— Не хочу, чтобы их перевернули!.. Давно замечаю его с нею.
— Э, Пелик, тебе мерещится. Чтобы Светка и Леондрев?..
— Да. Часто.
— Зубрила Леондрев? — Володя посмотрел испытующе в лицо Пеликану, словно желая удостовериться в его здравом уме и памяти. — Никогда бы не подумал.
Пеликан смущенно отвел глаза и сказал печальным тоном:
— Я их даже вечером встретил на дорожке к клубу…
— В самом деле? Ты мне не рассказывал.
— Он ее вел под руку. — Видимо, признание давалось с большим усилием и смущением. — Не подумай, Цес, я случайно встретил.
Володя быстро поднялся на ноги, прихватив свою книгу с земли.
Бесконечно голубое небо над ними, без единого облачка, ласково обнимало все обозримое пространство — купы нежнозеленых деревьев, молодую, не успевшую пожухнуть траву, обширный проточный водоем с прохладной водой, искрящейся и переливающейся в солнечных лучах, лодки, махая веслами, бороздили ее гладь, крики радости, энергии, или радостного огорчения, звенели в хрустально чистом воздухе, там и здесь на воде виднелась голова и бурлящий след бодро устремляющегося вперед пловца.
— Скажи мне, — спросил Володя, — ты хочешь с нею поговорить наедине?
— Что ты задумал? — спросил Пеликан.
— Хочешь или не хочешь?
— Но не сейчас… не здесь… — Пеликан неуверенно посмотрел на приятеля, потом перевел взгляд на воду, отыскивая среди многочисленных лодок ту единственную, которая интересовала его. — Я против того, чтобы остаться с ней наедине любой ценой. И вообще не хочу ее видеть!..
Володя, прищурив глаза, подчеркнуто оценивающе оглядел безукоризненный наряд Пеликана и усмехнулся.
— Приготовься, — сказал он, — из мокрой курицы снова стать самим собой… то есть, героем — но, может быть, по виду и превратишься в мокрую курицу…
— Цес, шутки в сторону. Не смей применять силу. Я тебя ни о чем не прошу.
— Ну, да. Пеликан — пацифист — ха, ха, ха! извините — желает страдать молча. Он не держит зла ни на кого. Граф Монте-Кристо это не он… Кстати, сам-то ты умеешь плавать?
— Цесарка! — со злостью позвал Пеликан.
Но тот уже сбегал по берегу вниз, крича и размахивая руками, стараясь привлечь внимание Малинина.
— Юрка, греби сюда!.. Я хочу к тебе сесть!.. — Малинин, проплывающий невдалеке, услыхал и двумя-тремя мощными ударами весел направил лодку к нему. Володя зашел в воду, перелез через борт. — Давай быстрей, поворачивай. Поплыли!..
Но было поздно. Произошло то, чего он опасался. Сухарев подбежал по воде и, ухватив цепь на носу лодки, потащил ее к берегу. Володя и Малинин вскочили на ноги, рискуя опрокинуться, кричали на Сухарева, Малинин выхватил из уключины и замахнулся веслом. Но когда на помощь Сухареву пришел Далматов, стало ясно, что ни словом, ни делом не удастся остановить их.
Лодку подтянули к самой земле. В нее набилось столько народу, что она прочно села на грунт и, чтобы отправиться в плавание, потребовались немалые усилия четырех пиратов, сызнова слезших в воду. Неспешный и важный подошел Пеликан в своем костюме, молча ступил на борт, ему освободили место в середине центральной скамьи.
Все кричали, весело, как им казалось, острили. Никто толком не знал, чего они хотят, куда направляются. Плыли, катались — чего еще? Малинин греб, никого не подпустив к веслам.
— Ты бы снял тенниску свою. А лучше всего, и штаны. И туфли, — сказал Володя, притиснутый к Пеликану. — Свяжи в узел: так будет надежнее.
— Ну, нет, — солидно возразил Пеликан. — Если суждено мокнýться, надежнее всего сохранить одежду на себе.
— Не жалко будет? — спросил Володя с усмешкой. — Размокнут твои новые, отутюженные брюки. Где ты их отхватил? И какого черта, — он перешел к негодованию, — тебя занесло сесть в лодку! Я говорил тебе!..
— А я один раз… года два назад… уже плыл… вот точно так же, — задумчиво произнес Пеликан. — Точно, точно… Удивительное дело. Как мы любим всегда вспоминать и печалиться о прошлом… Переживаем прошлое, устремляемся в будущее — но никто не владеет искусством жить сию минуту. Настоящая жизнь, просто жизнь — только сейчас. Остальное — химера.
— Значит, такие мы, что не умеем обходиться без химер. Впрочем, они, — Володя показал на соседей, — кажется, умеют. Мы одни такие.
— Да… — сказал Пеликан понизив голос, но никто не обращал внимания на их разговор. — Зачем мы тогда сидим в этой посудине?
— Боюсь, нам недолго остается… Спасай Светку! Береги штаны и туфли!.. Я уж как-нибудь…
В этот момент они стукнулись о лодку, в которой сидели Светлана и Леондрев. С веселым и кровожадным гамом все, сколько их было, потянулись к чужой лодке, придавливая ее борт книзу и поневоле накреняя собственную лодку на одну сторону. Все свалились на один борт, не владея уже ситуацией и не умея восстановить равновесие. Стукнули и затрещали весла. Девушка завизжала. Володя, не дожидаясь завершения событий, перепрыгнул через противоположный борт и плюхнулся в воду, подняв как мог высоко руку с книгой. Он поплыл на боку, загребая одной рукой. На тонущей лодке, с которой сигали пассажиры, молча стоял, выпрямившись в рост, Пеликан в ослепительных брюках, почти до колен залитых водой.
Света барахталась в воде. Леондрев с ужасом озирался, стоя по-собачьи на четвереньках на перевернутой килем кверху лодке; он цеплялся за мокрые, скользкие доски, ища малейший выступ, опору для пальцев. Как-то странно перекосилось немое лицо, безумие безнадежности отразилось в глазах.
Пеликан в одежде и в туфлях подплыл к Свете и предложил ей опереться на его плечо, что она немедленно и сделала. Мельком заметил красивое лицо, широко раскрытые, испуганные глаза.
— Он совсем не умеет плавать, — сказала Света.
— Держись за лодку, — сказал Пеликан Леондреву, — она на плаву. Можешь слезть в воду, только крепко держись…
Леондрев с безумным выражением смотрел на него, вцепляясь руками и ногами в спасительное и скользкое днище.
— Эй, обормоты!.. — закричал Пеликан. — Помогите отбуксировать к берегу: человек не плавает. Света, возьмись, так надежно. Будем толкать: она не тонет.
Усилиями нескольких человек несчастная лодка двинулась к берегу. На полдороге к ним присоединился Володя, уже без книги, которую оставил на суше.
— Ну, прямо настоящий корабельный истукан, — не удержался он при виде смешной фигуры Леондрева. — Пелик! как там под водой? Туфли на ногах? Света, платье на тебе?
Кругом засмеялись. Пеликан хранил суровое молчание. Света и Леондрев ничего не ответили. Последний, только лишь увидел, как люди встали по пояс в воде, соскочил с лодки, бросился бегом к берегу и дальше, дальше, словно сотня водяных гналась за ним.
Света вышла из воды, мокрое платье облепило тело. Она провела ладонями, отжимая его.
Пеликан посмотрел коротко и хмуро.
Она боком, осторожно и плавно, как человек, который считает, что если он не станет замечать никого, то и его не заметят, — уходила в сторону.
— Цес, идем в подвал… Вот, мокрая полсотня — но целая.
— Ты чего захотел?
— Купим ящик пива. Было мокро снаружи, теперь надо, чтобы было мокро внутри.
Володя с восхищением воззрился на него. Две бутылки пива, ну, четыре бутылки — но кому могло взбрендить замахнуться сразу на ящик, на двадцать бутылок, иными словами, десять литров на двоих?
— Пелик, ты хорошо подумал?
— Посидим, поговорим. Я должен возместить тебе банку повидла, это во-первых…
Они шли вокруг, через плотину, потому что их занесло на противоположный от общежития берег и не хотели они связываться еще раз с лодкой.
Володя повернул голову и увидел ухмыляющуюся, хмурую физиономию. Пеликан молчал. Будто не он только что намеревался сообщить нечто интересное.
— Ну, говори, черт рыжий, что во-вторых!
— Цес… Хе-хе-хе… Во-вторых, ты далеко не принцесса на горошине.
— Ничего не понимаю.
— Ну, скоро поймешь.
— Когда?
— Скоро… Сказать я тебе ничего не скажу. Сам умный и догадливый. Но намекну.
31
На пятой-шестой бутылке включился правильный насос.
Внутренний автомат.
Каждые десять минут — по часам — они должны были спускаться вниз, во двор, для облегчения мочевого пузыря. Жидкость уходила — хмель оседал в тканях, в органах. Он был вдавливающий и тяжелый при ясной, казалось, раздумчивой голове: ноги и все тело наливались капитальной, памятниковой чугунностью.
Они сидели за столом против друг друга. Модест отсутствовал, он был на работе. Пикапаре исчез куда-то, испарился. Им никто не был нужен, и Всевышний, Единый и Всеблагой, оставил их вдвоем.
Они пили горьковатое пиво из граненых стаканов, порой, прилепляя на край щепотку соли. Три тарелки, три порции жареного жирного шницеля с гречневой кашей, которые они тоже купили в столовой, стояли среди бутылок на столе, покрытом облупленной клеенкой; кашу еще как-то замечали время от времени, но один шницель лежал нетронутый, один был не без гримас и ужимок съеден Пеликаном, наконец, третий, обкусанный меньше чем наполовину Володей, из-за жирности забыт был на грязной тарелке в небрежении.
