Любовь Неясыть с тревогой смотрела на то, что происходило на улицах Аддис-Абебы. Сейчас она бы не решилась отойти от госпиталя даже на сто метров. Ветер доносил гарь пожаров, постоянно слышалась трескотня коротких очередей или одиночных выстрелов. Лишь благодаря охране они находились в относительной безопасности. Хотя пару раз к госпиталю направлялись небольшие группки вооружённых мародёров. Но каждый раз их отгоняли сильным огнём или попросту расстреливали на месте.
А потом к городу подошёл другой мятежник, и перевес сил явно сместился в его пользу.
Генерал Ханас поначалу отчаянно сопротивлялся, но скоро стал подумывать о бегстве из города. Понять, что он проиграл, было нетрудно: ему не хватало ни людей, ни поддержки. Авиация не вмешивалась, не решаясь принять чью-либо сторону. Склонить её начальство к поддержке мог бы помочь арестованный министр обороны. Однако Тесфайе Кидан не захотел идти на сотрудничество. Вероятно, ждал помощи советского правительства или справедливо полагал, что переворот в конце концов закончится, и его освободят.
О чём думало это самое советское правительство так и осталось за кадром. Бои шли уже не только на окраинах города. Аддис-Абебу заволокло дымом, пылали от артобстрела дома, и ничего невозможно было понять. Ясно одно: по-тихому смена власти в этот раз не пройдёт. Поэтому представители Советского Союза в Эфиопии озадачились в первую очередь экстренной эвакуацией своих соотечественников. Но всех собрать не удалось, в числе оставшихся оказалась и Любовь Неясыть.
Вокруг госпиталя шла перестрелка, гремели выстрелы. Все внешние стены покрылись оспинами от пуль. Здание зияло выбитыми стёклами окон, и пули порой беспрепятственно залетали внутрь. Непрерывно несли раненых. Люба буквально падала с ног, работая в операционной. Раненых оказалась так много, что оказывать им помощь успевали не всегда. Не хватало всего: докторов, перевязочного материала, спирта и всего самого необходимого для проведения операций. Даже стерильного хирургического инструмента не хватало. А проводить его своевременную стерилизацию мешали возникшие условия.
Простояв на ногах десять часов, Любовь впала в истерику. Последней каплей стал выстрел из гранатомёта. Попав в окно, снаряд взорвался буквально в соседнем помещении, совсем недалеко от операционной. Взрывной волной выбило дверь, и с потолка прямо во вскрытые внутренности раненного в живот солдата посыпалась штукарка. Всех медиков, стоявших вокруг стола, разметало, и чудом уцелевшая Люба вдруг разревелась, испуганно озираясь вокруг. Потом отползла в угол у разбитого окна и, обняв саму себя руками в окровавленных хирургических перчатках, забилась в него, сотрясаясь от рыданий. А вокруг гремела стрельба и взрывы, это войска генерала Акабо Барама пошли на штурм.
Я сидел в штабе ветеранов, пытаясь мониторить обстановку. Получалось пока очень плохо: информаторов в городе у меня почти не было, да и связь с ними осуществлялась отнюдь не фельдъегерская. Афганцы и резервный отряд остались в горах, и я ждал Саида с двумя тысячами моджахедов. Неделю назад они высадились в Африке и теперь шли сюда. По моим подсчётам добираться ему ещё примерно недели две-три: отряд всё-таки большой. К тому же всё продовольствие приходилось везти на ослах и верблюдах.
Наших воинов здесь я берёг и старался не кидать в бой по пустякам. Можно было, конечно, вывести на арену действий прохлаждающихся в горах афганцев, но это вызовет слишком много вопросов. Да торопиться с этим не стоит. Насколько я понял: в дело включились скрытые партии. Вот повылезут все из щелей, тогда и думать буду.
Чуть позже я вместе с отрядом наиболее подготовленных бойцов переехал в свой дом. Сейчас подготовленных людей у меня имелось больше, чем когда я атаковал здание госбезопасности. Солдаты разместились во дворе, в доме обитал один я. В тоннеле же находился склад с оружием, и там никого не было, солдаты и не знали о нём ничего.
О том, что на госпиталь напали, и вокруг него идёт бой всех со всеми, я узнал по телефону. Подумалось: да и хрен с ними, надо дать нашим приказ отступать. Загруженный постоянными заботами мозг не сразу уловил скрытую опасность. Зато следующая мысль буквально обожгла меня изнутри: Неясыть!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Приготовиться к марш-броску! — рявкнул я. — Пять минут на сборы!
Все подорвались, подхватывая оружие и собирая экипировку. По истечении отведённого времени отряд был готов действовать. Бежать до госпиталя далеко, но рядом с забором приткнулись наши машины: уазик и Урал. Загрузившись в автомобили и ощетинившись во все стороны стволами автоматов и пулемётов, мы рванули на помощь.
По городу ехали аккуратно, выбирая тихие улицы и старательно объезжая те, на которых шли перестрелки. Но это удавалось не всегда, и тогда машины останавливались, вооружённый до зубов отряд вклинивался в бой, раскидывая перекрёстным огнём противоборствующие стороны.
Наконец, мы добрались до оказавшегося чуть ли не в эпицентре сражения госпиталя. Бросив машины подальше от подступов к зданию, мы появились в тылу у наступающих и ударили им в один из флангов. Сначала в осаждающих госпиталь полетели гранаты, а потом заговорили и наши пулемёты, выкашивая врагов. Кто атаковал здание: бойцы ли генерала Акабо Барама, мародёры или ещё кто, я не знал. Да мне, собственно, на то наплевать было. Не жалея ни себя, ни других, я тоже вступил в бой.
Не знаю, что подумали нападавшие, получив неожиданный удар в спину. Вряд ли они вообще поняли, что сражаются с ветеранами. Впрочем, искушать судьбу никто не стал: не оказывая никакого сопротивления, осаждавшие госпиталь эфиопы бежали. Я же бросился к зданию, на ходу выкрикивая приказы:
— Снимайте охрану госпиталя! Забираете своих и отступаете к нашему штабу. Там займёте круговую оборону. Я отыщу доктора и отвезу её в посольство. Оставьте мне УАЗ.
Отряд принялся выполнять приказ, а я заскочил внутрь и бросился искать Неясыть. Не знаю, как долго я бы носился по зданию, пугая оставшийся в живых персонал и повылезавших из-под импровизированных укрытий пациентов, пока не прижал к стене какого-то эфиопского докторишку.
— Где Неясыть? — прошипел я.
Тот лишь испуганно махнул куда-то рукой и выдавил из себя:
— В операционной…
Стремглав пролетев дальше по коридору, я оказался в нужном помещении и оторопел, увидев распластанный на операционном столе труп раненого и раскиданные по комнате тела медиков. Судорожно осматривая людей в белых халатах, я никак не мог найти нужного мне человека и чувствовал, что впадаю в бессильную ярость. Тихий то ли стон, то ли всхлип привлёк моё внимание, и я заметил сжавшуюся в углу Любу. Девушка была вся в крови! Моё сердце пропустило удар! Неужели ранена? Но она вдруг распахнула глаза, невидяще уставилась на меня потускневшим взором и подняла на меня подаренный мной же револьвер!
— Люба, нет! — воскликнул я, но не успел: грянул выстрел, мимо цвиркнула пуля. Глаза девушки широко раскрылись, и в них отразился такой ужас, что не передать словами. Метнувшись к ней и подхватив на руки, я вынес её в коридор. Затем, пошарив в сумках на ремне, нашёл успокоительное средство собственного производства и попытался влить его ей в рот.
— Пей, это поможет, пей.
— Не хочу, — отворачиваясь от склянки и стуча зубами, сопротивлялась она.
Не прибегая к бессмысленным уговорами, я нажал ей на стыки челюстей и, раскрыв её рот, быстро влил в горло лекарство. Она сглотнула, потом закашлялась. Не теряя зря времени, я подхватил маленькое лёгкое тело и понёс свою Любовь в её комнату.
— Собери все самое необходимое, — приказал я обессиленно севшей на кровать девушке, ища подходящую сумку.
То ли подействовал мой тон, то ли пока её нёс, Любе немного полегчало, но вскоре Неясыть собралась. Я ей активно помогал, сгребая в вытащенный из-под кровати чемодан всё, что попадалось под руку. Вернуться ей сюда будет сложно, вернее, почти невозможно. Да и если вернётся, вряд ли что-то из этих вещей уцелеет. Собственно вещей у неё оказалось совсем немного. Схватив подвернувшийся солдатский вещмешок, сгрузил туда то, что не поместилось в чемодан, и потащил девушку к выходу.
