– Да нет.
Глава 16
В понедельник он добрался на службу только к 9.20 утра. Клубок, бессонница. Человек двенадцать его подчиненных столпились внизу вокруг бригадира Гардона, и Ретанкур уравновешивала своей массой композицию этой живописной жанровой сценки. Они молча и напряженно ждали, не спуская глаз со стойки дежурного, словно гадая, что держит в руках Гардон – дар божий или взрывное устройство. Эта ситуация была внове для Гардона, он никогда еще не оказывался в центре внимания и поэтому не знал, что делать и говорить. И хотя все понимали, что Гардон пребывает в затруднении, никто не решался взять у него из рук письмо. Это бы нанесло дежурному чудовищное оскорбление. Послание вручили ему, и он теперь должен был выполнить свою миссию.
– Его принес курьер, – объяснил он комиссару.
– Кого его, Гардон?
– Письмо. Оно адресовано вам. Но поскольку бумага очень плотная, а почерк очень красивый, словно это приглашение на свадьбу, комиссар, и вот еще из-за этого, – он ткнул указательным пальцем в левый угол конверта, – я показал его лейтенанту Вейренку, а потом уже все пришли посмотреть. – Гардон вложил письмо в руки Адамбергу, так словно подал его на серебряном подносе, и все опять застыли в прежних позах, только взгляды обратились на комиссара. “Они знают что-то, чего ты не знаешь”, – подумал Адамберг, словно услышав хриплый голос Лусио.
Адрес выведен перьевой ручкой – не шариковой и не фломастером, почти каллиграфическим почерком, конверт богатый, с подкладкой. Адамберг чуть ли не с опаской прочел слева вверху адрес отправителя, повергший в ступор его команду:
Общество по изучению письменного наследия Максимилиана Робеспьера
Он слегка сжал пальцами конверт и поднял голову.
– Гильотина, – прошептал Вейренк, выразив таким образом мысли присутствующих, вернее, одну их общую мысль, и тут все принялись качать головами, разводить руками и потирать щеки.
Толкование знака, предложенное Адамбергом, позабавило и раздосадовало их: они давно привыкли, что он попусту тратит время, плутает в дебрях и витает в облаках, поэтому никто не придал значение его словам, никто, кроме Вейренка. Адамберг посмотрел в его смеющиеся глаза.
Ее ужасный нож сверкает на рассвете, И к небесам вздымается она, как кобра, Чтоб чью-то жизнь отнять в ее расцвете… Нет, мы не в силах созерцать сей жуткий образ[5], –
тихо продекламировал лейтенант.
– Цезуры, черт возьми, Вейренк, цезуры! – скривился Данглар.
Вейренк пожал плечами. Его мания, унаследованная от бабушки – кстати, неграмотной, – выдавать ни с того ни с сего второсортные стихотворные поделки “расиновского толка”, как он говорил, выводила майора из себя. В отличие от всех остальных, Данглар стоял ссутулившись и опустив голову. Адамберг без труда читал его мысли. Его помощник не мог оправиться от неудачи в расшифровке знака и своей язвительной реакции на объяснение, предложенное Адамбергом. Как и прочие, он не пожелал принять всерьез “сей жуткий образ”.
– Ну, комиссар, письмо бы распечатать надо, а? – необидно сказал Гардон, и его слова своей прозаичностью рассеяли царившее напряжение, так что все наконец спустились на землю из каких-то тревожных, а то и поэтических пределов.
– Дайте мне нож для бумаги, – сказал Адамберг, протягивая руку. – Не буду же я пальцем его открывать. Идите в Соборный зал, – добавил он, – и захватите всех, кто валандается в кабинетах и у автомата с напитками.
– Меркаде кормит кота, – уточнил Эсталер.
– Ну так приведите кота вместе с Меркаде.
– Иду, – сказала Ретанкур, и никто не вызвался сделать это вместо нее, ибо отправить вниз Пушка и полусонного лейтенанта было задачей нелегкой, особенно учитывая проклятую кривую ступеньку, о которую все постоянно спотыкались. Пока Эсталер хлопотал, раздавая кофе, Адамберг прочел про себя письмо. Он не умел красиво читать вслух, постоянно запинался и даже коверкал слова. И не то чтобы он стеснялся своих подчиненных, просто ему хотелось представить им более или менее вразумительный текст, а он предчувствовал, что утонченная проза отправителя окажется не самой доходчивой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Последней в зал вошла Фруасси с опухшими глазами от трехдневного сидения перед немым экраном компьютера.
– В общем, ответ мы получили, но на старинный манер, – начал Адамберг.
Дождавшись, пока стихнет звяканье ложечек в чашках, он приступил к чтению:
От Франсуа Шато, президента Общества по изучению письменного наследия Максимилиана Робеспьера
Господин комиссар!
Только вчера поздно вечером мне довелось услышать от одного коллеги о распространенном Вашими службами сообщении, касающемся трех убийств, совершенных сравнительно недавно, в течение нескольких дней, а именно г-жи Алисы Готье и гг. Анри Мафоре и Жана Брегеля. В указанном сообщении были названы имена, ранее мне неизвестные. При этом на приложенных снимках я узнал несчастных жертв, о чем заявляю с полной уверенностью.
Мне представляется крайне важным уведомить Вас, что все трое являлись членами вышеупомянутого Общества, президентом коего я имею честь состоять. Не будучи постоянными участниками наших собраний, эти люди тем не менее посещали их в течение семи – десяти последних лет – затрудняюсь сказать точнее – один-два раза в год, в начале осени и весной.
Поэтому их “исчезновение” нисколько не встревожило бы меня, не прочти я Вашу информацию. В нашем уставе не содержится никаких требований относительно обязательного присутствия, и каждый волен приходить и уходить по своему усмотрению. Тем не менее схожесть этих трех смертей и тот факт, что покойные посещали заседания нашей исследовательской группы, вызывает у меня вполне закономерную тревогу. Тем более что мне бросилось в глаза отсутствие еще одного члена Общества, гораздо более прилежного, который, судя по всему, поддерживал отношения с жертвами. Во всяком случае, они здоровались при встрече, за это я ручаюсь.
Заранее прошу Вас простить меня за столь длинное послание, но Вы, безусловно, понимаете, как я опасаюсь, что убийца начнет орудовать – полагаю, этот оборот не будет дезавуирован полицией – и в наших стенах, а это повлечет за собой другие трагические смерти и положит конец нашей деятельности.
По этой причине я был бы Вам глубоко признателен, если бы Вы согласились встретиться со мной в самое ближайшее время – и если Вам удобно, прямо в 12.30, по получении этого письма. В связи со столь тревожными событиями мне представляется в высшей степени правильным, чтобы никто не видел меня входящим в ваше учреждение. Поэтому буду Вам крайне обязан – прошу извинить меня за столь необычную просьбу, продиктованную исключительными обстоятельствами, – если Вы сочтете возможным прибыть в “Кафе игроков”, что на улице Таннер. Отрекомендуйтесь хозяину моим знакомым. Он проведет Вас через черный ход в переулок, ведущий к подземной автостоянке. Поднявшись по лестнице номер 4, Вы окажетесь в двух шагах от служебного входа в кафе “Турне де ла Турнель” на одноименной набережной. Я буду сидеть лицом к Вам в глубине зала справа, за плохо освещенным столиком, с журналом “Мотоциклы вчера и сегодня” в руках. Убедительно попрошу Вас иметь при себе это письмо, чтобы я мог удостовериться, что это действительно Вы.
Примите, господин комиссар, заверения в моем самом глубоком уважении.
Адамберг запнулся раз десять, не больше, да и кто бы не запнулся? – подумал он. Когда он умолк, воцарилось смущенное молчание, вызванное в первую очередь даже не содержанием письма, а его интонацией.
– А можно еще раз? – попросил Данглар, отметив про себя безумный взгляд Эсталера, у которого явно голова шла кругом.
