Все, что было связано с ним, было испорчено.
Я попыталась объяснить, что Кадер солгал, чтобы напугать меня. Но как объяснить ложь человека, который утверждал, что не лжет? Почему после того, что он сказал прошлой ночью, он оттолкнул меня? Я не говорила, что останусь. Это он заявил, что не отпустит меня.
Я прокручивала в голове эту сцену, как и каждое мгновение после нашей первой встречи. Как фрагменты фильма я препарировала и критиковала каждый кадр. Результатом стала головная боль. Вывод был таков: я ни в чем не могу быть уверена.
После того, как Кадер ушел, часть меня надеялась, что, когда я спущусь на кухню, мы сможем попытаться обсудить, как он вел себя и что сказал. Возможно, именно мой опыт в психологии подтолкнул меня к поиску понимания. Эта часть меня была готова слушать, пока я не вошла в кухню. Найти протеиновый батончик, йогурт и воду на столешнице, было еще ничего, но отсутствие Кадера стало последним ударом.
Он ударил меня, даже не замахнувшись.
Не то чтобы я ожидала позднего завтрака с шампанским. После того, что мы пережили и как он вел себя прошлой ночью, я просто ожидала чего-то. Вместо этого я была повержена.
Дверь за моей спиной задребезжала. С судорожным вздохом я натянула одеяло повыше, прикрывая его рубашку, которую все еще носила, когда звук открывающейся двери усилился, как скрежет ногтей по классной доске. Я не была уверена в его отвращении к замкам, но, как и ванная в подвале, эта спальня была без них.
Хотя я слышала, как вошел Кадер, помимо того, что подняла одеяло, отказалась обернуться, чтобы увидеть его неотразимо красивое лицо и связать это видение с его предыдущими жестокими словами.
— Я же велел тебе поесть.
Мой взгляд был прикован к виду снаружи.
Его шаги приближались. Голос звучал ближе, глубже, а фразы, лаконичнее.
— Я также сказал прийти ко мне в кабинет. Видимо, моя формулировка о неповиновении осталось без внимания.
Стиснув зубы, я раздула ноздри, но не двинулась с места, не отвела глаз от клочка деревьев вдалеке. Хвойные деревья, я с трудом могла отделить одно от другого, но, посчитав, решила, что их двадцать семь.
Я решила пересчитать их еще раз.
Один.
Два.
Три.
Четыре.
Мой счет закончился, когда Кадер закрыл обзор, встав у края кушетки. Его грудь и талия были передо мной, а я упрямо отказывалась смотреть вверх, не желая видеть ледяной взгляд этого утра.
— Ты слишком долго дуешься, — сказал он, согнув колени.
Кушетка сдвинулась, и он сел у моих ног. Мое тело напряглось, но я все еще не поднимала глаз, не говорила, пока его большая рука не легла на одеяло, накрывавшее мою голень.
— Не прикасайся ко мне, — мои слова были рычанием сквозь стиснутые зубы.
— Это правило работает не так.
Я спустила ноги на пол с противоположной стороны от того места, где он сидел. Встав, я поплотнее закуталась в одеяло и ушла.
— Пошел ты.
Дверь в ванную была недалеко, примерно в трех-четырех метрах. Я почти добралась до своего временного убежища, когда его длинные пальцы обхватили плечо, заставляя меня остановиться.
— Прекрати, Лорел. Ты выше мелочного поведения. У нас есть работа, и после ты сможешь получить то, что хочешь, — быть подальше от меня.
Я развернулась на босых пятках к нему, высвобождаясь из его хватки.
— Выше? — спросила я громче, чем хотела. — Нет, Кадер, доктор Лорел Карлсон была выше мелочного поведения. Она была известна, уважаема, и ее жизнь была слишком занята, чтобы сидеть часами, глядя в окно. — Я указала на большие окна. — Помни, это уже не я. Я воровка, беглянка и, о да, секс-игрушка. Так что же такое мелочное поведение в связи с катастрофическими переменами в моей жизни? Я не дуюсь. Очевидно, как ты столь красноречиво указал мне сегодня утром, я достигла рекордно низкого уровня.
— Если бы это был конкурс на самую презренную биографию, твоя даже близко не подошла бы.
Подняв глаза, я сосредоточилась на его шее. Его кадык дёернулся, и жилы под кожей натянулись, выпирая и пульсируя.
— Это не конкурс, — сказала я, заставляя себя посмотреть выше и встретиться с его зеленым взглядом. — Ты хотел, чтобы я увидела в тебе убийцу. Отлично, я вижу. Вот что ты делаешь. Ты не убивал Рассела. Я знаю это. Так что теперь ты убийца, лжец и похититель. Я вижу это. Это то, чего ты хотел. Получи. Надеюсь, ты счастлив.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он покачал головой.
— Совсем нет.
— Хорошо. Значит, нас двое.
— Я хочу, чтобы ты спустилась в мой кабинет. У нас есть…
— Нет, пока, — перебила я, — у меня нет одежды. — Прежде чем он успел заговорить, я добавила: —…одежды, которая не включает в себя твои рубашки.
— Я же сказал, мне понравилось…
— Иди к черту. Убирайся из моей спальни, и с этого момента правило прикосновения действует в обоих направлениях. Мы можем работать вместе, чтобы вернуть мне мою жизнь, и тогда ты будешь счастлив, а я уйду. А в остальном, с меня хватит. Я покончила с твоим ДРЛ6.
Он вздернул подбородок.
— Великая доктор Карлсон поставила диагноз. Жаль, что ты чертовски ошибаешься. И чтобы ты знала, что касается ада, я был там.
Я усмехнулась.
— Мой диагноз заслуживает внимания. Ты не знаешь, почему назвал свой дом в честь женщины. Ты не знаешь, почему у тебя меблированные, отремонтированные гостевые спальни. Ты держишь себя в изоляции. В одну минуту ты можешь быть заботливым и утешающим, а в следующую — полным мудаком. Ты назвал свою личность, а также свой дом?
— Прекрати, док. Ты сама не знаешь, что говоришь.
— А еще есть навязчивая идея, когда к тебе прикасаются. Знаешь ли ты, что в большинстве случаев ДРЛ случались травматические или периодические события, такие как многократное насилие в детстве? Молодой ум не может справиться с этим, поэтому он отделяет эту травму и разделяет страх и отсутствие контроля на более слабую личность, ту, которая пережила инцидент. Тогда ум создает более сильную личность, чтобы защитить другую. В большинстве случаев это две или три разные личности, одна из которых главная. Это было частью нашего исследования. Мы хотели отделить травматическое событие, не разделяя личность, но с помощью нашего состава, позволяющего жертве жить без травмы, вызванной воспоминанием. В этом дело, Кадер, над тобой издевались в детстве?
Одеяло упало на пол, руки Кадера легли мне на плечи, толкая назад, пока я не уперлась спиной в стену. Он не отпускал. Его пальцы впились в плоть под хлопчатобумажной рубашкой, и пламя вырвалось из его зеленых глаз.
— Я сказал, чтобы ты, блять, прекратила меня анализировать.
Я должна прислушаться к его предостережениям. Я должна была бы бояться его хватки.
Но не боялась.
Я была полна энергии, веря, что нахожусь на пути к тому, чтобы узнать больше.
Этим разговором я растопила лед, и теперь огонь вернулся в его зеленые глаза. То, что я видела сейчас, не было желанием, которое я видела прошлой ночью; тем не менее, это были эмоции.
— В этом нет ничего постыдного, — сказала я, не обращая внимания на боль в плечах. — У тебя не было контроля, когда ты был ребенком. — Его хватка усилилась. — Поэтому ты хочешь контролировать ситуацию сейчас?
Я не задавала этот вопрос по учебнику. Мои родители, как и любой другой психолог или психиатр, вероятно, раскритиковали бы меня за мой нынешний подход. Терапевт никогда не должен вовлекать воспоминания. Но из-за выражения его лица я не могла остановиться.
— Лорел… — Кадер выпрямился, ослабил хватку и сделал шаг назад. — …Я слышал шум сушилки. Переоденься и спускайся вниз.
— Мой папа, — сказала я, хватаясь за соломинку. — …когда я была ребенком, работал волонтером.
Кадер провел рукой по волосам.
— Брось это.
— Я была совсем ребенком, — сказала я, беря его за руку, пытаясь удержать, — но мы ездили в разные районы города, не такие, как Уикер-парк.
— Твой отец водил тебя в трущобы в детстве? Интересное воспитание.
Я пожала плечами.
