Русские солдаты прибежали, услышав взрыв, и спасли ее. Ее отнесли в лагерь к русскому врачу. Он вынул ей из щеки осколок металла размером с орешек и зашил рану. Ингрид кричала.
Маму Ингрид взяли на работу к русским солдатам. Она готовила им и убирала. На работу она уходила с самого утра и оставляла Ингрид одну. А по вечерам она гуляла с Ильей. Так что она была либо на работе, либо пьяная, и Ингрид делала что хотела.
Иногда она торчала на улице с детьми постарше, которые воровали из магазинов или из русского лагеря. Ингрид была совсем маленькая и могла пролезать в форточки и дыры в заборе. А еще она выглядела совсем милой и доброй, и поэтому ее ставили на стрёме.
Мальчик по имени Клауси — ему было лет двенадцать — присматривал за Ингрид и приносил ей еду. Он не давал другим ее дразнить и брал с собой, когда все шли на дело. Иногда им доставались конфеты — некоторые магазины уже открылись — а иногда они крали папиросы из армейских грузовиков.
У Клауси не было родителей. Он жил в подвале со своим братом Иоганном — или Ганси — и они были главные в детской банде, которая слонялась по улице, тырила, что плохо лежит, и всем мешала.
Соседки не любили маму Ингрид, плевали ей вслед и звали ее «rabenmutter», то есть «мать-ворона», потому что считается, что вороны не присматривают за своими детьми.
Начиналась зима, и Ингрид приходилось собирать дрова и жечь костер в квартире, потому что не было никакого отопления или газа. Воду по-прежнему носили из трубы на улице. Мама все реже бывала дома и приходила всегда пьяная.
Однажды она ушла навсегда.
Ингрид ждала ее в квартире, но мама не вернулась. Тогда Ингрид нашла Клауси и сказала, что мама пропала, и Клауси решил, что ее убили русские, потому что они насиловали немецких женщин, а иногда убивали. Два дня Ингрид ходила по Берлину с Клауси и Ганси. Они искали ее маму. Они заходили к русским солдатам и спрашивали, не видели ли они маму Ингрид, но солдаты не понимали немецкого, кричали и прогоняли их. Однажды Ингрид увидела Илью — он стоял у грузовика и разговаривал с солдатами. Она подбежала и спросила, где мама. Солдаты заржали, а Илья дал ей кусок шоколада, погладил по голове и ушел.
Ингрид осталась в своей квартире. С ней поселились Клауси и Ганси, и они все вместе спали в маминой кровати. В школу они не ходили, родителей у них не было, они воровали еду или выпрашивали ее и разбирали старые дома на дрова. Ночью они рассказывали друг другу сказки, лежа в постели, и Клауси обнимал Ингрид.
Однажды какие-то старики постучали в дверь. Это оказались копы. Они знали немецкий и искали сирот, чтобы забрать их в приют. Клауси и Ганси не хотели идти с ними. Клауси сказал, что их отправят в Россию работать на шахтах. Но старики выгнали их всех из квартиры. Клауси и Ганси посадили в большой фургон.
Ингрид вытащили на улицу. Старик нес ее на руках довольно долго, пока они не пришли к большому серому зданию рядом с церковью. Там он отдал ее священнику, и ей пришлось сидеть в большой комнате с кучей других детей. Священник и две женщины-немки дали им хлеба и супа, а потом священник прочитал миллион молитв, всем раздали одеяла и заставили спать на полу.
На следующий день детей повели мыться. Они стояли в очереди в одних трусах, а потом залезали в жестяную ванну с холодной серой водой, и толстая баба мыла их с мылом. Вытершись жестким полотенцем, Ингрид получила новую одежду, короткое серое платье, серый свитер, шерстяное пальто и черный берет. Еще всем раздали новые трусы и чулки и школьные сумки из парусины.
Потом огромный уродливый старик в форме спросил у Ингрид, как ее зовут, где она живет и кто ее родители. Она сказала, что ее отец погиб на войне, а мать убили русские солдаты, и тогда старик погладил ее по щеке и улыбнулся.
Их выгнали на улицу и загрузили в большой автобус. Детей оказалось семьдесят или восемьдесят, все совсем мелкие, все в серой одежде и беретах. Автобус вез их прочь из Берлина, мимо развалин, мимо очередей за едой, мимо сотен русских солдат, их танков, грузовиков и пушек. Они приехали в деревню. Ингрид никогда раньше не была за городом. Деревья стояли голые, огромные ямы от бомб были засыпаны серым снегом. Автобус все время останавливался, в него заходили солдаты и разглядывали детей.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Приют размещался у озера в большом старом здании, похожем на замок. Вокруг стоял палатки русской армии, сгоревшие немецкие танки и машины. Детей загнали в большие спальни с рядами кроватей и маленьких столиков. Было так холодно, что пришлось лечь в постель.
Заправляли всем старые монашки, которые постоянно злились и орали на всех, кто разговаривал. Детям приходилось ходить к мессе и каждый день молиться в большом зале. В том же здании жили русские солдаты, они ржали над монашками, курили на мессе и болтали.
Через несколько недель начались уроки. Дети учились читать и писать по-немецки и узнали много про Россию. Потом появился очень высокий человек, который учил их русскому. Пришлось запоминать новый алфавит и новые слова. Мессы прекратились, ходить в церковь стало не надо, и священники тоже больше не приходили.
В приюте Ингрид прожила до семнадцати лет.
Ей там нравилось, она нашла много друзей и присматривала за детьми помладше. Она хорошо знала математику, учила физику и химию. Она выучила русский и узнала все о русской революции. В большом зале приюта висели портреты товарища Ленина, Маркса и Энгельса, а в холле — большая картина, на которой русские солдаты освобождали Берлин. До того как Ингрид исполнилось тринадцать, в зале висел еще портрет товарища Сталина, но потом вместо него повесили товарища Хрущева. По выходным Ингрид каталась на велосипеде с Иреной и Анной, которые состояли в организации Юных пионеров и сражались за социализм в Германии.
Иногда Ингрид бывала в Берлине. Там еще не разобрали все развалины, и на месте бывших домов темнели пустые места. В старых стенах было полно дырок от пуль. На улице, где раньше жила Ингрид, построили новую библиотеку и университет, прямо на месте ее дома. Она не думала ни о маме, ни о детстве. Она забыла очень многое, потому что была молоденькая и красивая, и ей нравилось быть немкой и строить социализм. Социализм — это когда все деньги общие, нет бедных и нет богатых, зато у всех есть уютное жилье и работа, а дети ходят в хорошие школы, и за ними там присматривают.
* * *
Ингрид рассказала нам все это, пока мы сидели у костра и смотрели на снег. Пеппа зевала, и у нее закрывались глаза, так что Ингрид сказала, что остальное будет завтра.
Я хотела послушать еще и узнать, почему она теперь живет в лесу. Она бывала везде в Европе, видела, как насилуют ее мать, которую потом убили, и при всем этом Ингрид все равно оставалась милой и ухаживала за нами.
Глава одиннадцатая
Еда
Утро наступило очень холодное, и мы с Пеппой остались лежать в спальном мешке в обнимку и болтать. Ингрид развела костер и принесла нам кашу с джемом в больших мисках из бересты.
— Скоро придется ехать в город за едой, — сказала она, — и за письмами.
Я понимала, что рано или поздно мы окажемся в городе, но все равно беспокоилась. Если мы поедем все, нас могут увидеть и позвонить в полицию. Но я хотела узнать, о чем известно полиции и выпустили ли Мо из приюта. Поэтому мы, посоветовавшись, решили, что, если мы с Пеппой оденемся парнями и будем гулять в городе по отдельности, а встретимся потом, нас не заметят.
— Меня в городе хорошо знают, — объяснила Ингрид, — раньше я работала там врачом. Меня считают сумасшедшей, и никто в мою сторону не смотрит, потому что я старая и странная. У меня есть деньги в банке, так что мы можем купить хорошей еды. Еще я купила бы бинокль для тебя, Сол, и подходящий нож для Пеппы.
Я согласилась. До дороги было две мили и еще четыре до города от забегаловки «Литл шеф», к которой мы вышли из леса. Там рядом останавливался автобус. Мы взяли с собой оба рюкзака, большой и маленький, для еды, а Ингрид надела огромную широкополую шляпу, похожую на ковбойскую. Волосы Пеппы мы убрали под кроличью шапку, а я надела вязаную. И вообще я похожа на парня. Пеппу я заставила взять с собой куртку от «Хелли Хансен», на случай, если пойдет снег или дождь.
