказочный ручеек, которому удалось вскарабкаться вверх на гору, чтобы узнать, откуда он берет начало.
— Это твоя деревня? — спросил он тихо.
— Нет, там живет только мой отец, а всей деревни отсюда не видно…
Мальчуган повторил умоляющим голосом:
— Ну неужели чужестранец не хочет немножко отдохнуть, отведать нашего кислого молока?
— Я хочу туда, за те холмы, — ответил Жан-Малыш.
— Тогда, — подумав, заявил мальчик, — я провожу тебя до границы земли моего племени, потому что нынче не старые времена, когда по дорогам можно было ходить смело, ничего не опасаясь. Ты вырвал меня из львиных когтей, и если уж тебе суждено быть убитым, то я не хочу, чтобы ты погиб от руки моих собратьев…
Они долго шли саванной, потом спустились в сухое, тенистое русло мертвой реки, вспугивая несметные стаи пронзительно кричащих птиц. Густые заросли сухой осоки и тростника, льнувшие к прибрежным деревцам, говорили о былых разливах. С глубокой грустью смотрел наш герой на эти блеклые речные волосы, ему казалось… ну как бы вам, молодым, чьи спины не знают хлыста, объяснить получше?., ему казалось, что это русло в сыпучем песке, жухлой траве и колючих кустах проложено через его сердце…
