— Как зачем? Ясно, как божий день. Разве ты не знаешь, что есть новый заказ? И за месяц надо выполнить его.
Федор рассмеялся.
— Вот ты и есть дурень! — Лицо его сделалось злым. — Все это выдумано для того, чтобы дурачить таких простачков, как ты.
— Зачем дурачить?
Федор взял Михо за руку и, притянув его к себе, приглушенным голосом сказал:
— А вот я тебе скажу зачем. Только дай слово, что никому не скажешь.
— Да ладно, говори.
Федор таинственно зашептал:
— Мне нормировщик сказал, что через два месяца будут нормы пересматривать.
— Ну так что? При чем тут заказ нефтяников?
Федор презрительно скривил губы.
— Эх ты, шляпа! Заказ нефтяников действительно ни при чем, а вот соревнование — «при чем». Они стараются поднять сейчас выработку для того, чтобы можно было увеличить нормы. Раз есть такое большое перевыполнение — значит норма очень маленькая и надо ее поднять. Тут, брат, хитро задумано… А чтоб не вспугнуть таких дурачков, как ты, хронометражистов с часиками не ставят, а вам же, лопухам, говорят: поглядывайте на часы и считайте — сколько минут уходит на нагрев слитка, сколько надобно, чтобы прошить его на прошивном стане, сколько времени пройдет, пока Маруся подаст гильзу к пильгерстану и сколько минут Сокирка будет раскатывать ее в трубу. А дуралей Сокирка рад стараться, семь потов с него сольется, зато тридцать рублей в смену вышиб. А пройдет два месяца, норму повысят, и будет раб божий Сокирка сидеть на голом тарифе — рад будет хоть ставку выработать. Вот она зачем, вся эта история. Ясно теперь?
— Надо подумать, — неуверенно ответил Михо.
— Ну что ж, подумай. Это полезно бывает, — с усмешкой сказал Федор и пошел к печи.
«Башковитый он, — подумал Михо. — Видал, как выложил! И ответить ему не найдешься. А может, в самом деле так?.. Но ведь Сашка сам это сделал!.. А кто его знает — сам или не сам? Он партийный, сказали ему в парткоме: делай, — он и делает». Чувство неприязни к Гнатюку, несколько остывшее за ночь, вспыхнуло с новой силой. «Он, видать, такой! На словах одно, а в душе другое. Передо мной, так строит из себя закадычного друга, а с Марийкой…» Мысль о том, что Гнатюк пытается отнять у него Марийку, привела Михо в неистовство. «Так он дурить меня вздумал! Нет, подожди. Как бы сам в дурнях не остался».
Михо направился к пильгерстану, никого не замечая, не отвечая на приветствия…
— Ты что, оглох, что ли? Я его зову, зову, а он прет, не разбирая дороги.
Михо обернулся и увидел мастера Никифорова.
— Что ты как зачумленный мчишься? — с трудом переводя дыхание, крикнул Никифоров. — Пойдем в конторку потолкуем.
В конторке мастеров никого еще не было. Никифоров сел за стол и указал Михо на скамейку.
— Садись.
— Ничего, можно и постоять, не барин, — мрачно ответил Михо.
— Что это ты сегодня тучей глядишь? Или, может быть, Гнатюку завидуешь?
— А чего мне завидовать? — вспылил Михо. — Что я, девяносто слитков не прокатаю? В прошлом месяце, двадцать третьего числа, восемьдесят пять прокатал.
— Так то же не обсадные были.
— Ну что ж, что не обсадные, могу и обсадных прокатать девяносто штук.
— Так прокатай! Зачем же дуться?
— А кто тебе сказал, что я дуюсь?
— Никто не говорил, по физиономии видать. Не дюже веселая.
— Ладно, что тебе до моей физиономии. Говори толком, что хочешь, а то зараз собираться начнут.
— О том и хотел поговорить, чтобы ты сегодня на сменно-встречном взял обязательство прокатать девяносто слитков. И ввести в нашей бригаде, как у Гнатюка, встречно-часовой план.
Михо со злостью взглянул на Никифорова.
— Это кто же меня просит насчет встречно-часового? Ты, что ли?
Никифоров удивленно пожал плечами:
— Ты что, белены объелся? «Кто просит, кто просит?» Чего это я буду тебя просить? Вчера в партийном комитете обсуждали вопрос о рекорде Гнатюка и мне, как коммунисту, поручили организовать встречно-часовое планирование у нас в смене.
— Понятно, — пробурчал Михо и нервно, дрожащими руками зажег спичку, чтобы закурить.
— Что понятно?
— Все понятно. Тебе поручили организовать?.. Организуй.
— А ты?
— А я подожду. Спешить некуда. — Михо направился к выходу. — Пойду к стану. Чего зря время терять.
На бригадном собрании Михо не выступил. Когда начальник смены попросил ответить, берется ли он каждый час катать десять слитков, Михо мрачно пробурчал:
— Подождем.
Работал он не спеша. Со второго стана гудки раздавались чаще. По этому Михо знал, что Виктор Чернов катает быстрее его. Еще продолжая катать трубу, машинист пильгерстана дает гудок — это сигнал на печь, чтобы выдавали новый слиток. Обычно гудки чередовались равномерно: один на первом стане, спустя несколько минут другой гудок, на втором стане. На этот раз Виктор то и дело нарушал черед, выбивался вперед. Когда раздавался гудок на его стане, Михо машинально бросал взгляд на циферблат часов.
Пять минут тридцать секунд.
Еще гудок.
Пять минут тридцать секунд…
Потом гудки стали еще более частыми.
Пять минут.
Четыре минуты пятьдесят секунд.
Четыре минуты сорок восемь секунд…
Михо крепче стиснул рукоятку управления, словно боясь, что она, ослушавшись хозяина, увлеченная темпом чужой работы, ускорит движение стана. Давая гудок, он тоже взглядывал на часы и мысленно подсчитывал время.
Шесть минут…
Шесть минут десять секунд…
Шесть минут…
Пять минут пятьдесят секунд…
Мускулы его напряглись, кровь стучала в висках.
Подошли Виктор и Никифоров. Они постояли несколько минут, наблюдая за работой стана, потом Виктор сказал Михо:
— Пусть поработает Никифоров, а ты спустись, поговорим.
Михо уступил место Никифорову, вытер руки паклей и спустился с площадки вслед за Виктором.
— Что с тобой, Михо? Какой ты странный был на сменно-встречном, — сказал Виктор.
— А какой я особый был? Такой, как всегда.
— Нет, не как всегда. В цехе начинается соревнование, люди хотят быстрее выполнить заказ, а ты почему идешь против?
Михо упрямо сдвинул брови.
— Я не действую против. Работаю как могу.
— Нет, действуешь против. Печная бригада взялась выдать больше слитков, на прошивном стане тоже поднажали. А ты не принимаешь слитков, медленно катаешь. Производительность всего цеха сдерживаешь. Люди обижаются, говорят: мы можем больше выработать и заработать больше, а Сокирка мешает.
— Кто жалуется?
— Неважно кто. На печи жалуются, и на прошивном стане тоже. Заработок же — от общей выработки.
Михо молчал, раздумывая, стоит ли говорить. «Поднимет бучу на весь цех», — подумал он. Но все же сказал:
— Сейчас жалуются, зато потом спасибо скажут.
— Как это понять?
— Долго объяснять.
— А ты все-таки объясни, дело важное.
Михо помолчал некоторое время, потом произнес:
— Если болтать не будешь, скажу.
Он огляделся, убедился, что они одни, и тихо сказал:
— Скоро пересмотр норм будет, и невыгодно нам сейчас гнать высоко выработку. Понятно?
Виктор с недоумением поглядел на Михо.
— Это кто тебе такое сказал?
— Какая разница кто? Абы правда была.
— Э, да тут дело серьезнее, чем я думал! — заметил Виктор. — Об этом действительно надо поговорить подробнее. И в другой обстановке. Разве ты не понимаешь, что чепуха это? Нормы, конечно, пересматривать будут, но только при чем здесь почин Гнатюка?.. Стыдно тебе отставать… Стан у тебя в порядке?
— В порядке.
— Ну так что, Михо, нажмешь?
— Посмотрим.
Михо пошел к стану. «Кто его знает, где правда? — размышлял он. — Мешать я, конечно, не буду, но только особенно гнать тоже не хочу. Посмотрим, как выйдет».
Но горячую кровь нелегко унять. При каждом взгляде на циферблат Михо чувствовал, что стрелки будто тянут его вперед. Прокатав трубу, он теперь нетерпеливо поглядывал на Никиту Ушкова, подававшего дорна. Хотелось крикнуть: «Быстрее!» Но Никита и сам, видно, уже почувствовал, чего ждет от него машинист пильгерстана, и быстрее задвигался у ванны с дорнами. И на прошивном стане, и на печи тоже почувствовали, что Сокирка рванул вперед.
Никифоров, поглядывая на часы, отмечал в уме: «Четыре минуты пятьдесят секунд… Пять минут… Четыре минуты сорок пять секунд…»
Это дает гудки Чернов.
Но вот зачастили гудки и на первом стане.
Пять минут тридцать секунд.
Пять минут двадцать секунд.
Будка управления вздрагивает от толчков стана. У-ух, у-ух, у-ух. Валки стана схватывают в свои объятия гильзу и куют, куют, раскатывая ее в темновишневую трубу.
Михо чувствует, как слился со станом. Кажется, что стан кует в ритм с его дыханием. Это ощущение пришло к нему вместе с мастерством. Пожалуй, он мог бы даже указать день, когда это случилось.
