Шестьдесят три, шестьдесят четыре, шестьдесят пять…
Меня не было видно на тренировочной площадке в придорожных кустах. Я же мог видеть большую часть шоссе. Специально подобранное место на случай приближения милицейского уазика.
Шестьдесят шесть, шестьдесят семь… одна знакомая черта лица, другая… шестьдесят восемь… Слишком большая пауза – это уже халява…
Сомнений нет – бритоголовым загорелым водителем проехавшей мимо машины был мой брат, которого я не видел четыре года.
Радость поступила к горлу, как тошнота. Такое же редкое, даже более редкое и диковинное ощущение. Надежда на выход из тупика. На возможность хоть каких—то перемен. Не обязательно к лучшему. Просто нужны были перемены, какой—то способ успокаивать сердцебиение. Даже после отжимания оно не должно так стучать.
Я прикинул расстояние до разрушенных складов. Добежать до четырнадцатого счета. Резко рванул с места.
Максимальная скорость. Двенадцать. Неплохое ускорение. Подтянулся по торчащим перилам из железного прута и забрался на ржавое дно зернохранилища.
Отличное место для медитаций. Вокруг – только ржавое железо, когда—то хранившее тепло зерна. Железо, кормившее страну хлебом. Лестница как возможность покинуть мир окружающей ржавчины. Такая же рыжая, как и все вокруг. Парилка жуткая. Надо прийти сюда ночью – наверное, от железа еще долго исходит дневное тепло.
Я станцевал несколько обрывков заученных когда—то танцев. Потом еще. Пот ручьем полился по телу.
Большое колесо
В деревню занесло.
Зачем—то колесо
Сюда к нам принесло.
И если бы коров
С утра так не несло,
Оно бы было чистым —
Большое колесо!
Я пел этот бред на манер рэпа и продолжал свой бешеный по ритму танец. Однако деревенский фольклор плотно проникал в сознание сквозь призму навеянного театраль—ной жизнью интеллектуального хаоса. Видимо, сказывается окружающий бэкграунд, хочешь не хочешь, а сказывается.
Я бежал по почти вертикальной железной стене, стремясь сделать второй шаг вверх. Через какое—то время он стал получаться. Шаг, еще шаг, прыжок вверх.
Нинзя. Голый потный нинзя. Такого нинзю бросить – нинзя! Нинзя!
Приду и буду записывать все этапы моего жуткого падения. Точнее, моего подъема, ибо падение, опустошение, эмоциональный удар, духовная смерть – все это послужит уже отправной точкой. Все это уже случилось.
Я помню, в школьном возрасте читать мой дневник было чуть ли не главной радостью Брата. Он ежедневно листал страницы с нашими общими персонажами и хихикал, спрашивая: «А об этом почему не написал?»
Начну заниматься этой хренью снова – он не посмеет бросить пишущего о нем. Тем более только в «писанине» можно ответить на один очень простой вопрос, который люди так любят задавать друг другу: «Как ты дошел до жизни такой?» Когда вам задают такой вопрос на улице, что вы можете ответить? Любые варианты:
– Сам не знаю…
– Постепенно…
– Так получилось…
– Да нет, на самом деле все не так плохо…
Все они лишены подробного и неторопливого анализа, на который способен только человек, записывающий свои мысли на бумагу.
Сейчас все читают, как дошли до жизни такой фотомодели, звезды, жены миллионеров…
Придет время, и напишем свои книги мы: бомжи, дворники, неудачники в бизнесе, в науке и любви. И эта серия будет интересней, мать его…
Ты прощаешься со мной – чао, бамбино, соppи.
Для меня теперь любовь – это только горе.
Две кости и белый череп – вот моя эмблема.
Называй меня теперь – теpминатоp Hемо!
С. Шнуров, группа «Ленинград»
Еще полчаса танца. В деревню, навстречу переменам!
2
«Ты отвратительно выглядишь, – говорит мне мой брат, вылезая из машины. – Во что ты одет», – он морщит свой нос. Теперь он окончательно счастлив. Помимо денег у него добавился один немаловажный штрих – возможность смаковать мое униженное и тупиковое состояние. Настала пора брать реванш за те долгие годы, когда то, что я старше на полтора года, имело большое значение.
– Надо тебе купить что—нибудь… На распродаже в «Эспри» в Гонконге…
«Как же, от тебя дождешься, скорее бомж отдаст мне свои последние ботинки», – думаю я про себя.
– Я тоже рад тебя видеть, – говорю я, и мы обнимаемся, как солдаты, вместе хлебавшие когда—то давно манную кашу из одного толчка. – А что это за машина такая большая?
– Это «нисан»! От слова «не ссать!» – машина для смелых. Так, что «не ссы!» – как бы ты плохо ни выглядел – мы что—нибудь придумаем! А почему на этот раз ты весь в бинтах?
– Я просто ехал на велосипеде, Брат. А они побежали за мной… мерзкие… грязные… лохматые…
– Кто побежал? Жители деревни?
– Собаки… целая свора собак…
– Кошмар! Тебе же нужны теперь прививки от бешенства, Брат!
– Мне не страшен этот вирус, Брат! Правда, не страшен!
3
Деревня.
Месяц до приезда Брата—Которого—Нет
Все мои слабые попытки достижения гармонии безжалостно разбивались об острые грани действительности. Везде выходил облом на самой ранней стадии планируемого полета.
Целый день я собирал, драил и смазывал велосипед. Своего старого друга со времен волейбольных баталий на озере, благоразумно вывезенного родителями на покой с городского балкона. Друга исключительно интеллигентного, я бы даже сказал, аскетичного вида, без современных гламурных велонаворотов, бело—синего цвета, с притягательным названием «Автор» на раме.
Как приятно было почувствовать знакомые физические ощущения руля, а уж о седле и говорить не приходится…
Счастье продлилось минут пять, пока на спуске—въезде в деревню на меня не набросилась свора из трех собак. Долбаные твари клацали зубами в миллиметрах от моего ахилла, лезли под переднее колесо, не давая развить скорость. По их восторженному идиотизму я понимал, что хозяева положения здесь они – и я теперь любимая игрушка в их скучной деревенской жизни. Даже наконец оторвавшись, после километра борьбы и матюгов, я понял, что счастье построения собственного мирка недостижимо, даже в отдельно взятой занюханной избе на отшибе. Собственно, об этом я смутно догадывался и так.
Благодаря такой добродетельной черте своего характера, как жуткая злопамятность, я перебирал по дороге планы мести уже ожидавшей моего возвращения своре. Мозг мой метался между вариантами лихой кавалеристской атаки с топором в руках и тихим вариантом добывания крысиного яда, запихивания его в сосиски и разбрасывания оных в примерной зоне обитания врага. Первый вариант был чреват ранениями и, не дай бог, лечением в какой—нибудь сельской клинике. Второй мог подразумевать случайную гибель лояльных к валяющимся в траве продуктам котов и деревенских детей, чьи зоны обитания явно пересекались с внезапно появившимся врагом.
Вот тут—то я встретился со старым приятелем.
Я остановился и достал блокнот с ручкой. Последние попытки поиска гармонии только что разбились о стену очередных бытовых неурядиц.
«Ты не один, Боанасье. Вместе с тобой оскорблена вся Франция. Вся Франция в опасности. Я спасу тебя, Франция!»
Я начал кропать манифест ненависти или обращение к президенту. Отдам потом в какой—нибудь журнал – и деньги на яичницу заплатят, и внесу социально значимый вклад в развитие правового государства – наивно думал я своим помутненным от гнева сознанием.
4
Уважаемый президент!
Со всей ответственностью заявляю
(мерзкий казенный язык, у кого перед кем ответственность? У меня перед ним или у него передо мной? хуй с ним, потом разберемся),
что если когда—нибудь мне придется ранжировать по степени важности причины, по которой я ненавижу свою
Родину, то на втором месте будут стоять все гиморы приватизации, коррупция, задушившая все живое в сфере развития…
(надо упомянуть, в какой сфере конкретно: ну, например, промышленности, чего она у нас стороной—то прошла),
криминальность педагогических структур, ангажированный бред, фонтаном бьющий из стояка федеральных каналов в лицо пожилого населения, – все это ничто
