— Да, — тихо сказал Бяка.
— Знаешь, Бяка, ондатра — хороший зверь и ешт только больную рыбу. Она поступает хорошо, следуя обычаям леса, как написано в Книге Мудрошти. Больная рыба быштро издыхает и начинает гнить. Благодаря ондатре гниль не заражает воду.
Бяка сразу повеселел:
— Тогда из следующего чайника я сделаю ондатру.
— Почему иж чайника? — удивился Ась.
Бяка не ответил. Он был пока не готов поделиться своим открытием. В порыве щедрости он снял с полки чайник и протянул его Асю:
— Это самый большой чайник, который я слепил. Он называется «Кабан».
— Славно. Мне давно такой хотелошь. Люблю чайку попить. А чайника нет. Вше кышам роздал. Красивая вешь. И ручка крепко держится. Где и когда ты его обжигал?
Бяка отвел взгляд:
— В домике под липой, пока Утика спала.
Ась улыбнулся и весело хрюкнул:
— Понятно! Тайком пробралшя, как воришка. Штыдишься просить, потому что не веришь, что тебе помогут? Ну и зря. Наши кыши охотно помогают друг другу. Вот и я тебе краски принес. Теперь твоя посудка штанет еще крашивее.
В это время Люля тихо подкрался к «Теплому Местечку». Он весь трясся от любопытства, так ему хотелось узнать, о чем это толкуют Ась с Бякой. Проныра обежал хижинку, ища лазейку, и обнаружил черный ход. Ход был под самой крышей, и Люле пришлось подбираться к нему по шершавому стволу сосны.
Дверка была не заперта. Люля потянулся к ней, уцепился за ручку и заскочил внутрь. В детстве мать советовала Люле: «В чужом доме ставь лапы осторожно!» Но он не усвоил урок. На чем-то поскользнувшись, вездесущее розовое существо в зеленой жилетке с жутким грохотом сорвалось и полетело вниз. Люля успел лишь зажмуриться. Неожиданно его падение кончилось, и он повис в темноте вниз головой. «Почему так темно?» — испугался он и открыл глаза. Стало светло. Проныра висел, увязнув в занавеске. На него внимательно смотрели два кыша, стоящие на головах вверх лапами. Один — большой. Другой — старый. «Ась и Бяка», — узнал их Люля и опять зажмурился.
— Ты чего тут? — с интересом спросил Бяка.
— Да я, понимаешь, кислицу собираю… Шел-шел и поскользнулся…
— Не на Нукасе, шлучайно? — посочувствовал Люле Ась. — Этот червяк поштоянно шныряет туда-шюда.
— Да-да, на Нукасе, — с радостью соврал пакостник.
— Во дает, — восхитился Бяка. — На Нукасе он поскользнулся! Нукась-то где? Внизу. А падал-то ты откуда? Сверху. Тебя бы на Поле Брани в Праздник розового кыша послушать. Талантливо сочиняешь, вдохновенно.
— Ну нет, — возразил Ась, — этот кыш в праздник ест. С утра и до вечера. Ему не до стихов. — И хитро добавил: — А теперь-то как ш ним поштупим?
— Я больше не буду, — пообещал не на шутку струхнувший Люля.
— И мы не будем, — согласился Ась, — вот только продезинсекцируем тебя повторно — в вошпитательных целях. И вшё. И пойдешь опять шкодить. Ты как считаешь, Бяка?
— Чистоплотность — норма кышьего бытия, — важно изрек Бяка, и его передернуло от воспоминаний.
Люля взвизгнул, дернулся. Занавеска, в которой он увяз, расправилась, и он плюхнулся на пол. Быстро вскочив на лапы, незваный гость ласточкой выпорхнул в открытое окно и исчез.
— Каков, а? — засмеялся Ась.
— Скучно ему, — вдруг сказал Бяка, — научил бы ты его носки вязать, что ли… Без настоящего дела у кыша портится характер.
Ась одобрительно покряхтел, выложил из кошелки скорлупки грецких орехов с красками и засеменил к выходу. Уже в дверях он обернулся к Бяке и сказал:
— Крыло у Крохи, должно быть, зажило. Скоро начнет летать…
— Знаю, о чем ты подумал, — закусил ус Бяка. — Поправится и улетит к своим.
— Да, улетит к своим. Но ведь и мы ему теперь не чужие. Жаль только, что теперь твоя, малыш, ворона, как и ты, станет одиночкой в своей стае.
— Пусть. Разве это плохо? — упрямо сдвинул брови Бяка.
Бякина ворона улетала на закате. Кроха летел против солнца в сторону Большой Тени, вопя во все горло:
— Бр-ряка хор-роший! Бр-ряка добр-рый! Др-ружочек! Дор-рогуша! Кр-роха вер-рнется! Сообр-разим пер-релет в Бр-разилию к кр-рокодилам.
Бяка с Енотом стояли рядом у крыльца «Теплого Местечка» и махали лапами до тех пор, пока Кроха не превратился в маленькую черную точку, а потом совсем не исчез в лучах заходящего солнца. Наверное, от яркого света глаза Бяки слезились.
Проводив Кроху в большой мир, Бяка затосковал. Он безразлично взирал на Люлю, лезущего в его дом сквозь все щели, и даже не журил за это. В очередной раз брал сплетника за ухо, выводил на улицу и закрывал за ним дверь.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Оппорбапель
Чаепитие у Туки.
Он не бабуля.
Гость рухнул с дуба!
Кышье гостеприимство.
Хнусь и Бибо чаевничали у Туки, когда в домик под Дубом с воплями влетел Люля:
— Мир перевернулся! В нашем лесу объявилась кышья сумасшедшая бабушка. Гоняет по лесу на еже. Ругается, как Бякина ворона. Откуда взялась — неизвестно. Но бешеная какая- то бабка, это точно. Вот она — расплата за то, что Бяка разбудил во время спячки Хнуся.
Люля метался по домику, кося глазом на кышей, мол: «Какова новость?» Те чинно сидели за столом и молча ели желудевые оладушки. Кыши обмакивали их в мед диких пчел и откусывали маленькими кусочками, смакуя и запивая чаем из брусничных листьев. Люлю к столу приглашать не стали. Но он пригласил себя сам:
— Ладно уж, чтоб вас не смущать, выпью чашечку чая с вами за компанию, ну и оладушков отведаю: штучку… или пять. — Уплетая оладьи за обе щеки, Люля продолжал болтать без умолку: — А вещи-то пропадают. Может, это бабулиных лап дело?
— Ты же говорил, что это Бяка, — напомнил Люле Тука.
— Ну, Бяка наверняка тоже в этом поучаствовал. Он ведь такой.
— Какой «такой»? — хмуро спросил Бибо.
— Ну, не такой, как все. Сам по себе. Гонит всех от себя.
— Трудно тебя не гнать. Душный ты, Люля, — равнодушно заметил Тука.
— Ах так? Я вам все новости несу прямо на дом, а вы вместо благодарности вот как? Обзываетесь? Тогда я пошел.
— Конечно иди, — согласился Бибо, — раз поел.
Люля с гордым видом встал и вышел вон.
— Кыши, а чего это он тут про кышью бабушку плел? Спорим, все наврал, — сказал Бибо. — Бредил, что ли, или от обжорства? Вторую неделю по гостям ходит.
— Да, на правду мало похоже, — согласился Тука, — но в лесу действительно всё как-то не так. Кто-то тайно спасает головастиков. Пропадают одеяла и подушки. Слюня с Хлюпой заперлись в своей хижинке и никого к себе не пускают. Вредина Люля распоясался: к Бяке пристает, подглядывает за всеми, подслушивает…
— Может, натравить на него дрессированную пиявку, когда он станет купаться в ручье? Пусть высосет из Люли все плохое, — предложил Хнусь.
— Не станет пиявка его кусать. Побоится. К тому же он в ручье никогда не моется.
— Неужели никогда? — удивился Хнусь. — Может, ночью?
— После хорошего обеда хочется надеяться на лучшее, — зевнул Тука и отправился за десертом. Запах спелой земляники наполнил кухню.
Отобедав, кыши разошлись по спаленкам — покемарить.
Когда они выспались и вернулись на кухню, то обнаружили за своим столом странного незнакомца, с аппетитом подъедавшего остатки их обеда. Кыши вежливо стати ждать, когда он насытится и представится. Суета в этом случае была неуместна.
Через полчаса новоприбывший кыш сыто икнул, промокнул рот березовым листком, потянулся и только тогда заметил в дверях внимательно разглядывающую его троицу друзей. Он встал, снял с головы странный головной убор с козырьком и произнес:
— Хау ду ю ду? Май нэйм из Оппорбапель.
Брови Бибо подскочили вверх. Тука удивленно посмотрел на Хнуся. Хнусь жалобно и растерянно пискнул.
— Как думаешь, Тука, не та ли это бабушка, про которую болтал Люля? — с подозрением спросил Бибо.
— Этот кыш так же похож на бабушку, как я на трясогузку, — немедленно отозвался Тука.
— Может, он из Большой Тени? Может, его в темя ворона клюнула, вот он и заговаривается? — жалобно пробормотал Хнусь.
Бибо подошел к незнакомцу, встав на цыпочки, осмотрел его макушку, отрицательно покачал головой и только после этого спросил:
— Кто-кто, говоришь?
— Оп-пор-ба-пель, — с готовностью повторил кыш.
Бибо повернулся к друзьям и перевел:
— Бель-пель какой-то.
Кыши недоуменно пожали плечами. Бибо попытатся действовать в обход:
— Бабушка, вы откуда?
— Я не есть бабушка, я есть ваш брат кыш. Доброе утро! Добрый вечер! Как поживаете? — Гость расплылся в улыбке.
— Иностранец, — сокрушённо прошептал Хнусь, — а я в иностранных кышьих языках ни бум-бум…
— А ты наш язык понимаешь? — спросил иностранца Бибо. — Или по-нашему тоже ни бум-бум?
