— Сол… — сказала Пеппа.
Я не всхлипывала, не тряслась, ничего такого, просто вдруг слезы потекли, а в груди я вдруг почувствовала огромный тугой узел. Ингрид обняла меня за плечи, а Пеппа схватила за руку. Я подумала, что дело в подарке. Я не припомню, когда мне последний раз что-нибудь дарили. И это был такой крутой подарок, не шоколадка, не духи, косметика и не всякая такая хрень. Подзорная труба. Что вообще еще нужно человеку вроде меня?
Потом Ингрид подарила Пеппе нож. Это был очень хороший нож, с зазубренным лезвием и ножнами с эффектом заточки, прямо как у ножа Беара Гриллса. Пеппа не заплакала. Она запрыгала, заорала, а потом еще побегала вокруг нас, размахивая ножом и тыкая им в разные стороны. Я велела ей быть поосторожнее. Может быть, она уже доросла до ножа и может, например, вырезать по дереву… пока не отхватит себе пальцы.
Мы обе поблагодарили Ингрид, и она призналась:
— Мне с вами хорошо, Сол и Пеппа.
После этого Пеппа залезла в спальник, чтобы дочитать «Похищенного» и начать новую книгу, про мальчика, у которого умерла мама. Ингрид попросила ей помочь, и мы вдвоем притащили к огню большое березовое полено. Ингрид вытащила нож.
— Я тебе покажу, как работать с корой.
Она надрезала кору по кругу и содрала ее. С обратной стороны кора оказалась желтая и блестящая, и от нее сладко пахло. Потом Ингрид поставила на огонь маленькую чашечку со смолой, греться. Вырезала из коры прямоугольник размером примерно с лист бумаги для принтера и сделала по углам диагональные надрезы длиной сантиметров шесть. Потом она сложила их и сжала, так что получилась коробочка с аккуратными прямыми углами.
— Серебристая сторона должна быть внутри, — пояснила она, — чтобы вода не протекала. В березовой коре много масел.
Она нагрела нож на огне, размазала смолу по швам и сжала их.
— Как-нибудь можно будет их прошить, но в холоде смола и сама затвердеет.
Она поставила коробочку подальше. Коробочка была очень аккуратная, с плоским дном и ровными краями. Через несколько минут Ингрид налила туда воды из пластиковой бутылки. Ни капли не вылилось.
— Пей, — велела она.
Руки у нее были огромные, костлявые, с длинными красными ногтями, а кожа морщинистая, как скомканная фольга, но все равно мягкая.
— А вам нравились парни вашей мамы? — спросила я.
— Нет. Но некоторые из них приносили мне еду, а мы были очень голодные. Моя мать сильно пострадала во время войны. Быть матерью вообще нелегко.
— А у вас есть дети?
— Нет. Я хотела, но это не так просто. В ГДР после войны бесплодие не лечили.
Ингрид рассказала, что ходила в университет в Восточном Берлине, в ГДР. Она начала изучать химию, но потом пошла учиться на врача, потому что в ГДР женщины могли работать врачами, а раньше, при нацистах, не могли.
В университете она встретила молодого солдата по имени Макс и влюбилась в него. Он изучал электронику. Макс был высокий, со светлыми волосами, большими голубыми глазами и сильными руками. Они оба состояли в СЕПГ, главной партии в стране, то есть могли получить работу, квартиру или дом. Правительство построило вокруг их половины Берлина стену, чтобы никто не убежал в западную часть Германии или в другие страны, где всем заправляли американцы, враги социализма и немцев. Макс патрулировал стену и не давал людям убегать. Эти люди считали, что жизнь в американском секторе, где больше денег, будет лучше, но за стеной были и бедняки, и безработица, и наркотики.
Ингрид не волновали никакие беглецы. Она была счастлива учиться на врача, занималась своим исследованием о причинах возникновения болезней и узнала очень многое об иммунной системе — это такие белые кровяные клетки, которые борются с инфекциями и вирусами.
Она была такая умная, что делала настоящие открытия и помогала придумывать лекарства от всяких болезней и для укрепления иммунной системы. Она начала работать в исследовательской организации, а Макс получил повышение в армии. Он отвечал за электронную подслушивающую аппаратуру — они пытались узнать, о чем говорят американцы в Западной Германии. Там стояли солдаты, готовые к новой войне.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ингрид сказала, что была счастлива. Они с Максом поженились и жили в квартире в Берлине. Они хотели завести детей, но она не могла забеременеть, хотя они часто занимались сексом. У них были друзья, они ходили в разные места, но в Восточной Германии трудно было достать телевизор, пылесос, хорошую машину и другие вещи, которых в Западной Германии было полно. Но Ингрид видела, что власти пытаются сделать Германию лучше, превратить ее в страну, где люди делятся всем и заботятся друг о друге.
Макс жалел, что у них нет детей и что Ингрид не может забеременеть, и скоро изменил ей с другой женщиной. И еще он очень много пил, в основном русскую водку. Иногда он на несколько недель уезжал в Россию или в другие районы Германии, и тогда Ингрид старалась подольше сидеть на работе, чтобы не оставаться одной в квартире.
Потом Ингрид сменила место работы, устроившись в Народный медицинский центр, где лечили простых людей. Она все время встречала там больных, которые легко выздоровели бы, если бы у них были нужные лекарства, которых нельзя было купить. Она часто жаловалась людям из партии и врачам постарше (мужчинам), что у них нет необходимого, чтобы облегчить жизнь рабочим, что больница ветшает, что в палатах грязно и битые окна.
Макс все время уезжал, а дома напивался, они ссорились, и у Ингрид началась депрессия. У нее были знакомые, которые рассказывали, как хорошо на Западе, и она слышала поп-музыку по радио и думала, что в Западном Берлине жить намного лучше.
Потом Макс сказал, что другая женщина забеременела от него и он уходит к ней, чтобы жить нормальной семейной жизнью, а Ингрид совсем пала духом и даже подумывала о самоубийстве.
Полицию в ГДР называли Штази. Она следила за теми, кого считала американскими шпионами, или за теми, кто якобы хотел уничтожить социализм, а заодно за всеми, кто жаловался или ругал правительство или партию. Иногда таких людей сажали в тюрьму. Это вам не британская демократия, где можно сказать, что премьер-министр — дебил, что ты ненавидишь партию тори, и ничего тебе за это не будет. В ГДР нужно было говорить и делать то, что велело правительство, и никогда не жаловаться и не ругать страну. И уехать отсюда тоже было нельзя, разве что в сопровождении людей из Штази, которые не давали разговаривать с иностранцами и следили, чтобы человек не сбежал в западную часть Германии или в Америку.
Однажды люди из Штази пришли в квартиру Ингрид и сказали ей, что Макса арестовали как американского шпиона и что он передавал военные тайны ГДР американцам в Западном Берлине. Ингрид не поверила. Ее расспросили о Максе, и она рассказала, что он пил и что у него любовница. Тогда они спросили, знает ли она других американских шпионов, и она сказала, что нет. Тогда они пообещали, что если она что-то узнает и расскажет, то получит квартиру получше и даже машину.
К тому времени Ингрид выучила английский, чтобы читать английские книги по медицине и журнальные статьи про иммунологию. Она состояла в партии, поэтому ее выпустили в Лондон на конференцию, куда съезжались врачи со всего мира поговорить об иммунной системе. Три врача из ГДР поехали на конференцию, которая проходила в огромном доме в центре Лондона. Им твердили, что они увидят капитализм, преступность, наркотики и бедность и что рабочие там страдают, потому что живут не в социалистической стране вроде Германии. Но, попав в Лондон, Ингрид в него влюбилась. Город был ярко освещен, везде ездили красные автобусы, ходили толпы людей, в дорогих магазинах висела красивая одежда. Она слушала попсу, видела хиппи с длинными волосами и в странных шмотках, и все казалось ей ярким и интересным. Их все время сопровождали сотрудники Штази, и врачам пришлось показать все, что они везли с собой обратно в ГДР, чтобы никто не провез ничего запрещенного, например хорошую одежду или пластинки. Но у Ингрид все равно не было денег на покупки. Ей понравился Лондон, хиппи и музыка. Все люди тут выглядели счастливыми и свободными.
