783
понденции с турками, татарами и запорожцами, а написать о
ходатайстве перед царем к английскому королю.
Герцик содержался в Петропавловской крепости под строгим
караулом до 1724 года, а с этого времени в адмиралтействе под
таким же строгим караулом, получая посуточно сперва только по
три копейки, а потом по шести копеек на свое прокормление. По
кончине царя Петра Первого, уже в 1727 г., Герцик бил челом, чтоб
его перевели в Москву и отдали в ведомство коллегии иностранных
дел, дабы можно ему было жить в Москве, где находились его жена
и дети. Прошение его было исполнено в декабре 1727 же года. В
мае 1728 года он жил в Москве с семьею и был отдан под строгий
надзор капралу Быкову и солдату Лободину, которые должны были
находиться в его’помещении неотступно и смотреть, чтоб ни он, ни
семья его не съехали из Москвы. Жена его Анастасия Громыковна
(т. е. урожденная Громыка), привезенная в-Москву с тремя
сыновьями, в 1722 году подавала на царское имя челобитную, жалуясь, что князь Алексей Васильевич Долгорукий, приехавши из
Петербурга в Москву, нашел в своем доме поступившего туда на службу
ее сына Петра, запер его в бане, держал его таким образом шесть
недель, подвергая истязаниям, наконец, отправил в
Преображенский Приказ к розыску. Молодой Герцик сидел <в бедности> и был
помечен в ссылку в Сибирь. О его освобождении и о доставке из
Преображенского Приказа в Посольский, ведавший всех
малороссиян, била челом его мать. Неизвестно, что после того с ним
сталось; как равно неизвестно, в чем был он обвинен и за что послан
был в Преображенский Приказ. Но в 1728 году, когда Григорий
Герцик был водворен в Москве и жил вместе с семьею, в числе лиц, составлявших его семейство, мы встречаем жену его Анастасию
Васильевну, четырех детей: Василия, Семена, Павла и Параскевию, но о сыне Петре нет помина. При Григории Герцике значатся двое
лиц прислуги.
Еще до перевода своего мужа на жительство в Москву, в 1724
году била челом Анастасия Герцикова о дозволении воротиться
на родину, но не получила такой милости.
Вступление на престол государыни Анны Ивановны не
ознаменовалось никаким знаком милосердия к Герцику. В 1732 г. умерла
жена его, а сам он тогда находился в такой нищете, что не мог ее
похоронить на свой счет. Оставаясь в Москве вдовцом, Григорий
- Герцик в 1735 году был освобожден из-под постоянного караула и
стал получать по 25 копеек в сутки. Ему предоставили жить на
свободе, но в Москве, с обязательством не съезжать в Малороссию.
О другой Герциковой, жене Ивана, не возвратившегося в
Россию, в сенатских делах сохранилось сведение, что родитель ее, Лё-
венец, бывший в 1727 году правителем генеральной канцелярии, бил челом о возвращении к нему дочери и не получил желаемого.
784
Из всех сосланных малороссиян счастливее всех обошлось
сравнительно Дмитрию Горленку. Ему легче было переносить’
лишения, как мы уже указывали, а в 1731 году он получил свободу, <ради своей старости и дряхлости>. Ему дозволили жить на
родине, но запрещено было выбирать его в какую то ни было
должность. Ограничение в сущности неважное, так как престарелый
и истомленный невзгодами Горленко едва ли уже и был способен
к исправлению какой-либо должности. Он окончил дни свои при
нежно любимой жене Марье Голубовне и при сыне Андрее и был
погребен в Густынском монастыре.
Из фамилии Максимовичей, обвиненных за участие в измене
Мазепы, мы знаем, что Дмитрий Петрович Максимович, бывший
при Мазепе генеральным асаулом и отдавшийся на волю царя в
день Полтавской битвы, был сослан в Архангельск, где находился
у дел да 1726 года и умер в 1732 году. Брат его, Иван, воротившийся
из Турции разом с Горленком в 1722 г., был сделан справщиком
синодальной типографии; по приговору протектора Троицко-Сер-
гиевской лавры, архимандрита Гавриила (впоследствии рязанского
архиерея), поручено было ему наблюдать за библиотекою и
составлять каталог; Максимович исполнял это поручение
удовлетворительно, но в 1726 году, по доносу какого-то лица, был удален от
этих занятий в виду того, что был прежде прикосновен к измене
Мазепы. По освобождении его товарища Гор ленка Максимович не
был, подобно последнему, отпущен на родину, но оставался в
Москве, получая на свое содержание по 25 копеек в сутки. О сыновьях
умершего в Архангельске Дмитрия Максимовича, Федоре и Иване, известно, что они оба, находясь на царской службе, хлопотали о
возвращении себе отцовских маетностей, розданных разным лицам
и доставшихся, между прочим, частью и самому Скоропадскому.
Хлопоты их были безуспешны; они не могли обелить память своего
родителя, уверяя, что, будучи увлечен обманом в шведский стан, он принимал всякие меры, чтоб уйти оттуда и писал к разным
государственным сановникам, сообщая в своих письмах из
неприятельского стана известия, полезные для русского войска. На такое
заявление Федору и Ивану Максимовичам дан был такой
официальный ответ. В коллегии иностранных дел не сохранилось
сведении о том, чтоб отец их Дмитрий Максимович из шведского войска
к государственному канцлеру и к князю Меншикову и к прочим
бывшим тогда министрам писал о благопотребных тогда ведомостях
к российской стороне, а может быть что и писал* но во время
турецкого похода при реке Пруте бывшие при походной посольской
канцелярии все такие письма утрачены.
Более всех из опальных малороссийских семейств того
времени представляет-интереса богатством и оригинальностью
домашней жизни событий семейство Мировичей. Старуха Пелагея
785
Захарьевна, вдова переяславского полковника Ивана Ивановича, доставлена была, как выше сказано, с детьми и внуками на житье
в Москву и принуждена была посылать к сыну Федору, находившемуся за рубежом, увещательное письмо, которое не произвело
влияния. Федор Мирович хотя вначале и обращался вместе с Гор-
ленком к патриарху с просьбою о ходатайстве перед царем, но
потом не прибыл в Россию по ассекурации, выданной Горленку
с товарищами, а последовал за Карлом XII. Это воспрепятствовало
освобождению его матери и братьев из Москвы. Мировичи, удержанные в столице, были размещены по разным дворам под надзор
учрежденного над ними караула. Но вот 4 июля 1715 г. в
Посольском приказе одна женщина, иноземка, жена занимавшегося
парикмахерским ремеслом мастера, заявила, что ее знакомая, жена сосланного малороссиянина Василия Мировича, хочет объявить
о каком-то противогосударственном умысле своего мужа.
Доставили указанную особу в Посольский Приказ. Это была
дочь бывшего киевского полковника Мокиевского, Анна
Константиновна, жившая с мужем дурно. Она доносила, что муж ее, Василий Иванович Мирович, собирается убежать за границу и
посылал служившего у него шведа Ирика к своему брату Федору
сказать ему, чтоб он не ездил в Россию, и что сам Василий с
братьями будет искать способов убежать к нему.
Позвали к допросу Василия Мировича. Он отрицал все, что
показывала на него жена его, объяснял, что швед Ирик Витман служил
у него с год и по его желанию отпущен, потом он приходил в гости
к другим иноземцам, состоящим в прислуге у него и у брата его
Якова. Швед этот, вероятно, в Москве, так как он его недавно встретил
у Чистых прудов. Он, Василий, желал бы, чтоб этого шведа
поставили с ним на очную ставку. После этого показания Василий
Мирович заявил секретарю Павлу Шафирову и Михаилу Ларионову, что
он научал этого шведа нарочно сказать жене его и кухарке-иноземке, будто он отправляет его, Ирика, в шведскую землю отдать поклон
брату Федору, а это сделал он только затем, чтоб испытать жену -
станет ли она объявлять о том или нет.” Этим не кончились допра-
шивания Василия Мировича. Возникли подозрения по поводу
сношений его с пленными шведами. Отыскана была, при обыске, произведенном у него, переписка с каким-то лейтенантом, заметили в
письме Василия Мировича неясные выражения, возбуждавшие
двусмысленные толкования; при письме, кроме того, приложены были
записочки на “шведском языке, которые для перевода их на русский
язык нарочно посылались в Петербург. Тем временем отыскали
шведа Ирика Витмана. По распоряжению адмирала Апраксина, он был
взят в городе Або в Финляндии, где определился служить у
