Перевозимое на полуторках подразделение тормознули на развилке между зелеными дубравами. Ругались офицеры, какой-то замученный майор хриплым матом ссылался на распоряжение самого начальника штаба армии. В итоге роту ссадили на обочину, к грузовикам прицепили батарею сорокопяток и увезли в неизвестном направлении.
— Пешкодралом будем чапать, — прокомментировал Фикус.
Но из штабного «Виллиса» уже бежал, придерживая болтающуюся полевую сумку, запылившийся капитан — с новым приказом. Роте вменялось проделать стремительный марш-бросок через леса, поля и погосты — всего каких-то шесть миль — и оказать содействие роте НКВД, обложившей городок Гмеричи, на окраине которого особый интерес представляли материальные склады вермахта. Требовалось взять этот объект быстрее, чем фашисты увезут свое добро. А по данным разведки именно этим они сейчас и занимались. «Да что за жизнь такая нестабильная? — ворчал на марше Фикус. — Нынче здесь, завтра хрен…»
Больше всего интересовало — и куда же подевалась рота НКВД? Стыдливо отступила, постеснявшись соперничать с такой грозной силой, как штрафники? Атака была поистине образцово-показательной. Особенно после того, как ротный сдуру болтнул, что в случае успешного взятия Гмеричей они с комиссаром слегка закроют глаза на то, что штрафники там будут вытворять. Но только никаких нарушений Уголовного кодекса Союза Советских Социалистических…
— Сяськи-мосяськи! — всполошился Фикус. — А чего мы еще тут? Гражданин начальник… тьфу, как вас там… товарищ старший лейтенант… ну, мы как — по-тихому, без кипежа, или с матом-перематом?
Лавина с примкнутыми штыками вынеслась из леса и двумя колоннами покатилась на Гмеричи. Застыли в ужасе опрятные крестьянские избы, поникли подсолнухи, тоскливо замычал в коровниках крупный рогатый скот. Срочно пряталось по подполам и сараям не больно-то дружественное местное население. Колонна грузовиков бросилась к выезду из поселка, но ей уже перекрыли дорогу, ударили по колесам из ручных пулеметов, забросали гранатами. Штрафники набросились на деревню двумя штурмовыми группами. Словно орда монголо-татарская! С пулеметной вышки испуганно заголосил пулемет, кто-то упал, но это лишь добавило ярости. Стреляли на бегу, перезаряжали, неслись — по бурьяну, по канавам. Офицер на мотоцикле пытался вырваться из ада — его носило вместе с мотоциклом по дороге, съехал в кювет, задрал руки — бледный, с жалобными глазами — просто лик иконописный.
Деревню взяли с ходу. У складов — кучки бараков, оснащенных вышками и обнесенных колючей проволокой — пришлось повозиться. Разбегались охранники — местная украинская полиция в мундирах без опознавательных знаков, в шапочках-гармошках с козырьком, с белыми нарукавными повязками. Кто-то отстреливался, кто-то бросал оружие, полз под колючей проволокой и нырял в бурьян. Немецкие солдаты — а были и такие — засели за штабелями каких-то ящиков и принялись «героически» обороняться. Ящики оказались с патронами. Давненько Зорин не наблюдал такого увлекательного зрелища. Солдаты восторженно кричали, смеялись, как дети, задорно свистели, а все вокруг взрывалось, шипело, дымилось, вертелась в воздухе огненная чехарда! Какой же дурак не любит фейерверков? Пулеметчика на вышке сняли метким снайперским выстрелом. На радостях истекающий адреналином боец бросился наверх… и покатился по ступеням, прошитый очередью.
— Прикройте, мужики! — прокричал Игумнов, испытывающий какую-то поистине патологическую страсть к пулеметному хозяйству, бросился к вышке. Не брали пули мужика. Он взлетел на верхотуру, ударил крупнокалиберный MG-34 на треноге. Метались немцы, угодившие в западню. Самые благоразумные пали на колени, вскинув руки, остальные бросились на склад. Штрафники уже неслись с орущими глотками…
Оставшихся фашистов перестреляли довольно быстро. Потеряли двух своих, перебили семерых. Колонна грузовиков, не успевшая дать деру, весело горела на окраине деревни, а штрафники достреливали тех, кто еще пытался сопротивляться.
— Ну, мы дали… — недоверчиво пробормотал Гурвич, вытирая пилоткой пот со лба и озирая гулкое помещение, уставленное ящиками, коробками, каким-то оборудованием, затянутым полиэтиленовой пленкой.
— Ага, накрыли малину, — согласился Фикус и куда-то убежал.
Через несколько минут он пригнал на пинках пожилого рябоватого заморыша в форме украинской полиции. Мундир на служивом был порван, он затравленно шнырял глазами, защищался дрожащими ладонями от оплеух, лопотал что-то на своем нечленораздельном суржике.
— Под стеллажами обретался, — объяснил запыхавшийся Фикус. — Еле извлек его, царапался, брыкался… У-у, вражина… — Он замахнулся прикладом. Полицейский завизжал, упал, засучил ногами.
— Каптер, что ли? — недоверчиво поцарапал затылок Ванька Чеботаев.
— Угу, завскладом по-нашему, — объяснил Зорин. — Материально ответственное лицо. На подхвате у какого-нибудь гауптмана.
— Ну что, родной, колись. — Фикус схватил оуновца за грудки, встряхнул. — Чем богаты? Шнапс, коньяк, золото, бриллианты? Да живее давай, пока тут наши граждане начальники не очухались!
Оуновец что-то лопотал, неистово крестился, делал судорожные рвотные движения.
— Под дурачка канает, — компетентно заявил Фикус. — Пластинку прогнать решил. Ты мне фуфло не задувай, баклан жареный! — зарычал он в трясущуюся от страха физиономию. — А то я живо тебе весть подколодную выпишу! — Он швырнул «завсклада» на бетонный пол, передернул затвор.
— Фу, обделался, — поморщился Зорин, брезгливо поводя носом. — Ладно, уймись, Фикус, пусть живет. Сами разберемся. Грешно это — воевать с пенсионерами.
Распотрошили склад как сберкассу. Золото и бриллианты, конечно, не нашли, но набили вещмешки какими-то диковинными консервами, сигаретными пачками. Нашли и разорвали коробку с экзотическими сигарами, расхватали мигом. Расчехвостили тюки с нижним бельем, выхватывали прочные носки, майки, какое-то непривычное нижнее белье.
— Граждане грабители, здесь французский коньяк, пять звездочек, бутылок двадцать! — прилетела из угла приятная весть.
— Плеснем под жабры, братва? — возбудился Фикус, забрался на ящик с новенькими «народными» немецкими винтовками — самозарядными карабинами «Volkssturmgewehr» — и принялся азартно размахивать зажатой в кулаке облезлой пилоткой с обтрюханными сгибами — вылитый Ленин на броневике. — Ну что, драбалызнем, кореша? Когда еще подфартит — да еще и французского клоповника отведать? Нам ведь русским языком было сказано — комиссар со старшим отвернутся! Потроши фанфурики!
Толпа загудела, понеслись одобрительные выкрики. Коньяк усадили за пять минут — пили аристократический напиток из солдатских котелков, зажевывали вяленым мясом, каким-то испорченным заплесневелым сыром — поначалу кривились, потом обнаружили, что даже испорченный он идет под коньячок за милую душу, а кто-то даже предположил, что, может, так и надо — с плесенью? Дурачка, конечно, засмеяли. Прибежавшие взводные офицеры пытались исправить ситуацию, остановить разложение вверенных им подразделений, но прервать эту «вечеринку» уже было невозможно — только безжалостным расстрелом участников.
— Да ладно вам, пацаны, выёживаться, — хохотали солдаты. — Держите, отцы-командиры, — совали им бутылки, — бормотните с нами за победу! Неужели за победу не можете бормотнуть? Да вы не командиры, вы просто вредители какие-то…
Кто-то приволок ящик шнапса, и веселье всколыхнулось с новой силой. Пригнали пинками падающего в обморок оуновца, силой заставили выпить бутылку — тот ползал по полу, его тошнило, он расплывался в луже собственной рвоты. Затянули песню — естественно, про победу. Фикус куражился — вставлял в доблестный хор блатные словечки, учил собутыльников, как нужно пить неподражаемый «элитный» коктейль под названием «пляска смерти» — это когда водку смешиваешь с папиросным пеплом. Зорин высосал стакан — и ладно так, приятно улеглось пойло в организм. Понесло с отвычки, давно уже не пил — мир завертелся, он схватился за край стеллажа, чтобы не упасть. Не пей, не пей… — твердил быстро хмелеющий голос разума…
Когда на склад ворвалось ротное начальство, вся рота была в хлам! Тучков хватался за голову, орал, что под бездумно вырвавшейся фразой «закроем глаза» понималось несколько другое. Он бегал по складу, тормошил солдат, которых почему-то неудержимо клонило в сон. Военком Мазарян обвел пространство зачумленным взором, хмуро переглянулся с контрразведчиком Чулымовым, оба удалились в угол, распечатали бутылку пятизвездочного «Мартеля»…
Роту в итоге удалось построить. Солдаты шатались, вываливались из строя, блаженно улыбались, кто-то продолжал по инерции петь. Всё это недоразумение каким-то чудом вывели из деревни — под изумленные взгляды подтянувшихся на готовенькое «краснофура-жечников». Построили на обрывистом берегу речушки с перекатами и бурным течением.
