Вновь появилась возможность немного поработать. Пришла Лебедева. Она с мужем успела побывать в онкологическом институте. Там подтвердили рак четвертой стадии и направили больную к нам. Начинаем гормонотерапию и делаем первую инфузию эндолимфатически ударной дозой. Опухоль хорошо поддается, тает на глазах, становится постепенно подвижной. Снова мне везет. В глазах ее мужа прорастает надежда, я чувствую, он уже молится на меня. Но в это время разверзлись хляби небесные и откуда-то из преисподней хлынул вдруг новый страшный поток анонимок. Много лет спустя после этого случая одна наша внутренняя сестра-психопатка, настрадавшись от болезни тяжелой и характера своего, обратилась к религии, раскаялась, покаялась и рассказала нам, что автором этого второго железного потока была она сама. Мы простили ей тот грех содомский, ибо возбудила она разом народный контроль, горжилуправление, прокуратуру и партийные органы. Атака яростная: Пелагея Карповна, оказывается, пытается захватить чью-то квартиру, а пока суть да дело — организует в этой квартире пьяные оргии и афинские ночи, в рабочее время спекулирует арбузами (это уже в мой адрес), а предыдущая комиссия смотрела формально, поверхностно. Нужно копать глубже и заодно разоблачить Людмилу Ивановну Паршину, с которой Сивая безобразия творит сообща. Впрочем, Людмиле Ивановне анонимщица обещает посвятить отдельное письмо. Подпись, как и раньше, «сотрудники диспансера».
В разгаре событий раздается телефонный звонок: вызывают в горком, к Первому! Боже мой, неужели и туда дошло? Но Первый встречает приветливо, обнимает за плечи, ведет к себе в кабинет и просит: «Помогите Лебедевой. Если нужна наша помощь — обращайтесь».
— Да нет, — говорю, — никакой помощи пока не нужно. А что можно — сделаем, не сомневайтесь. Результат, конечно, я гарантировать не могу — рак четвертой стадии, но, что в наших только силах, сделаем, а еще сверх того немного.
Расстались хорошо, и у меня сил прибавилось.
Лебедев тоже хлопочет. У него свой интерес: жена должна выжить. Ему не выгодно, чтобы меня в это время проверяли комиссии. Вот так люди, заботясь о своих личных делах, забывают, порой, большие общественные проблемы. Лебедев — старый администратор. Он хочет, чтобы я был в форме, энергично использует связи. Мне звонят: «Что бы вы хотели в данной ситуации?». Я отвечаю: «Правительство Польши просит 2 месяца без забастовок, чтобы наладить хозяйство. Мне нужен один месяц без комиссий, у меня накопилось много операций, за это же время я доведу до ума Лебедеву».
— Ладно, будь по-вашему. Получайте месяц, потом разберемся.
Итак, месяц беззаботной жизни или, вернее, чистой работы. А, может, потом и забудется? Хотя вряд ли: у них там специальные контрольные карточки передвигаются в картотеке из одной ячейки в другую — какую жалобу разобрали, какую не разобрали — все на виду, не отвертишься.
Но займемся пока Лебедевой. То, что у нее четвертая стадия рака, это еще не все. Дама эта всю жизнь прожила в роскошном особняке с палисадником, никогда не работала и на базар не ходила. Женщина холеная, с норовом. Не злобная, но капризная. Прежде всего она отказывается лежать в стационаре — здесь душно, соседки по ночам храпят, не дают спать. В особняке ей лучше. Но ведь мы вкатываем ей громадные дозы химиопрепаратов, гормоны. Нужно тщательно контролировать ее состояние, показатели крови. Ну, да Бог с тобой, золотая рыбка. Организуем индивидуальный режим. Днем она в стационаре, ночью — дома. Но и такое ей быстро надоедает, а еще гнетет страх грядущей операции. На лице — распад, капризничает, злится. Пытаюсь ее успокоить: «Смотрите, какие успехи, изуродованная грудь принимает обычную форму. Надо радоваться». (И действительно — чудо, даже я не могу еще к этому привыкнуть.) Но психопата не возьмешь ни словами, ни делами. Нужны лекарства. Назначаю ей тазепам — сначала ударную дозу — сразу 2 таблетки, потом по 1 таблетке три раза. На следующий день она у меня, как солнышко розовое — приветливая и теплая. И муж ее, несчастный Иван Семенович Лебедев, подавленный ужасным диагнозом и заезженный капризами своей супруги, этот несчастный и глубоко симпатичный человек вновь оживает. И все наглядно — город наш небольшой, а Лебедев как на вышке — виден с любого конца. Я оживляю его и помогаю себе. Мой авторитет растет в организациях и в молве. А опухоль тает, уже едва прощупывается. Если смотреть ее как бы впервые, то зафиксируем не четвертую, а, пожалуй, вторую стадию. Везу ее в область на консультацию в институт, и там разрешают оперировать уже сейчас — «на высоте эффекта». Операция проходит гладко, метастазов нет, исчезли под влиянием эндолимфатической химии (подумать только, ведь нигде почти этим методом не пользуются, даже не знают о нем). Первичная опухоль в груди почти исчезла, а потом гистолог обнаружит под микроскопом мощные пласты соединительной ткани, которые прорастут и блокируют остаточный рак.
Иван Семенович Лебедев плачет от радости. Я объясняю, что мне просто повезло. Куда там, и слушать не хочет — Боготворит. Горком и райком улыбаются, я вновь на коне, а рана заживает в срок аккуратным тонким рубцом. Теперь идет послеоперационная лучевая терапия, на коже появляется небольшой лучевой ожог, больная опять уходит в транс, и снова я ее вывожу тазепамом. Здесь пока все в порядке.
Но успокаиваться рано. Как учили нас довоенные комиксы: «Враг не дремлет, враг не спит!». Людмила Ивановна обеспокоена укреплением моих позиций. И, кроме того, она поссорилась начисто с секретарем нашей партийной организации. Ее ненавидит рентгенолог, зав. поликлиникой с нею просто не разговаривает. А тут еще серия анонимок на ее главного союзника и на нее. С того времени, как я читал лекцию по истории русской живописи, декламировал «стихи Пушкина» в ее адрес, гвоздил ее и позорил — с этого времени поняла она, что я ее защищать не стану. С тех пор, лишившись моей поддержки, она поссорилась практически со всеми врачами и с некоторыми сестрами. Раньше я предотвращал подобные с ней ситуации. Теперь она предоставлена самой себе. И ей кажется, что это не она сама виновата, не ее характер, а моя направляющая рука. И теперь она лихорадочно собирает вокруг себя Преторианскую гвардию. Из числа тех, с кем отношения еще сохранились. Она делает сестрам поблажки и одолжения, каждый день они с Пелагеей Карповной организуют совместные завтраки для сестер. Если я случайно захожу в комнату во время такой трапезы — разговор замолкает. И щечки горят у всех. И вот уже взволнованая мама одной юной пациентки спрашивает горячим шепотом: «Доктор, операцию моей дочери вы сделали неудачно?».
— Почему?
— Рубец лежит неправильно.
— Кто сказал?
— Сестра…
Или вдруг больная в палате горько рыдает после небольшой операции, потому что у нее «удалили здоровый кусочек из груди, а больной оставили».
— Кто сказал?
— Людмила Ивановна.
Уже сама выходит на передовую — нервничает, спешит. А я молчу: в преддверии больших комиссий усиливать внутреннее напряжение нельзя. Она, безответственная, этого не понимает. Вообще, безответственным легко на первых порах. Они до трех считать не умеют, им и море по колено, пока не утонут… Я молчу, она наглеет.
Делаем высокую резекцию желудка у сравнительно молодой женщины. Рентгенологически предполагается полип в выходном отделе, но оказался рак, который ползет под слизистой и границу- его толком не увидишь. Резецирую повыше, у самого пищевода, здесь инструменты не положишь, и немного содержимого желудка плеснулось-таки в брюшную полость. Опасное дело: застойное содержимое ракового желудка инфицировано, а это чревато перитонитом в послеоперационном периоде. И женщина слабая, и резекция высокая — опасностей много, риск велик. Людмила Ивановна участвовала в операции и все это видела собственными глазами. На следующий день она подходит к операционной сестре:
— Галочка, ты спала эту ночь спокойно? Ничего тебе не снилось?
— Ничего.
— А я не спала всю ночь из-за тебя.
— ?
— Да, да, и удивляться тут нечему. Ты же подала хирургу не стерильный отсос.
— Откуда вы взяли?
— А я время засекла, ты его кипятила всего две минуты, а нужно пятнадцать.
— Я пятнадцать минут кипятила отсос.
— Не спорь — ровно две минуты, я следила за часами. Не перебивай! Слушай меня! Если ты своему любимому доктору такую гадость сделала, что же ты сделаешь мне?
— Никому я гадости не делала, отсос был стерильным!
— Запомни: отсос был не стерильным, больная умрет. Да, да, умрет по твой вине. И никто тебя не спасет!
Краткая пауза. Галочка обескуражена, подавлена. Людмила Ивановна становится вдруг лучезарной и дружественной: «Кстати, Галочка, чего это ты отворачиваешься от коллектива, почему не завтракаешь вместе с нами?». Галочка приходит в себя: «Отсос был стерильным, а завтракать я с вами не хочу. Это не ваше дело и вы меня не заставите!».
