«Господин Лефевр представлял собой в это время весьма привлекательного мужчину тридцати четырех — тридцати пяти лет, очень темного волосами, очень бледного лицом и очень истощенного телом. В нем нетрудно было узнать человека, который долго жил в Париже и много вкусил от его дозволенных радостей, но еще более — от запретных», и продолжал наслаждаться в ритме один раз в месяц. С этой целью он уезжал на несколько дней и возвращался всегда неожиданно, дабы его персонал был всегда настороже и не предавался недозволенным каникулам.
У Александра есть кров и пища. Есть очень милая комнатка, выходящая в сад, свободные вечера и о чем писать. Не хватает только вдохновения. На работе он томится, по Мари-Луизе скучает. В субботу он возвращается в Виллер-Котре, охотясь по дороге, две ночи проводит дома и возвращается к занятиям в понедельник утром. Свекровь его сестры живет в Крепи-ан-Валуа. Благодаря ей, он вхож в круг местных буржуа. Внимание его привлекает Атенаис Лекорнье, но без взаимности. У Александра нечего надеть, стало быть, причина столь удивительного безразличия по отношению к нему именно в поношенной одежде. Брат Атенаис — такого же роста, как Александр, и к тому же услужлив, он готов рекомендовать Александра вместе со своими мерками своему портному Бампу, 12, улица Эльдер, Париж. Александр посылает двадцать франков задатка. В обмен Бамп отправляет фрак, жилет, панталоны и чек на сто пятьдесят франков, которые можно уплатить в рассрочку по двадцать франков в месяц.
Но свежая парижская элегантность Александра не более покорила Атенаис. И он отправляется развеять свою меланхолию в Эрманонвиль. «Поэтическая сторона паломничества чуть оживила мою бедную оцепенелую музу, бледную и полузадохшуюся бабочку, выпраставшуюся из куколки в январе, вместо мая». Полупрозой, полустихами он пишет подражание Демустье. «Окрестил я это принципиально новым названием «Паломничество в Эрманонвиль». Поскольку Атенаис тупица, он посылает рукопись Адольфу для издания. «Адольф, естественно, не смог найти ей никакого применения, в конце концов потерял, никогда уже не смог найти и хорошо сделал».
Зато в обмен Адольф прислал ему «Айвенго» Вальтера Скотта в переводе 1820 года[26]. Обескураженный поначалу этой новой для него литературой, Александр тем не менее перечитал роман и почувствовал себя «мало-помалу преображенным, и в конце месяца я уже пытался сделать мелодраму из «Айвенго»[27], «мелодраму в трех актах, пышно поставленную», написанную достаточно жестко и хорошо выстроенную. Что дальше? Снова прибегнуть к помощи Адольфа? Но предшествующий опыт в этом направлении был не из счастливых. Может быть, лучше сохранить рукопись, пока не представится самому случай пристроить ее в Париже.
Случай представился в начале ноября. Мэтр Лефевр собирается в Париж, в один из своих ежемесячных загулов. Появляется Пайе, бывший старший клерк у Меннесона, соучредитель театра в Виллер-Котре, а ныне только помещик, приехавший в город справиться о ценах на зерно. Александр поведал ему свою сердечную тоску, свои авторские горести, свое отвращение к нотариальному делу и отчаяние в замкнутом круге здешней жизни. И вдруг — идея:
«— Какая же?
— Поехали на три дня в Париж.
— А твои занятия?
— Господин Лефевр сам завтра отправляется в Париж; обычно он не возвращается раньше чем через два-три дня; к этому времени вернемся и мы».
Пайе не против неожиданных эскапад, но только: он порылся в карманах, при нем не больше двадцати восьми франков. У Александра семь. Пайе качает головой, один дилижанс обойдется им в тридцать. Но Александр никогда не отказывается от идеи. У Пайе есть лошадь, у Александра ружье и собака. Если немножко побраконьерствовать дорогой, то вырученных за дичь денег хватит на жизнь. Если же появится лесник, то с лошади его легко заметить издалека, и тогда охотник с добычей успеет скрыться, а у пешего лесника не будет никаких оснований разбираться с прогуливающимся налегке. В крайнем случае достаточно монетки в двадцать су, чтобы его задобрить.
«— Ну! Ну! Ну! Недурно пущено… Мне говорили, ты пьесы сочиняешь?»
У Александра талант к плутовской комедии, осуществление этого паломничества в Париж соответствует первоначальному сценарию. Он взваливает на себя охотничье снаряжение, засовывает свое нарядное платье и рукопись «Айвенго» в чемодан, берет ружье, свистит своей собаке по имени Пирам и прыгает на круп лошади Пайе позади него. С наступлением ночи друзья останавливаются в гостинице «Круа» в Эрманонвиле. Никакой поэзии, плотный ужин, комната, все за шесть франков, остается двадцать девять. Рано утром в воскресенье они продолжают путь. В Даммартене обедают «за кролика и трех куропаток, и мы еще переплатили. Мы могли бы потребовать дать нам сдачу жаворонками». В Париж они прибывают поздно вечером с четырьмя кроликами, дюжиной куропаток, двумя перепелками и двадцатью семью франками, так как пришлось подкупить двух лесников.
В отеле «Вьё-Огюстен» Пайе известен как богатый землевладелец. Поэтому пришлось объяснить хозяину, будто он и Александр поспорили с англичанами, что доберутся до Парижа и обратно, не истратив ни единого су. Хозяин оценил дичь, дал стол и дом на два дня, на Центральном рынке он хорошо заработает. Осознав, что он, наконец-то, в Париже, Александр никак не мог уснуть и завидовал своему псу Пираму, у которого отсутствовало воображение. С семи утра он уже на ногах. Пайе отправляется по своим делам. Александр же с рукописью под мышкой бродит в поисках улицы Пигаль, где живут Лёвены. Перед Французским Театром он неожиданно останавливается: «Сулла», трагедия в стихах в пяти актах господина де Жуи» написано на афише. И огромными буквами: «Роль Суллы исполнит г-н Тальма». Александр решает, что непременно посмотрит пьесу, хоть бы и пришлось растратить остаток общих денег. Не пришлось, так как Адольф был вхож к Тальма и привел с собой Александра. Тальма занимался своим туалетом.
«Он мыл себе грудь; голова его была почти полностью выбрита, что чрезвычайно меня занимало, ибо десятки раз я слышал что в «Гамлете» при появлении призрака отца видно было, как волосы на его голове вставали дыбом».
К счастью, актер вслед за тем достаточно театрально задрапировался в плащ, что помогло Александру забыть предшествующую тривиальную сцену. Тальма ничего не стоило устроить им две контрамарки: в качестве акционера театра он имел на это право. Адольф представляет Александра как сына Генерала. Тальма смутно вспоминает отца и протягивает сыну руку. «У меня было страшное искушение поцеловать ему руку». Но он не осмелился. Этот приступ скромности, без сомнения, помешал Тальма спросить его, что же он такое драгоценное прижимает к своему сердцу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
