Но Врана лишь покачала головой и упрямо сказала:
– Где пройдешь ты, Моргейна, там пройду и я.
В конце концов, хоть страх – не за себя, за Врану! – и продолжал терзать ее, Моргейна сказала:
– Что ж, пускай.
И они принялись собираться в путь. Выехали они в тот же день. Нимуэ ехала открыто, со свитой, как подобает родственнице Верховной королевы, а Врана и Моргейна, натянув на себя отрепья побирушек, выбрались с Авалона окольным путем и пешком отправились в Камелот.
Врана и вправду оказалась куда сильнее, чем думала Моргейна, – и становилась сильнее с каждым днем. Они шли медленно, выпрашивая подаяние в крестьянских дворах, воруя куски хлеба, брошенные собакам, ночуя где придется; однажды им пришлось заночевать на заброшенной вилле, а в другой раз – в стогу сена. В ту самую ночь Врана заговорила – впервые с начала их странствия.
– Моргейна, – сказала Врана, когда они закутались в плащи и улеглись, прижавшись друг к другу, – завтра в Камелоте празднуют Пасху. Нам нужно попасть туда к рассвету.
Моргейна не стала спрашивать, зачем это нужно. Она знала, что Врана не сумеет ответить на ее вопрос, разве что скажет: «Так я видела. Такова наша судьба». Потому она сказала лишь:
– Значит, мы можем полежать здесь до тех пор, пока не начнет светать. Отсюда до Камелота не больше часа пути. Если б ты сказала мне об этом раньше, мы могли бы продолжить путь и заночевать уже под его стенами.
– Я не могла, – прошептала Врана. – Я боялась. Моргейна не видела в темноте лица подруги, но поняла, что та плачет.
– Мне страшно, Моргейна, очень страшно…
– Говорила же я тебе – оставайся на Авалоне! – резко оборвала ее Моргейна.
– Но я должна послужить Богине, – все так же шепотом ответила Врана. – Я столько лет прожила на Авалоне, в покое и безопасности, и вот теперь Матерь Керидвен требует, чтоб я сполна расплатилась за свою безмятежную жизнь… но я боюсь, я так боюсь… Обними меня, Моргейна – мне так страшно…
Моргейна привлекла подругу к себе, поцеловала и принялась баюкать, словно ребенка. А потом они словно вместе шагнули за порог вечного безмолвия, и Моргейна, обняв Врану, принялась ласкать ее; они прижались друг к другу в неком подобии неистовой страсти. Никто из них не проронил ни слова, но Моргейна чувствовала, что окружающий мир пульсирует в странном священном ритме, и вокруг царила непроглядная тьма; две женщины утверждали жизнь в тени смерти. Так при свете весенней луны и костров Белтайна юные женщина и мужчина утверждают жизнь весенним бегом и соединением тел, таящим в себе семена гибели: смерти на поле брани – для него и смерти при родах – для нее. Так под сенью бога, пожертвовавшего собой, во тьме новолуния жрицы Авалона взывали к жизни Богини – и в тишине она отвечала им… В конце концов они утихли, не разжимая объятий, и Врана наконец-то перестала всхлипывать. Она лежала, словно мертвая, и Моргейна, чувствуя, что сердце ее готово вот-вот остановиться, подумала: «Я не должна мешать ей, даже если она идет навстречу смерти – ведь такова воля Богини…»
У нее даже не было сил заплакать.
Тем утром у ворот Камелота стоял такой шум и толкотня, что никому и дела не было до двух немолодых крестьянок. Моргейна была привычна к подобной суматохе; а вот Врана, чья жизнь была отшельнической даже по меркам тихого Авалона, сделалась белой, как мел, и все старалась поплотнее укутаться в потрепанный платок. Впрочем, Моргейна тоже старалась не открывать лица – в Камелоте еще остались люди, способные узнать леди Моргейну, пусть даже поседевшую и переодетую простолюдинкой.
Какой– то гуртовщик, гнавший через двор стадо телок, натолкнулся на Врану и едва не свалил ее на землю. Гуртовщик принялся ругаться, а Врана лишь испуганно глядела на него. Моргейна поспешила вмешаться.
– Моя сестра – глухонемая, – пояснила она, и крестьянин смягчился.
– Вот бедолага… Идите-ка вы сюда – сегодня во дворце угощают всех. Если вы проберетесь потихоньку вон в ту дверь, то сможете посмотреть, как будут заходить гости; поговаривают, будто король с одним из священников что-то задумали. Вы ж небось издалека, и не знаете повадок короля? Ну, а тут, в округе, всем известно, что он завел такой обычай – не начинать праздничного пира, пока не устроит чего-нибудь небывалого. И говорят, будто сегодня в замке случится что-то совсем уж невиданное.
«Не сомневаюсь», – с презрением подумала Моргейна. Но она ограничилась тем, что поблагодарила гуртовщика и потянула Врану за собой. Дальняя часть большого зала быстро заполнялась – всем ведома была щедрость Артура; а кроме того, многим собравшимся лишь раз в году доводилось так хорошо поесть. С кухни пахло жареным мясом, и большинство народу в толпе с жадностью толковали об этом. Моргейну же от этого запаха замутило; а взглянув на бледное, перепуганное лицо Враны, она и вовсе решила убраться куда подальше.
«Не нужно было ей идти. Это я недоглядела за Священными реликвиями. Это я не заметила вовремя, до какой глубины предательства дошел Мерлин. И как же я скроюсь отсюда, исполнив, что должна исполнить, если Врана будет в таком состоянии?»
Моргейна отыскала уголок, откуда можно было наблюдать за залом, оставаясь незамеченными. В дальней части зала располагался огромный пиршественный стол – тот самый Круглый Стол, уже вошедший в легенды. Для короля с королевой было устроено возвышение, а на спинке каждого кресла было написано имя соратника, обычно восседающего в нем. На стенах висели великолепные знамена. После строгой простоты Авалона все это показалось Моргейне чересчур пестрым и безвкусным.
Ждать пришлось довольно долго. Но вот, наконец, откуда-то донеслось пение труб, и взбудораженная толпа загомонила. "До чего же странно смотреть на двор со стороны, – подумала Моргейна, – после того, как ты столько лет была его частью!" Кэй отворил огромные двери, и Моргейна съежилась: Кэй узнает ее, кем бы она ни вырядилась! Хотя – с чего бы вдруг ему смотреть в ее сторону?
Сколько же лет неспешно протекло с тех пор, как она удалилась на Авалон? Этого Моргейна не знала. Но Артур словно бы сделался выше и еще величественнее, а волосы его были такими светлыми, что невозможно было сказать, появились ли в тщательно расчесанных кудрях короля серебряные пряди. Гвенвифар тоже казалась все такой же стройной и изящной, хоть и было заметно, что грудь ее потеряла былую упругость.
– Глянь-ка, до чего молодой выглядит королева, – негромко заметила одна из соседок Моргейны. – А ведь они с Артуром поженились в тот год, когда у меня родился первенец. И вот глянь теперь на нее – и на меня.
Моргейна взглянула на женщину – сутулую, беззубую, согбенную, словно согнутый лук. Та тем временем продолжала:
– Поговаривают, будто это сестра короля, Моргейна Волшебница, заколдовала их обоих, потому-то они и не стареют…
– Хоть колдуй, хоть не колдуй, – проворчала другая беззубая старуха, – а только если б королева Гвенвифар, благослови ее бог, два раза на день чистила хлев, да рожала каждый год по ребенку, да думала, как прокормить детей, и в худые времена, и в добрые, – ничего бы от ее красоты не осталось! Оно конечно, так уж наша жизнь устроена, – а все-таки хотелось бы мне спросить у священников, почему королеве достались одни радости, а мне – одни напасти?
– Будет тебе ворчать, – сказала первая старуха. – Ты сегодня наешься до отвала и насмотришься на всех этих лордов и леди. И ты сама знаешь, почему жизнь так устроена – друиды ведь рассказывали. Королева Гвенвифар носит красивые платья и живет во дворце, потому что в прошлых жизнях творила добро. А мы с тобой бедные и уродливые, потому что плохо себя вели; а если мы будем больше думать, что творим, то и нам когда-нибудь выпадет лучшая доля.
– Ага, как же, – пробурчала ее собеседница. – И священники, и друиды – все они одним миром мазаны. Друиды говорят свое, а священники твердят, что ежели в этой жизни мы будем послушными, так попадем после смерти на небо, к Иисусу, и будем пировать там с ним, и никогда уже не вернемся в этот грешный мир. А как ни крути, выходит одно: кто-то рождается в нищете и умирает в нищете, а кто-то и горя не знает!
– А я слыхала, что королева не такая уж счастливая, – подала голос еще одна старуха – получилось так, что в этом углу их собралось сразу несколько. – Хоть она и вся из себя царственная, ребенка родить она так и не смогла. А вот у меня есть сын – он теперь ведет хозяйство – и дочка – она вышла замуж и живет на соседнем подворье, а еще одна дочка прислуживает монахиням в Гластонбери. А королеве Гвенвифар пришлось усыновить сэра Галахада, сына Ланселета и ее кузины Элейны, – иначе Артур остался бы без наследника!
– Ну да, ну да, это они так говорят, – хмыкнула четвертая старуха, – но мы-то с тобой знаем, что на шестом-седьмом году царствования Артура королева Гвенвифар куда-то уезжала из замка, – думаешь, они не могли все так рассчитать, чтоб комар носа не подточил? Жена моего сводного брата служила тут кухаркой, и он говорил, будто это всем известно, – что королева и ее супруг проводят ночи врозь…
