Милы. Как бы включаю себя в ее воспоминания. А ее воспоминания включают в себя ваш центральный тарасовский Дом культуры. Я так ассимилируюсь.
Лоб Валерии Рудольфовны разгладился.
– А местных-то жителей с каждым годом все меньше. – Я гнала дальше по рельсам, ударяясь уже в глуповатую сентиментальность. – Даже среди тетушкиных знакомых. И я цепляюсь за каждую возможность узнать что-то новое!
Уф.
Как там говорил рассказчик в «Бойцовском клубе»?
«Выражаю благодарность Киноакадемии».
Давай рассказывай… Я же вижу, как тебе нравится, когда тебе в рот смотрят, слова твои на лету ловят! В советское время быть на такой должности в Доме культуры – эх! Ведь наверняка же нравилось чувствовать себя важной особой. А когда Дорошевич заняла это место, тебе это ох как не понравилось.
– В общем-то, вы правы. С восемьдесят девятого было уже совсем не то. Перестройка набирала обороты, многие хорошие вещи уходили в прошлое. Да и на моей должности был тогда совсем другой человек. – Коневец поджала губы. – Разумеется, это не могло не сказаться на работе всего Дома. Это же как единый организм, должно быть в порядке все!
– При вас-то, уж наверное, все так и было, – с ярой искренностью во всем лице подпела я. – Как и сейчас.
Подпевка сработала: Валерия Рудольфовна с ностальгическим вздохом откинулась на спинку внушительного кресла. Из-за этой высокой спинки казалось, что кресло великовато для госпожи администратора. И в то же время она выглядела в нем удивительно уместно.
Сиживала ли в этом кресле Дорошевич?
– И не говорите! А тогда администратором была…
Я подорвалась с кресла и подлетела к двери прежде, чем сообразила: что, собственно, делаю. Бывают у меня моменты, когда надо целиком довериться инстинктам и, не раздумывая, сделать так, как они велят.
На сей раз инстинкты велели посмотреть, кто притаился за дверью, вознамерившись подслушать чужую беседу.
Рита-Ритуля, пламенеющая цирковая Маргарита, упала на недешевый с виду ковер, едва успев выставить вперед руки и колени. В правой руке она сжимала тот самый злосчастный бланк заявки. И самокат с собой прихватила: стоял, прислоненный к стене в коридоре, близ кабинета.
– Вы что-то хотели? – Валерия Рудольфовна моментально взяла начальственный тон, будто и не было моего внезапного марш-броска от кресла до двери.
– Вы начальст-тво? Ну, г-главная здесь? – Она поднялась, деловито отряхиваясь и расправляя в мясо смятый бланк. – Я т-тут…
– Девушка, приемные часы с девяти до двенадцати сорока пяти. Завтра!
– Д-да я только…
– Завтра! – непреклонно отрезала Коневец.
Вот теперь Рита замялась. Глянула на меня – будто только увидела.
– А-а вот же человек…
– Девушка, у нас сейчас решение внеплановых вопросов. И в любом случае часы посещения на сегодня уже окончены.
Последнее было сказано – отчеканено! – таким непререкаемо командным тоном, что проняло даже меня. Да, Валерия Рудольфовна, этот пожилой цельнометаллический колобок, была не из тех, кто доверчиво усаживается сдобной филейной частью лисе на зубы.
Похоже, меня сюда пропустили только благодаря рекомендации Милы.
И я не собиралась дать ей пропасть.
– Валерия Рудольфовна, все в порядке? – Флегматик Артем на удивление шустро добрался до места происшествия и вид имел уже далеко не флегматичный. – Я… я пытался сказать…
– Тьфу, епрст, бю-бю-бюрократы долбаные! – Рита от злости заикалась сильнее обычного, что меня не удивило. Похоже, она всегда злилась, когда сталкивалась с препятствиями. – Ну, нахрен.
Она развернулась, демонстративно пихнула мускулистым плечом младшего администратора (довольно хлипкого с виду, кстати говоря) и была такова. Мне из кабинета было видно, как она, грохнув колесами о пол, поставила самокат и прямо на нем и рванула по коридору.
– Тема, проследи, пожалуйста… – Коневец, оборвав фразу, махнула рукой, Артем удалился. Она же взглянула на часы и вздохнула.
– Увы и ах, времени почти не осталось. Может быть, в другой раз?
– Валерия Рудольфовна, я знаю, что в девяностом году у Дома культуры были серьезные проблемы, – я вырубила сентиментальную девчушку и рванула в бой, – были даже статьи в газетах. И все это – из-за тогдашнего администратора.
Валерия Рудольфовна так переменилась в лице, что я напряглась. Так, не стало бы ей плохо…
– Я… – начала было она.
– И я знаю, что вы пытались сделать все возможное, чтобы репутация Дома культуры не пострадала. Чтобы все оставалось, как прежде, в старые добрые советские времена.
Я вновь метила наугад, опираясь на прочитанный психотип. Такие люди, как Коневец, обычно трясутся над собственными авторитетом и репутацией. И с подозрением реагируют на любые сомнения в своей чистоплотности или благопристойности того места, за которое отвечают.
– Да, да! – закивала Валерия Рудольфовна. – Возмутительно! И эти статьи в газете! Но я… я всегда старалась…
Так, попадание верное: у таких властных авторитетных людей часто бывает потребность в белизне портрета. Трясутся над репутацией, тщательно укрывая не только свои грешки, но и художества коллег: вдруг те повредят и их моральному облику!
– Я знаю, Валерия Рудольфовна. – Я смягчила тон, продолжила более доверительно. – Я здесь, чтобы разобраться. Выяснить до конца и снять тень, до сих пор нависающую над вашим Домом культуры. Вы можете мне доверять. Мила кого попало к вам не прислала бы.
Я не ошиблась: Валерия Рудольфовна искренне считала центральный ДК своим хозяйством, своей территорией. Оттого, быть может, и тянула с уходом на пенсию, не желая выпускать из рук бразды правления.
– Что вам нужно? – спросила она, машинально извлекая из сумки бутылку воды и прикладываясь к ней. После нескольких глотков перевела дух и спросила спокойнее: – Чем я могу вам помочь?
– Мне нужна информация про фигурантку скандала девяностого года, – медленно и внятно произнесла я. – Про Елену Марковну Дорошевич.
Раздался громкий треск – будто кто-то с размаху рухнул в кусты.
Коневец вздрогнула и растерянно оглянулась на окно. Я в секунду переместилась к нему и распахнула его.
Да, под окнами кабинета росли кусты – пышные, упругие кусты сирени и акации. Сейчас они были безжалостно смяты и обтрепаны там, куда приземлилась все та же Ритка.
