– Машенция, ты готова? – крикнула она. – Нам пора выходить, в школу опаздываем.
– Готова! – Маша резво заскакала по лестнице вниз. Выбежав в прихожую, она с трудом подняла с пола огромный ранец и стала прилаживать его на спину. – Мам, помоги, – простонала она, кряхтя и изворачиваясь.
– Боже мой, как вы такую тяжесть таскаете? – удивилась Света, поправляя ранец на спине дочери. – Поедем завтра на вокзал? Папу провожать.
– Куда?
– Папа уезжает в Ганновер.
– Зачем?
«Вот и я думаю – зачем?» – подумала Света, с трудом сдерживаясь, чтобы не расплакаться…
– По делу, – сказала она и протянула дочери руку.
– А мы тебя завтра на вокзал повезем, – сообщила Маша отцу за ужином.
Даниель оторвал взгляд от бутерброда и вопросительно посмотрел на жену.
– Зачем? Я могу на такси.
– Я думала, тебе будет приятно… – расстроилась Света. – Но если ты не хочешь…
– Да нет, хочу, конечно, хочу, – спохватился Даниель.
– Ну и прекрасно. Во сколько выходим?
– Часа в два. Нужно заехать за Мариной. Я обещал. – Даниель старательно намазывал паштетом хлеб. Было видно, как он внутренне сосредоточился, готовясь отразить Светины нападки.
Почувствовав, как полыхнули щеки, Светлана собралась с силами и, придав голосу беззаботности, сказала:
– Ну что ж, в два, так в два.
В эту ночь они опять были вместе. Кризис миновал, но что-то в их отношениях было безвозвратно утеряно.
В два часа тридцать минут Света подъехала к Марининому дому.
– Машенция, позвони тете Марине, – попросила она.
Маша, открыв заднюю дверь, с готовностью выскочила из машины.
– Она уже идет! – крикнула она через минуту, и, запыхавшись, опять забралась на свое место.
Вскоре из дома вышла Марина. Поставив на землю тяжелую сумку и приложив ладонь козырьком ко лбу, она радостно улыбнулась в лучах солнца. На ней был крепдешиновый, словно полинявший сарафан на тонких бретельках. На голове красовалась вязанная из грубой веревки панамка, что делало ее похожей на толстого, преждевременно состарившегося подростка. Завершали картину ортопедические сандалии из толстой блестящей кожи. «Сачка не хватает», – злорадно подумала Света и вышла из машины.
– Светик! – Марина, как ни в чем не бывало, раскрыла объятия.
Теплые интонации, открытая, доброжелательная поза смутили Свету. Она нехотя подошла и обняла подругу. Даниэль поставил сумки в багажник.
– Марина, садись ко мне! – закричала Маша.
– Как хорошо, что ты тоже здесь! – обрадовалась Марина.
Машина тронулась.
– Как дела? – спросила Света, глядя на Марину в зеркало заднего вида.
– Как сажа бела.
– Что так?
– Ну что, сама видишь, – свекровь померла, Федя еле ноги таскает, и все на мне.
– А что с ним?
– С Федей-то? Из-за матери переживает. Приступы эпилепсии участились. Да и вообще… – Марина безнадежно махнула рукой. – А у вас-то как? В школе все в порядке? – обратилась она к Маше.
– Я первая ученица в классе! – засияла девочка и стала сбивчиво рассказывать о своих успехах.
На вокзале Даниель, погрузив на тележку сумки, зашагал размашистой походкой к поезду. За ним, едва поспевая, семенила Марина. Света остановилась, чтобы купить Маше мороженое. Она наблюдала за мужем и его спутницей. Издалека казалось, будто он изо всех сил старается убежать от преследующей его Марины. Света осталась довольна. Зная щепетильность мужа в вопросах красоты, она представила, как он ведет по улицам Ганновера это пугало, и улыбнулась.
– Мамочка, пойдем, – торопила Маша, размахивая в воздухе мороженым. – Скорее, а то поезд без нас уйдет! – Она тянула мать за руку, похожая на маленький локомотив, пытающийся придать ускорение большому, неповоротливому составу.
– Куда ты так спешишь? До отхода еще пятнадцать минут.
Света не любила проводы за их неизменную банальность. Как будто каждый с детства разучивал роль провожающего и отъезжающего и теперь, заведомо зная, что выглядит глупо, усердно разыгрывает ее при каждом удобном случае.
Даниель всегда путешествовал первым классом. Не изменил он своей привычке и на этот раз.
«Значит, Усик едет за наш счет, – подумала Света, подходя к вагону. – Не станет же она платить за билеты тройную цену. Да, неплохо устроилась, серая мышка».
– Где вы так долго ходите? – издалека закричал Даниель, размахивая рукой. – Поезд вот-вот тронется.
– А мы мороженное покупали, – объявила Маша, слизывая большой сливочный холм, выпирающий из хрустящей вафли.
– Ну ладно. Нам пора. – Даниель поднял высоко в воздух дочь. Маша счастливо засмеялась. – Будь умницей, – сказал он и, поставив девочку на землю, крепко поцеловал ее.
Теперь была очередь за Светланой. Даниель подошел к ней как-то боком и, коротко обняв жену, похлопал ее по спине.
– Я ненадолго, – пробормотал он виновато. – Ты меня встретишь?
– Конечно. Позвони, когда доберешься. Желаю удачи, – повернулась она к Марине.
– Спасибо. – Марина встала на подножку. – Когда вернемся, обмоем продажу, – пообещала она и многозначительно подмигнула: – Пока, Машенция.
Поезд вздрогнул. Света быстро повернулась и пошла к выходу, подтаскивая за собой упирающуюся дочь.
Поезд вырвался из города и дико загрохотал среди холмов и полей, стремительно дробя, смешивая и вытягивая в одну пеструю линию пространство. Марина смотрела в окно. Ее голова ритмично покачивалась в такт улетающим в хвост поезда пейзажам.
– Света плохо выглядит, – горестно вздохнула она.
– Ты находишь? – удивился Даниэль. – А мне кажется, ничего.
– Плохо, плохо, – настаивала Марина. – Она похудела, синяки под глазами. – В Маринином немецком не хватало выразительных средств, поэтому она помогала себе жестами. Убедительно втягивала щеки, чтобы показать Светину худобу, круговым движением обозначала места, где стали заметны синяки. – Ты не знаешь, что с ней?
Даниель устремил на Марину удивленный взгляд.
– Ты же в курсе. Она ваш разрыв переживает.
– Господи! – воскликнула Марина, оторвавшись наконец от окна. – Да кто же ей мешает позвонить, приехать? Я только рада буду.
Даниелю была ясна и приятна Маринина грубоватая прямолинейность. Он не умел и не хотел заглядывать в суть вещей и легко скользил по поверхности, не замечая в Маринином восклицании ничего, кроме искреннего недоумения и сочувствия. Его мировосприятие из прямых ясных линий, словно геометрическую фигуру, выводило простую, ясную истину.
– Вот ты бы и позвонила, – наивно предложил Даниель.
– А то ты не знаешь, что у меня за жизнь! – воскликнула Марина. – Я не могу целыми днями на диване валяться, как твоя жена. У меня со временем отношения строгие. Ни минуты свободной.
Даниель знал, что Марине и вправду нелегко. Его восхищало ее необыкновенное, прямо-таки фатальное упрямство, по силе схожее с упрямством шампиньона, проламывающего своим мягким телом асфальт. От нее исходила твердая, волевая уверенность начинающего диктатора, ни на минуту не сомневающегося в правильности своих поступков. Противопоставляя эти черты вялой беспомощности Светланы, Даниель болезненно морщился. Но по всем остальным пунктам сравнения выходили, конечно же, в пользу жены. Дело в том, что Марина была крайне неприятна Даниэлю физически. Его здоровый, бережно лелеемый организм буквально восставал против этой неухоженной, нарочито неряшливой плоти. Он с ужасом смотрел, как она терзает сигарету, затягиваясь с такой яростью, как будто хочет покончить с ней разом, одной затяжкой. Его коробило, с каким бесстыдством она открывает розовые воспаленные подмышки, поправляя обеими руками волосы на затылке. И это полное, совершенно безапелляционное отсутствие вкуса… Короткие юбки, открывающие слоновьи ноги, бретельки на дряблых веснушчатых плечах. Что это? Психическое отклонение? Или такая форма пренебрежения общественным мнением, – думал Даниель. Он вспоминал безупречную чистоту линий тела жены, ее прекрасные манеры, тонкий вкус и тихо гордился.
Про себя он уже пожалел, что согласился ехать с Мариной. Теперь, когда ссора с женой была позади, ему стало ясно – он сделал это, чтобы досадить Светлане. Человек самоуверенный, с уклоном в самодовольство, он ценил эти качества: они нужны были ему для удачного ведения дел. Долгие годы семья служила фундаментом, на котором крепились эти свойства, а значит, и успех. И вдруг фундамент осел, сваи покачнулись. Даниель растерялся. Обычно он легко и решительно справлялся с профессиональными проблемами, но совершенно не понимал, как быть с бытовыми конфликтами. Их нельзя не замечать, и жить с ними оказалось невозможно. Друзей у Даниеля не было, во всяком случае, таких, у которых можно спросить совет. Вот тут и появилась Марина. Она возникла именно в тот момент, когда Даниелю окончательно стало ясно, что между ним и Светланой образовалось непреодолимое препятствие. Что-то вроде вязкой болотной полосы, на которую страшно ступить. Даниель не мог бы описать ощущение, которое возникало у него в присутствии Марины, он только смутно догадывался, что ему сочувствуют, и, как все неизведанное, это было хорошо. Сострадание и сочувствие в немецкой среде – явления дефицитные. Немцы строго относятся к себе и требуют собранности чувств от других. Чрезмерное проявление эмоций считается распущенностью и признаком дурного тона. Вообще-то Даниель не считал возможным обсуждать проблемы семьи с посторонними людьми и поэтому был страшно удивлен, обнаружив себя сидящим напротив Марины и с жаром излагающим суть своей обиды на жену. При этом он точно помнил, что Марина не проявляла любопытства и не задала ни одного вопроса, кроме обычного: «Как дела?»
