Когда вернулись звуки, я даже рассмеялась от испытанного облегчения. Быть может, и трезвые глаза отца Валентина мне привиделись точно так же, как эта пачка неведомых мне сигарилл.
…Показалось? Желание поскорее прервать эту странную, неизмеримо опасную игру вокруг Маминова становится навязчивой идеей? Я глянула на банкира: наверно, Маминов прав, что не лезет на середину реки, а полощется у берега.
…Сильные руки схватили меня за щиколотку и потянули вниз. Я попыталась вырваться, неловко хватанула ртом изрядную порцию воды и забила руками. Черт!! Неужели меня перепутали с банкиром и хотят утопить? Я поднырнула и резко ударила в воде – наугад, вода сильно пружинила, ослабляя удар. Но он все равно получился на славу. Это я поняла тотчас же, потому что пальцы на моей щиколотке разжались, а через пару секунд из воды вынырнул человек и погреб к берегу. Шатаясь, он выполз на сушу и буквально рухнул на песок. Я видела, как шевелились его мощные лопатки, а потом он перевернулся на спину, и я увидела его лицо и полузакрытые глаза. И лоб, где ближе к правому виску наливался лиловый кровоподтек.
Человек этот был Павел Борисович, отец Маминова.
Мне стало неловко, как никогда в жизни. Я выплыла на берег и, подойдя к нему, открыла было рот, но он опередил меня:
– Ну и удар у вас, Маша. Я смотрю, вы такая серьезная, думаю, что не нравится вам тут все… решил вот растормошить, подшутить… и сам нарвался, старый дурак… Черт, как больно-то! – вырвалось у него.
Подошел Родион.
– Павел Борисович, простите великодушно, – сказала я, – честное слово, не хотела. Наверно, плохо у меня сегодня с чувством юмора. Знаете…
– С ним в последнее время у всех плохо, – неожиданно сказал Родион. – Так что вы, крестный, на нее не обижайтесь. Не надо.
– Да я и не обижа… Надо свинцовую примочку… Не обижаюсь я, что ты, Родион, – отозвался Маминов-старший. – Я сам полез, старый болван.
Родион отошел. Я села на песок рядом с Павлом Борисовичем и проговорила в порядке примирения:
– Что ж вы так себя, Павел Борисович? Вы вовсе не старый, а вполне молодой еще мужчина. Выглядите как старший брат вашего сына, не более того.
– Грубая лесть, – сказал тот и, пошарив по песку, нашел бутылочку с каким-то очередным питьем. Отхлебнул, и, очевидно, в мозгу его произошла какая-то перестройка, потому что он хвастливо заявил: – Грубая лесть в том смысле, что я выгляжу на самом-то деле гораздо лучше моего сына. Вот он не пьет ничего, кроме сока, а алкоголь благотворно воздействует на организм, расширяет сосуды, капилляры всякие… стимулирует работу сердца. Я, между прочим, всего на восемнадцать лет его старше, сущие пустяки. Можешь звать меня просто Павел. Мне всего-то пятьдесят три, и если бы не ранняя седина, выглядел бы я на все сто. – Он засмеялся собственному невольному каламбуру и поправился: – В смысле, что на сто процентов, а не лет. У меня и морщин-то почти нет, правда?
– Совершенно справедливо, – сказала я с едва уловимой ноткой скепсиса. – Если бы не ранняя седина, вы говорите? Так я могу вам порекомендовать ряд средств для окраски волос. Вы какой цвет предпочитаете?
– Синий! – засмеялся он и немедленно выпил.
Глава 13
С пляжа вся наша шумная компания возвращалась часов в шесть. Причем пешком. Наверно, не часто «новые русские» ходят пешком и не часто выбираются на природу и купаются в естественных водоемах, пусть не таких кристально чистых, как бассейны и разнокалиберные джакузи.
Впереди, хохоча и дурачась, как малые дети, по синусоиде передвигались Леонид Ильич и отец Валентин, на манер кадила размахивающий огромной щукой с выбитым глазом. Зубастая пасть рыбины свистела перед физиономиями всех идущих позади, а молчаливый детина, несущий пуда два улова, пару раз схлопотал по лбу. Очевидно, это был телохранитель, потому что не обратил ни малейшего внимания на возмутительное поведение духовного пастыря.
Маминов с Еленой шли позади группы купальщиков числом около пятнадцати человек, а замыкали ее мы с Родионом, который после коньяка, купания и глушения рыбы динамитом выглядел несколько осоловело.
– А сейчас буди-ит ужин! – сообщил Леонид Ильич, деловито прыгая по тропинке. – А потом танцы и сауна… или бр-р-р… Может, лучше в картишки скинемся, а, прресвятой отетс-с?..
– Истину глаголешь, сын мой, – утробным басом отвечал тот, благословляя свое духовное чадо оскаленной мордой дохлой щуки. И тут же, споткнувшись о корень дерева, кубарем скатился в овраг, в котором, журча, протекал какой-то мутный ручей. Затем, отчаянно ругаясь, поминая при этом своего коллегу по фамилии Фокин и выдирая из бороды глинистую грязь с налипшими на нее травинками и мусором, отец Валентин полез наверх, к весело хохочущим сотоварищам.
– Но он же в самом деле пьян, – сказала я вслух.
– Кто? – переспросил Родион, оборачиваясь ко мне. – Святоша наш, что ли?
– Вот именно, – кивнула я, – а я уж было заподозрила в нем лицедея. Хотя, с другой стороны…
– С другой стороны, ты едва не заподозрила злодея в Павле Борисовиче, – сказал босс. – Он и сейчас что-то ко лбу прикладывает.
– Не прикладывает, а прикладывается, – буркнула я.
На даче уже вновь был накрыт стол, и хозяин, замечательный пенсионер федерального значения Леонид Ильич Климов, провозгласил очередной тост за именинницу, но его голос тут же потонул в гуле уже изрядно подвыпивших гостей (особенно из числа тех, кто не ходил на реку, а удовольствовался традиционным купанием в бассейне и потому особенно налегал на алкогольный арсенал, оставшийся в даче). Тост хотел сказать не только Леонид Ильич, но и отец Валентин, который, к чести последнего, каким-то чудом умудрился стоять на ногах и неверной рукой все еще ковырялся в своей оскверненной бороде. Могучий бас пастыря заблудших душ перекрыл нестройный хор гостей начисто.
– Кгрм!.. – Отец Валентин оглушительно откашлялся, прочистив таким манером осипшее горло, и изрек: – Вельми возблагодарим господа нашего за прелестную дщерь сию… ик! И хочу поднять во здравию имен… именинницы сей сосуд, полный веселия, и… ты… м-м-м-м… пожелати ей всяческого и всяческого зело ныне, прррисно и вы-ы… ввы веки веков. Урра… патриции!
Закончив таким образом свою речь, достойную лучших ораторов античности, в особенности тех, кто злоупотреблял винами, отец Валентин проглотил одним глотком стакан водки и громко рыгнул.
– А не пора ли тебе на покой, пресвятой отец, а? – через стол спросил старший Маминов, тоже не блещущий трезвостью.
– Шта-а?.. А! Понял сие… Ну, господь с вами, зануды грешные… Упокой господи мою душу… гм… Чио ета я н-несу?..
Беседуя с хорошим человеком, то бишь с самим собой, таким замечательным образом, отец Валентин покинул пиршественное собрание, сопровождаемый под руки двумя здоровенными телохранителями и обеспокоенно порхающей вокруг Анной Ивановной Климовой. Последняя что-то быстро говорила парням, транспортирующим священнослужителя, и оживленно при этом жестикулировала.
Я покачала головой. Или отец Валентин был талантливым актером, или он действительно мертвецки пьян. Но почему в таком случае у него была вода в водочной бутылке? Мало ли по каким причинам человек нальет себе воды вместо водки и будет дурачиться, изображая пьяного? А может, он в самом деле был пьян и не желал набраться еще больше, понимая, что ему хватит, но при этом не хотел уронить своего питийного реноме и потому пил воду из водочной бутылки.
– Кажется, отбой. Алексей Павлович, – сказал Родион подошедшему Маминову, – а мы тут с Марией едва не заподозрили в причастности к преступлениям… кого бы вы думали?
– Только не говорите, что этого алкаша отца Валентина, – досадливо ответил Маминов. – С меня и одного алкоголика хватит. Моего родителя. Мой папаша и ваш, Родион, кстати, тоже, только крестный… так вот, высокочтимый Пал Борисыч надрызгался и уверял меня в том, что у его собутыльника, отца Валентина, типичное лицо злодея. Приплел какого-то Лоброзова… что-то там про стигмы… Дескать, по лицу можно определить, кто убийца, а кто нет.
Родион Потапович устало вздохнул и сказал:
– Не Лоброзов, Алексей Павлович, а Ломброзо. Это в некотором роде по моей части. Был такой итальянский судебный психиатр и антрополог Ломброзо, который объяснял преступность врожденными биологическими свойствами преступника. Эти свойства он именовал антропологическими стигмами. Вот про это и толковал вам Павел Борисович. Кстати, а откуда он про Ломброзо знает?
– Да он вообще образованный. Правда, по образованию он театрал какой-то. Даже в свое время в театре играл, в кино в эпизодических ролях снимался.
– Не знал, – сказал Шульгин.
– Точно вам говорю. Актер. Они все, эта богемная братия, алкаши. А фирму он только с моей подачи открыл. А так бы, знаете ли… – Маминов высокомерно прищурился. – У него даже некоторые театральные замашки остались, например, как выпьет, так спрашивает: не правда ли, как я молодо выгляжу, а?
