Мне казалось, когда я смотрел на него, вот он русский мужик, на котором стояла наша земля.
Схватит такая рука немца за горло – кровь брызнет сквозь зубы изо рта, глаза вылезут из орбит.
Все до мелочей в этой приземистой фигуре я знаю. Вот только цвет глаз ни разу не уловил. Смотрит он всегда куда-то в сторону.
Ходил он легко и быстро, подметками сапогов не тер, как Федя, земли. В лесу сучка не раздавит, веткой не шевельнет. Весь он был какой-то подвижный и вместе с тем угловатый. Роста не большого, а сапоги сорок пятого размера носил. Ребята его уважали, а некоторые даже побаивались. Что-то такое сидело у него в внутри. Делал он всё быстро и точно, не то, что мы с Федей Рязанцевым. На нас тогда нападала апатия, безысходная грусть и хандра.
Если он рыл землю, вцепившись в черенок лопаты, то работал, как заводная машина. В работе с ним сравняться никто не мог. Бросая по сторонам быстрые взгляды, он всё примечал, и солдаты его понимали без слов. Вообще он был замкнут, и слыл неразговорчивым человеком.
Но когда дело доходило до постановки задачи, он выкладывал ребятам все подробно и со знанием дела. Он выкладывал боевое задание перед солдатами простым и понятным языком. Он, как бы рассказывал малым ребятам сказку. А когда разговор доходил до главного, он вставал и смотрел поверх их голов в синеватую даль. Со стороны посмотришь, можно подумать, что рассказ излагал он ни своим солдатам, сидевшим рядом, а кому-то тому, кто находился в самой дали.
Лет ему было около тридцати. Все мы, кроме старшины, были его моложе.
Худое, обветренное лицо его все время меняло выражение, когда он говорил. То грусть на лице, то полное спокойствие и уверенность, то душевная забота и доброта, то злость и необузданное нетерпение.
По его физиономии нельзя было сказать, что он при этом думает. Он всегда говорил о деле. Он, никогда не был похож сам на себя. Злым я его никогда не видел. Но злость у него к любому делу была.
После изложения поставленной задачи, помкомвзвод обычно замолкал. Он, как бы очнувшись, вспоминал, что он неразговорчивый.
Я был уверен, что помкомвзвод с заданием по обороне участка справится. Разведчикам придется посидеть в обороне, пока в полк не придет пополнение.
У Рязанцева осталась группа в шесть человек. Эти шесть самые опытные. Их нужно беречь, под огонь зря пускать нет смысла. От нас полковое начальство требует свое. А мы не хотим терять зря людей.
Кому охота умирать ради того, чтобы полковым в тылу жилось и спалось спокойней. Мы тоже не лыком шитые, тоже кой-что понимаем!
Солдат в полку не считали. Их подгоняли вперед до тех пор пока в ротах оставалось не больше десятка. Это закон войны.
Когда солдат в ротах нет, когда нечем прикрыть оборону, тогда с начальства какой спрос. Солдаты свой долг выполнили, полегли на поле боя.
Хорошо воевать, когда на головы немцам летят сотни снарядов, когда над ними рушится все и гудит земля. А тут сидишь на одних винтовочных патронах и в сторону немцев ни одного вшивого снаряда, ни одного пушечного выстрела. Артиллеристы знают своё дело. Они берегут матчасть.
А когда тебя вместо орудий снабжают газеткой на закрутку махорки, тут извените, солдат воевать не могёт.
Прошло пару дней. Однажды с наступлением темноты полковое начальство вдруг взбеленилось. Мне по телефону дано категорическое указание выйти на передовую, определить обстановку и срочно доложить. Дело в том, что на участке соседней дивизии немец взял и из передней траншеи отошел. Сделал он это потому, чтобы выровнять переднюю линию фронта или с перепугу драпанул. Сейчас этот вопрос изучается в штабах, и к утру нам скажут определенно. Но сейчас нам главное не прозевать отход немцев.
Меня отправили на передовую. Размотали за мной телефонный провод. Мне приказано докладывать.
Помкомвзвод, встретив меня, доложил, что немцы спокойно сидят на месте и пускают осветительные ракеты. Действительно, из глубины немецкой обороны блеснули вспышки и над нашими головами пронеслись, шурша снаряды. Из передней немецкой траншеи полоснул трассирующими пулемет. Над нейтральной полосой побежали мигающие проблески.
– На нашем участке немцы пока сидят на месте! – доложил я по телефону. – Подождем до утра! Сейчас на дорогах темно. Бежать неудобно. Немцы всегда темноты боятся.
– Ты смотри, там не спи!
– Боятся! – подумал я.
Перед рассветом часа за два на переднем крае у немцев прекратилась стрельба. Я позвонил в штаб полка и доложил о случившемся.
– Когда прекратилась стрельба?
– Только что!
– Смотри на карту. Уточняем тебе маршрут. В головную заставу пошлешь командира взвода. Оставь себе группу охраны пять человек. Командир полка выходит к тебе. Вперед пойдешь вместе с ним. И последнее! Держи связь с головной заставой посыльными.
Ночь была тихая и темная. После обстрелов и грохота тишину воспринимаешь как-то тревожно.
Я подождал командира полка, и мы тронулись вперед по указанному направлению. Я одного не понимал, зачем майор подался с нами в неизвестность. Решил попробовать, как это делается?
Кругом впереди нет никого и ничего не видно. Мы двигаемся цепочкой, обходя кусты и деревья.
Первую немецкую траншею мы перешагнули в темноте. Рассвет незаметно и быстро распластался над землею.
Вот мы подошли к второй немецкой траншее. Еще полсотни шагов и за колючей проволокой немецкие окопы. Пока мы в проволоке проделываем проход, вокруг становится светло. Перед нами заминированная полоса. В земле повсюду набиты колышки и натянута проволока. Искать проходы, у нас нет времени. Разминированием потом займутся полковые саперы. На это немцы и рассчитывали, оторвавшись от нас. Я останавливаю группу и оборачиваюсь к командиру полка.
– Впереди минное поле. Будем обходить или пойдем напрямик. В обход нужно идти вон в ту сторону к болоту. Мы сворачиваем и идем след в след. Острыми щупами будут колоть землю завтра саперы с утра.
– Идти след в след! – подаю я команду.
Командир полка идет сзади и молчит. Мы идем по какой-то изрытой снарядами узкой низине.
Что это? Брошенные ящики из-под снарядов или немецкие гробы, привезенные из Германии для солдат и офицеров? По спине бегут мурашки от вида гробов. А то, что под ногой может оказаться немецкая мина, это нас не беспокоит. Неприятное чувство видеть на фронте гробы.
Пока мы разинули варежку, метах в пяти разорвался тяжелый снаряд. Его можно было бы уловить на слух при подлете. Всплеск огня и дыма и осколки веером разлетелись кругом. Мы даже пригнуться не успели. Взрывная волна ударила сразу по челюсти. Снаряд, как бы облаял тебя.
Пехотная мина, зарытая в землю, неприятней любого снаряда. Она ждет тебя тихой сапой, не шуршит, не гудит на подлете. Идешь по краю минного поля и кишками её чуешь. От одной мысли, что она под ногой, внутри все воротит.
Плывет из-под ног изрытая, бугристая земля. Под ногами то травянистый покров, то ямы и серые выбоины. Мы спускаемся вниз и снова поднимаемся вверх.
Впереди идет группа головного дозора. За ними в пределах видимости следуем мы. Бокового охранения и дозоров мы обычно не ставим. Следов гусениц нигде не видно. Только на дорогах колесная колея.
По всем признакам на местности здесь лежит новая линия немецкой обороны. Мы прошли в темноте и после рассвета всего километров шесть, а кажется, что отшагали больше десятка.
Но что это? Немецкая линия обороны пуста? Мы переступаем через ход сообщения и останавливаемся. Небо совсем просветлело. Кругом хорошо всё видно. Немецкие окопы и хода сообщения отрыты в полный профиль. Боковые стенки и укреплены стояками и за них положены строганые доски. Землянки глубокие, сверху укрытые дерном, потолки в четыре наката.
Нам нужно осмотреть здесь всё, как следует. Впереди могут попасть такие рубежи. Нам нужно знать характер немецкой обороны. У немцев каждая дивизия по своему оборудует траншеи.
Командир полка меня торопит. Мол, хватит лазить. Давай, посылай людей вперед. А я Рязанцеву говорю, – давай, еще там посмотрим. Здесь и там окопы, пулеметные ячейки. Тут укрытие для расчета и огневая для пушки 85-ти. Ни сора, ни мусора, все убрано и чисто. Я показываю на артпозицию и спрашиваю командира полка:
– Почему наши с пушками все время прячутся сзади? Пехота воюет, а эти господа у нас сидят за спиной. Сколько лет воюем, а пушек не видать на передке. Командир полка закуривает папиросу и упорно молчит.
Я смотрю на немецкую траншею. Брустверы обложены свежим дерном. В каждом срезе дерна вбиты деревянные колышки, чтобы при обстреле не стряхивало в сторону дерн.
Трогаемся с места, подходим к кустам. В кустах, параллельно первой траншее, тянется запасная. Она не глубокая, всего покален. С отсыпанной землей в обе стороны, будет по пояс. Но отрыта она не вручную лопатами, а специальной роторной траншейной машиной. Прикосновения лопаты нигде не видно. На всем протяжении и вправо и влево она одинакова, ровна и гладка. Видны лишь следы вращающегося ротора.
