— Ты, малец, на улицу не, суйся, пристрелят, чего доброго. Дворами иди, — шепнул красноармеец.
То тут, то там раздавались выстрелы, по притихшим улицам кое-где прохаживались беляки. Но Костик хорошо знал город и очень скоро, миновав опасные перекрестки, примчался на каланчу. Все обошлось благополучно, вручил бумажку самому Кузьме Васильевичу, главному пожарнику.
Вечером фургон не вернулся во двор, заехал в пожарный сарай — это уж понятно почему. Над мертвым Мико старик повздыхал, смахнул слезу — все-таки кормилец, — но Костика ругать не стал. Когда стемнело, медведя схоронили на огороде, под березой. На его могилу Костик положил кирпич с короткой надписью «Мико».
* * *
А распоряжение оказалось, действительно, важное, — закончил свой рассказ Константин Булунович, глядя на ребят отчаянными карими глазами. — Назавтра ночью вошли в город наши, и бежали беляки, побросав винтовки и лошадей. Красноармеец скоро поправился, уехал дальше с красным отрядом Советскую власть на сибирской земле устанавливать. Больше я его не встречал. А буденовка так и осталась у меня…
Константин Булунович бережно, словно что-то хрупкое, протянул буденовку Саньке.
— Вот, передаю вашему школьному музею. Чтобы помнили, откуда пошла наша Советская земля. И любили, и берегли, и защищали, если придется, как любил и защищал ее тот красноармеец…
НОВОГОДНЯЯ ЕЛКА В ЛЕСУ
В середине декабря ударили холода. Снег похрустывал и поскрипывал под ногами, трещали деревья в лесу, Байкал прихватило широкими заберегами, за которыми угрожающе парила вода. Двойные рамы в школе заросли замысловатыми узорами. Лыжи не скользили, снег сопротивлялся полозьями, как песок. Иные смельчаки пробовали кататься на коньках в замерзших заливах, но мороз мигом загонял домой.
В интернате топили почти круглосуточно, и все равно по утрам зуб на зуб не попадал. Поселок точно вымер, даже собаки исчезли куда-то, зато над крышами дружно вздымались разноцветные столбы дыма. Катер ходить перестал, и сразу Сохой и другие прибрежные селения отодвинулись чуть не на край света. И лишь по установившимся зимникам с дальних лесоучастков ползли нескончаемой вереницей загруженные кряжами лесовозы.
Стужа свирепствовала дней десять, а перед Новым годом вдруг отпустила, сквозь туман проглянуло желтое, как размазанный яичный желток, солнце — и сразу ожил поселок, и настроение у всех поднялось. В этот день Цырен получил раскрашенный цветными карандашами пригласительный билет.
«Дорогой Цырен!
Приглашаем тебя на школьную новогоднюю елку, которая состоится 31 декабря в 7 часов вечера на Заячьей поляне. С собой обязательно иметь:
а) хорошее настроение,
б) шутки, песни, загадки и т. п.,
в) большой мешок для подарков».
«Дельно! — оценил Цырен. — Живем, можно сказать, в тайге, и ни разу никому на ум не взбрело устроить елку прямо в лесу. Обязательно прежде надо срубить ее, бедняжку… Схожу, пожалуй, гляну, что там у них получится. Правда, хорошего настроения с собой не будет, но уж чего нет, того нет». И верно, давненько не навещало Цырена хорошее настроение.
С тех пор, как поссорился с Санькой. А суровое молчание деда вовсе доканало. И поделом, что остался один, сам виноват!
Он начал мало-помалу осознавать свою вину и перед дедом, и перед ребятами, и перед классом. Но ведь осознать мало! Он понятия не имел, что нужно сделать, чтобы вернуть прежнее к себе отношение, и ходил мрачный, насупленный. Под конец совсем нос повесил. И тут это приглашение…
Конечно, никто не избавит его от самого себя, не расшевелит и не развеселит, тут никакая елка не поможет. Но оставаться одному было вовсе нестерпимо. Он думал, попрыгают немного вокруг елки, подурачатся и через час-полтора вернутся домой — на морозе не больно-то разгуляешься. Но то, что увидел Цырен на Заячьей поляне, заставило сердце заколотиться.
Высоченная разлапистая ель посреди поляны вспыхивала то красными, то синими, то зелеными, то желтыми огоньками. А поодаль затаились в полутьме мохнатые от куржака деревья и кусты. Медленно кружась, падали с неба переливающиеся блестки — синие, желтые, красные… Гремела радиола, ребячий смех и крики разносились по окрестной тайге, и Цырен подумал: «Всех медведей в берлогах разбудят, черти полосатые. А вообще-то здорово!»
В дальнем конце поляны горел костер — кто замерз, мог погреться. На помосте, сколоченном из свежих досок, дымил и пыхтел, как паровоз, крутобокий интернатский самовар. Дородная тетя Дуся в огромном поварском колпаке угощала чаем с блинами.
А по соседству возвышалась великанша снежная баба — морковка вместо носа и настоящая метла в руках. Вокруг елки уже водили хоровод Снегурочка и Дед Мороз. Снегурочку Цырен сразу узнал, это была Маринка Большешапова из восьмого, первая школьная красавица. А вот Дед Мороз… «Видно, кто-то из шефов, леспромхозовский, — решил Цырен. — Молодцы шефы, вон сколько интересного напридумывали! Хотя… какие они шефы, скорее уж родители».
Увидев Цырена, Дед Мороз остановил хоровод и, воздев руки, продекламировал зычным басом:
Цырен Булунов, дух изгнанья,Летал над грешною землей,И лучших дней воспоминаньяПред ним теснилися толпой.Махнув рукой на караваныВ пространстве брошенных светил,Он сел на Заячью полянуИ нам улыбку подарил!
Он отвел Цырена в сторонку, где стоял на снегу его пузатый мешок, и сказал голосом заговорщика:
— Прикрой свое озабоченное чело маской Буратино — и ты поймешь, как прекрасна жизнь!
С этими словами Дед Мороз протянул Цырену маску, состоящую из длинного красного носа да очков. Тотчас подскочила Маринка Большешапова, помогла завязать тесемки и шепнула:
— Ой, Цыренчик, ты здесь ходишь печальный и одинокий, а тебя по всей поляне разыскивает очень симпатичная лисичка!
Впечатление создавалось такое, будто лишь его и ждали, а едва он появился, напропалую бросились веселить. Но маска в самом деле помогла, Цырен почувствовал себя свободнее, точно и впрямь переселился в него легкомысленный Буратино, даже песенку замурлыкал. И тут перед ним остановилась лисичка. Цырен ухватил ее за воротник.
— Это ты меня разыскивала, очень симпатичная лисичка?
— Отпусти меня, Буратино! — завопил какой-то пятиклашка. — Я потерял свой класс!
Следующая лисичка была ростом повыше и как будто в женском пальто. Цырен и ее сцапал за руку:
— Это ты меня разыскивала, лисичка?
Лисичка рассмеялась и бегло заговорила по-английски.
— Ой, простите, Александра Степановна, я думал…
Больше Цырен не решился останавливать лисичек, да и столько их мелькало вокруг — всех не остановишь.
Наконец, он отыскал свой класс. Волки, зайцы, медведи, совы и матрешки, столпившись в кружок, слушали частушки, которые пел, подыгрывая на балалайке, добродушный слоненок. Завидев Цырена, он запел знакомым голосом Кешки:
На горе собака лает,На луну беснуется…Наш Цырен такой сурьезный —Постоянно хмурится!
Ребята подхватили припев, захлопали в ладоши, а Цырен отобрал у слоненка балалайку и, невпопад тринькая по струнам, запел частушку, которая тут же сама собою сложилась в голове:
Хорошо ты, слон, поешь,Славно веселишься,Только в Африку не езди —В Кешку обратишься!
Кешка остался недоволен.
— Давай-ка сюда инструмент, носатик. Всю настройку сбил! Это тебе не фортепьяны какие-нибудь…
И тут между ними возникла лисичка. Без сомнения, та самая «очень симпатичная лисичка». Она бесцеремонно подхватила Цырена под руку и отвела в сторону.
— Ты не выполнил условие, — сказала она приятным низким голосом, явно измененным. — «С собой обязательно иметь: а)…»
Цырен ухмыльнулся.
— А ты откуда знаешь, длиннохвостая?
— У лисы нюх острый, все знает!
— Зачем же ты меня искала, очень симпатичная лисичка?
— Кто тебе сказал? — в голосе ее прозвучала досада.
— Снегурочка.
— Вот трепуша! — Цырену показалось, под маской блеснули чьи-то знакомые глаза. Впрочем, может быть, их цвет исказили вспыхнувшие в этот момент красные лампочки на елке. — Я намерена поделиться с тобой одной потр-р-рясающей тайной, Буратино…
— Какой еще тайной?
— Тайна будет под конец.
— Хитришь, рыжая.
— Я вовсе и не рыжая!
— Лисица в старости слаба глазами стала…
— Во-первых, не лисица, а мартышка.
— Почти одно и то же. А во-вторых?
— Во-вторых, у лисицы глаз зоркий. Я тебя на сквозь вижу.
— Вот и брешешь! Ну-ка, о чем я сейчас думаю?
— Ты думаешь: кто же, черт побери, эта лиса?
— Шибко нужно! Я тебя давно узнал, — соврал Цырен.
