Офицеры заверили меня, что там нет всей этой главы, а она им нравится, они считают ее нисколько не устаревшей и заслуживающей публикации.
Я произвел проверку и обнаружил, что они правы по всем статьям. Во-первых, глава эта в романе отсутствовала; во-вторых, она показалась мне заслуживающей публикации.
Вот она.
Джозеф Хеллер
Вообще-то говоря, здоровье у Йоссариана было крепкое — благодаря правильному образу жизни: обилию свежего воздуха и физических упражнений, частым моционам, слаженной командной игре и хорошей физической подготовке. Как раз для того чтобы убраться от всего этого подальше, он и отправился в первый раз в лечебную часть и там открыл для себя госпиталь.
На авиабазе «Лаури-Филд», где он учился в военной школе, перед тем как записаться в авиационные курсанты, военнослужащих готовили к выживанию в боевых условиях посредством общеразвивающих упражнений, которые шесть раз в неделю проводил с ними Рогофф, добросовестный преподаватель физической культуры. Рогофф, штаб-сержант тридцати с лишком лет, сухощавый, жилистый, подобострастный, с плоскими костями и лицом цвета томатного сока, был предан своему делу и всегда, казалось, опаздывал к его исполнению на несколько минут.
На самом деле он всегда приходил на несколько минут раньше и прятался в каком-нибудь ближайшем укрытии, пока не появлялись все его ученики, — это позволяло ему выскакивать на плац якобы в спешке и немедля, без неловких вступительных речей приступать к упражнениям. Разговоры Рогофф находил затруднительными. Если поблизости от плаца стояла машина, Рогофф прятался за нее, он мог также укрываться в бойлерной, рядом с ее окном, или в одной из казарм, или под крыльцом канцелярии. Как-то раз, после полудня, он спрыгнул, чтобы укрыться, в одну из ям, которые рыл экс-рядовой первого класса Уинтергрин, и получил от экс-рядового первого класса Уинтергрина лопатой по голове, а затем и потоки язвительной брани, несшейся за Рогоффом, пока он ковылял сконфуженно и униженно к солдатам, ожидавшим, когда он объявится и прикажет им приступить к упражнениям.
Упражнениями Рогофф руководил с высокого деревянного помоста, по бокам которого стояли на земле два рядовых, которых он называл своими сержантами и которые разделяли с ним безоговорочную веру в благотворность физических упражнений и помогали ему, выполняя каждое после того, как сам он выполнять таковое переставал, чтобы дать отдых своему голосу, пронзительному, отличавшемуся невероятными переливами, — и это еще самое малое, что о нем можно сказать. Ничегонеделанье Рогофф ненавидел. Если он не находил себе на помосте иного занятия, то просто расхаживал по нему решительным шагом, бил в судорожных припадках служебного рвения ладонью о ладонь и выкрикивал: «Хубба-хубба!» Всякий раз, как он произносил, обращаясь к выстроившимся в колонны по одному людям в зеленой форме, «хубба-хубба», им надлежало отвечать ему: «Хубба-хубба, хубба-хубба!» — перебирая при этом ногами и двигая локтями у ребер, пока Рогофф не останавливал их, елейно воздевая, словно в экстатическом благословении, руку и произнося с видом глубоко растроганного человека: «Вот так, солдаты. Вот так».
«Хубба-хубба», однажды объяснил он, — это звуки, которые издает обуянный страстью бобер, а объяснив, расхохотался, как будто выдал на редкость удачную шуточку.
Рогофф обучил солдат множеству идиотских физических упражнений. Они наклонялись, растягивались и подпрыгивали — все это в унисон мужественному, музыкальному ритму «раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре». Они ложились на землю ничком и отжимались или ложились навзничь и принимали положение сидя. Они много чего узнали на уроках гимнастики, например, как отличать лежание ничком от лежания навзничь.
Рогофф называл, а затем показывал каждое упражнение, которое надлежало выполнить, и выполнял его вместе с солдатами, пять раз отсчитывая — так громко, как мог, во всю силу своего слабого голоса — «раз-два-три-четыре». Двое произведенных им в сержанты рядовых продолжали выполнять упражнение, когда он останавливался, чтобы дать отдых своему голосу, и принимался энергично расхаживать по помосту или с жаром бить в ладоши.
Время от времени он без какого-либо предупреждения спрыгивал с помоста на плац и опрометью несся в одну из стоявших за ним двухэтажных казарм, дабы убедиться, что никто из тех, кому полагается находиться снаружи и выполнять упражнения, не сидит внутри, ничего не выполняя. Когда он стремительно выскакивал из казармы, выстроенные на плацу так и продолжали бойко бить поклоны или подпрыгивать. Чтобы остановить их, Рогофф начинал кланяться, растягиваться или подпрыгивать вместе с ними, дважды отсчитывая «раз-два-три-четыре» голосом, почти по вертикали перелетавшим при первом повторении считалки в другую октаву, повыше, — второе выдавливалось мучительным, срывающимся фальцетом, от которого на лбу Рогоффа и на шее страшно вздувались вены и сухожилия, а плоское красное лицо его багровело еще пуще. По прекращении же упражнения Рогофф всякий раз произносил: «Хубба-хубба», — а солдатам полагалось отвечать ему: «Хубба-хубба, хубба-хубба», точно они были стаей обуянных страстью бобров, в которых, как в глубине души надеялся Рогофф, все они в скором времени и обратятся.
Когда солдаты не кланялись, не растягивались, не подпрыгивали и не отжимались, они осваивали чечетку, поскольку чечетка наделяла их чувством ритма и координацией, необходимыми для того, чтобы кланяться, растягиваться, подпрыгивать и отжиматься, а это, в свой черед, развивало в них чувство ритма и координацию, необходимые для того, чтобы стать искусными дзюдоистами и выжить в бою.
В занятия дзюдо Рогофф вкладывал столько же пыла, сколько в физические упражнения, во время каждого урока он проводил десять минут, повторяя с солдатами, в замедленном темпе, основные движения этой борьбы. Дзюдо было наилучшим естественным оружием, позволявшим безоружному бойцу справиться в пустыне или в джунглях с одним или более вражескими солдатами — при том, разумеется, условии, что он безоружен. Если у него имелся заряженный карабин или автомат, он пребывал в положении явно невыгодном, поскольку ему приходилось из них стрелять. Если же враги загоняли его в угол безоружным, он мог радоваться своей удаче, поскольку получал возможность прибегнуть к дзюдо.
— Дзюдо — это самое лучшее естественное оружие бойца, — каждодневно напоминал с помоста солдатам Рогофф, произнося эти слова высоким сдавленным голосом в спешке и смущении — так, точно ему не терпелось поскорее от них избавиться.
Построенные в колонны по одному, солдаты поворачивались лицом друг к другу и замедленно выполняли положенные движения, но без контакта, поскольку дзюдо представляло собой естественное оружие, до того сокрушительное, что обучаться владению им в течение долгого времени, не подвергая обучающихся унизительным побоям, было попросту невозможно. Дзюдо оставалось самым лучшим естественным оружием бойца до того дня, когда школу посетил в качестве приглашенного преподавателя физической подготовки известный чемпион по боксу, который видел свою задачу в том, чтобы поднять боевой дух солдат и познакомить их с прямым левой.
— Прямой левой, — без тени сомнения заявил с помоста Рогоффа чемпион, — это самое лучшее естественное оборонительное оружие, каким только может располагать боец. А поскольку самым лучшим оборонительным оружием является оружие нападательное, прямой левой есть также и самое лучшее естественное нападательное оружие, каким только может располагать боец.
Лицо Рогоффа стало белым как простыня.
Чемпион велел выстроенным в колонны по одному солдатам повернуться лицом друг к другу и начал четырехтактный отсчет, под который они обучались прямому левой и практиковались в нем — в замедленном темпе и без контакта.
— Раз-два-три-четыре, — отсчитывал он. — Раз-два-бей-четыре. Теперь другая колонна. И помните — прямой левой, но без контакта. Готовы? Бей-два-три-четыре, бей-два-бей-четыре, раз-бей-три-бей, бей-два-три-бей. Вот так. Теперь мы пару секунд передохнем и попрактикуемся снова. Перепрактиковаться в прямом левой невозможно.
Чемпион появился на плацу в офицерской форме и в сопровождении раболепной свиты из полковников и генералов, которые восторженно таращились на него с плаца, светясь от обожания. Рогофф, которому пришлось спрыгнуть с помоста, был напрочь забыт. Его не удостоили даже чести представить чемпиона солдатам. Смущенная улыбочка кривила его губы, пока он стоял один-одинешенек на плацу, игнорируемый всеми, в том числе и двумя рядовыми, которых он произвел в свои сержанты. Как раз один из этих сержантов и спросил у чемпиона, как тот относится к дзюдо.
