старому человеку?
— Будь он евреем, тебе бы несдобровать, — она перешла на шепот: — Помнишь Гольдштейнов, которые жили рядом с нами? У них еще были две таксы, и я за ними присматривала, когда хозяева ездили в Польшу к родителям фрау Гольдштейн?
— Ja, — Кристину подташнивало.
— Несколько месяцев назад они исчезли. Собаки без присмотра бегали по улице. Через неделю герр Гольдштейн вернулся, но ни слова не сказал о том, где был и что случилось. Он только обнял такс и заплакал. Через месяц он снова пропал, теперь уже навсегда.
Кристина в ужасе ждала объяснений.
— И что, по-твоему, произошло?
— Я слышала, евреев сгоняют в гетто.
В груди у Кристины что-то надломилось.
— И что там с ними делают?
— Откуда мне знать? Но Штефан сказал, Гитлер не успокоится, пока всех их не уничтожит.
Как будто внезапно проголодавшись, Кати щедро зачерпнула подтаявший вишневый сорбет и отправила ложку в рот. Ощутив во рту холод, она поморщилась и, словно десерт был горячим, раскрыла губы, обнажая кроваво-красный язык и такого же цвета десны.
Глава седьмая
В июне в новостях исступленным голосом объявили, что Франция сдалась. Затем заиграли Horst-Wessel-Lied, нацистский гимн, и Кристина представила себе гигантский нацистский флаг на Эйфелевой башне и длинный строй немецких солдат, марширующих мимо парижских кафе. В самом начале лета люфтваффе совершили первые налеты на Лондон, в ответ Королевские военно-воздушные силы начали бомбить Берлин.
Еженощные бомбардировки германской столицы длились неделями, и, слушая нескончаемые сообщения о разрушенных домах и жертвах среди населения, Кристина с ужасом думала о похороненных заживо женщинах и детях. Она содрогалась, когда люди рассказывали о стертых с лица земли жилищах и о том, как быстро огонь перебрасывается с одного здания на другое, как выгорают целые кварталы, словно стог сухого сена от брошенной спички.
Летом все больше мужчин стали призывать на фронт. По темной пелене страха и гнетущей тревоги на лицах женщин Кристина безошибочно определяла, чьи мужья и сыновья ушли на войну.
В начале осени Генрих и Карл сказали родителям, что в школу велели приносить металлический лом и куски угля и что учителя ведут учет, кто сколько принес. Кристина и Мария стали водить мальчиков по городу в поисках проволоки, брошенных подков, гвоздей, сломанных звеньев цепей — всего, что помогло бы братьям выполнить их норму. Но на улицах не валялось ничего лишнего, и вместо металла Генрих и Карл стали собирать окурки, чтобы вытряхнуть из них табак для дедушкиной трубки.
В прекрасный субботний день в конце сентября сестры брели позади братьев, одетыми в перчатки руками придерживая шарфы у подбородков. Несмотря на солнце, дул промозглый ветер, а по небу неслись низкие облака.
— Не тащи дрянь в рот! — закричала Кристина Карлу, который изображал, что курит сломанную сигарету, которую нашел между тротуаром и старым амбаром. Мария бросилась к брату и шлепком сбила грязный фильтр с его губ.
— Она сломана! — захныкал Карл. — Ее не курили!
Мария подняла сигарету с земли, держа ее в вытянутой руке, как гнилую картошку, и кинула в мешок Генриха.
— Мало ли кто совал ее в рот! — строго сказала она.
— А может, это совсем и не грязь! — поддразнил брата Генрих, высовывая язык, как будто его сейчас вырвет. Мария шикнула на него.
Карл шаркнул ботинком по тротуару и сунул руки в карманы своих кожаных бриджей.
— Я только притворялся, что курю.
— Конечно, — проговорила Кристина, догнав их. Она вытерла его губы уголком своего шарфа и натянула мальчику кепку на уши. — Но ты же не хочешь заболеть, правда?
— Nein, — Карл сквозь слезы смотрел на сестер снизу вверх.
Мария взяла его за подбородок.
— Ну ничего. Мы не сердимся. Но не суй в рот всякую гадость! Беги. Мы за тобой.
Карл утер щеки и побежал за Генрихом. Девушки снова пошли не спеша.
— Его так легко расстроить, — заметила Кристина.
— Да, — согласилась Мария. — Кажется, стоит взглянуть на Карла искоса, и он расплачется.
— Интересно, что они такие разные, — сказала Кристина.
— Ja. Генрих иногда ведет себя совсем как взрослый мужчина.
— Жаль, что Карл такой чувствительный. Трудно ему будет в жизни, — Кристина проследила взглядом за братьями, которые сновали туда-сюда по тротуару. Генрих, не поднимая головы, усердно обыскивал все щели и трещины, а Карл лишь изредка смотрел под ноги, а в основном сосредоточенно разглядывал дома, деревья, облака. — Скорее бы закончилась эта война. Страшно представить, что в нашем городе начнется стрельба. Что тогда будет с мальчиками?
Мария остановилась и в изумлении посмотрела на нее, побелев лицом.
— Неужели такое может случиться? — срывающимся голосом произнесла она. — Какое отношение мы имеем к этой войне? Здесь нет военных заводов и прочего. У союзников нет причин бомбить наш городок.
Кристина стиснула зубы. Кто ее за язык тянул? Мария была для нее, да и для всех в семье, надежной опорой. Зачем заставлять ее волноваться?
— Ты права, — проговорила она. — Об этом я как-то не подумала.
— Когда люди гибнут в городах — это же случайность, — продолжила Мария. — Союзники бомбят военные объекты и иногда ошибаются в расчетах. Ведь так?
Кристина взяла сестру под руку и повела ее вперед.
— Ja, уверена, что так. Кроме того, через пару месяцев все это наверняка кончится.
— Ты правда так думаешь?
— Конечно, — подтвердила Кристина. Она понизила голос: — Война ведь не может продолжаться вечно? Рано или поздно кто-нибудь выиграет. Надеюсь, не Гитлер.
Мария теснее придвинулась к сестре.
— И тогда вы с Исааком будете вместе, — прошептала она.
Кристина кивнула и принужденно улыбнулась. А что, если улыбка Марии тоже подделка?
В первый день зимы в город нагрянул рой солдат вермахта в серо-зеленой униформе, на машинах и в конных повозках. Они заполонили улицы, как стая саранчи, и принялись разбирать железные ограды вокруг домов, церквей и кладбищ, расхищать флагштоки, фонари и декоративные детали со зданий гостиниц и баров. Все
