На столе появились четыре блюда с закусками, блюдо вареных свиных ножек, блюдо жареной с пореем ослятины, блюдо куриных пельменей, блюдо вареной голубятины, четыре чашки мягко разваренного риса и четыре пары палочек.
Боцзюэ и сюцай Вэнь расположились на почетных местах, Симэнь занял место хозяина, а Хань Даого присел сбоку.
– Ступай зятя позови, – наказал Лайаню хозяин, – да подай еще чашку риса и палочки.
Появился Чэнь Цзинцзи. На нем была траурная повязка, отделанный перьями аиста белый атласный халат, какие носят даосские монахи, тростниковые сандалии и холщовые чулки. Цзинцзи поклонился и сел рядом с Хань Даого.
После завтрака посуду убрали, и Хань Даого ушел. В кабинете остались Боцзюэ и сюцай Вэнь.
– Письмо готово? – спросил сюцая Симэнь.
– Черновой набросок, – отвечал сюцай, доставая из рукава письмо. – С вашего одобрения перепишу начисто.
Он протянул бумагу Симэню.
Письмо гласило:
«От свата Симэнь Цина из Цинхэ с нижайшим поклоном и искренним почтением ответное письмо
Всемилостивейшему и досточтимому свату, оплоту Отечества господину Юньфэну.
С той счастливой, но короткой встречи в столице вот уже полгода как Вы не дарили меня своим лучезарным присутствием. Меня утешили великодушные пожертвования Ваши по случаю постигшего меня горя – кончины жены, а равно и мудрые наставления и советы, которые Вы изволили дать мне издалека, свидетельствующие о нашей взаимной привязанности и искренних симпатиях. Глубоко тронутый Вашим любезным посланием, я считаю себя всецело обязанным Вашей милости.
Одно меня волнует. Может быть, я не оправдал того высокого доверия, какое Вы мне оказали назначением на службу, быть может, проявил в чем нерадивость и оплошность, но я все же смею надеяться, что Вы замолвите за меня доброе словцо перед его высокопревосходительством. Дорогой сват, до гробовой доски не забыть мне Ваших щедрых благодеяний.
Пользуясь сим счастливым случаем, позволю себе пожелать Вам всяческих благ и заверить в моем совершенном почтении.
Облагодетельствованный Вами и пр.
Прошу покорно принять скромные знаки внимания: десяток газовых платков янчжоуской выработки, десяток шелковых платков, два десятка зубочисток в золотой оправе и десяток золоченых чарок».
Симэнь прочитал письмо и велел Чэнь Цзинцзи приготовить подарки, а сюцаю Вэню переписать послание на узорной бумаге. Они запечатали письмо и скрепили печатью. Пять лянов было дано посыльному Ван Юю, но не о том пойдет речь.
А снег все валил. Симэнь оставил в кабинете сюцая Вэня полюбоваться зимним видом. Только на вновь накрытом столе появилось вино, из-за дверной занавески показалась голова.
– Кто там? – спросил Симэнь.
– Чжэн Чунь пришел, – объявил Ван Цзин.
Симэнь велел пустить певца. Чжэн Чунь с высоко поднятыми коробками в руках опустился перед Симэнем на колени. Сверху блестела золотом небольшая квадратная коробка.
– Это что такое? – спросил Симэнь.
– Это моя сестра Айюэ прислала вам, батюшка, – объяснял Чжэн Чунь. – Устали вы, говорит, справляя заупокойные службы, вот и прислала вам сладостей к чаю.
В одной коробке были украшенные кремом пирожки с фруктовой начинкой, в другой – обжаренные в коровьем масле витые крендельки.
– Сестра Айюэ сама готовила, – пояснял Чжэн Чунь. – Батюшка, говорит, их любит, вот и прислала в знак почтения.
– Я ведь вас только что за чай благодарил, а теперь, выходит, Айюэ в расходы ввожу, – говорил Симэнь.
– Какая прелесть! – воскликнул Боцзюэ. – А ну-ка, дай попробовать. Одной мастерицы по кренделькам лишился, а тут, оказывается, другая появилась.
И, засунув в рот крендельки, он протянул другой сюцаю Вэню.
– Отведай, почтеннейший! – приговаривал Боцзюэ. – Зубы новые вырастут, обновится нутро. Увидать такие редкости – что десять лет на свете прожить.
Сюцай взял кренделек. Он так и таял во рту.
– Как есть из Западных краев! Райские яства! – расхваливал Вэнь. – А какой аромат! Ну так и тает, по сердцу растекается. Лучше не придумаешь.
– А что тут? – спросил Симэнь.
Чжэн Чунь медленно опустился перед ним на колени и открыл расписанную золотом квадратную коробочку.
– А это Айюэ просила передать лично вам, батюшка, – пояснил певец.
Симэнь поставил коробку на колени и только хотел заглянуть во внутрь, как Боцзюэ выхватил ее у него прямо из рук. В коробке лежал красный шелковый платок с кистями и двойной узорной каймой, на котором похожие на пару продетых друг в друга старинных монет красовались навек соединенные сердца. В платок были завернуты орехи, которые нагрызла для Симэня сама Айюэ. Боцзюэ схватил пригоршню орехов и поспешно отправил в рот. Когда Симэню удалось отнять у него коробку, в платке оставалось всего несколько орешков.
– Есть у тебя, сукин сын, совесть, а? – ругался Симэнь. – Набросился, как голодный, даже взглянуть не дал, проклятый.
– Это мне дочка прислала, – оправдывался Боцзюэ. – А кого ей и почтить, как не отца своего? Ты, сынок, и без того лакомствами сыт по горло.
– Сказал бы я тебе, не будь почтенного Вэня, – продолжал ворчать Симэнь. – Ты, сукин сын, шути, да знай меру.
Симэнь спрятал платок в рукав, а Ван Цзину наказал убрать коробки.
На столе появились закуски и приборы. Подали вино, и все сели пировать.
– Ли Чжи с Хуаном Четвертым долг принесли, – объявил вдруг Дайань.
– Сколько же? – спросил Симэнь.
– Пока тысячу лянов, – отвечал слуга. – Остальное, говорят, вернем немного погодя.
– Чтоб им ни дна ни покрышки, проклятым! – ругался Боцзюэ. – Скрыли, даже мне ни гу-гу. То-то я смотрю, они и на панихиду не приходили. А они, оказывается, за серебром в Дунпин ездили. Забери, брат, серебро и больше ни гроша не давай этим бродягам. Они и так кругом назанимали предостаточно. Гляди, как бы не остаться на бобах. Вон придворный смотритель Сюй с Северной окраины грозился сам ехать в Дунпин за своим же серебром. Смотри, брат, не увели бы они и твои денежки.
– Мне бояться нечего! – воскликнул Симэнь. – Какое мне дело до смотрителя – будь он хоть Сюй, хоть Ли?! Не вернут долгов – в тюрьму засажу. – Симэнь обернулся к Цзинцзи. – Ступай возьми безмен и перевешай серебро. И в контракт впиши, а я к ним не хочу выходить.
Через некоторое время Цзинцзи вернулся.
– Серебра ровно тысяча лянов, – докладывал он. – Матушка Старшая убрала. Хуан Четвертый просит вас, батюшка, принять его.
– Скажи, я гостей принимаю, – заявил Симэнь. – Наверно, насчет контракта? Пусть после двадцать четвертого приходит.
– Да нет, – продолжал Цзинцзи. – Дело у него к вам есть. Очень просит. Лично, говорит, с батюшкой потолковать надо.
– Какое еще дело? – ворчал Симэнь. – Пусть подождет.
Симэнь вышел в залу, где его земным поклоном встретил Хуан Четвертый.
– Тысячу лянов серебра только что вашему зятюшке передали, – заговорил Хуан. – Остальное скоро вернем. У меня к вам дело, батюшка, не откажите, помогите человеку в беде.
Хуан Четвертый бил челом и плакал. Симэнь велел ему встать и спросил:
– Говори, что случилось?
– Сунь Цин, мой тесть, с напарником Фэном Вторым торговали в Дунчане хлопком, – начал свой рассказ Хуан Четвертый. – А у напарника, как на грех, сын уродился непутевый, Фэн Хуаем звали. Запрет, бывало, лавку, а сам на всю ночь к певичкам уйдет гулять. Как-то две кипы хлопка пропало. Тесть пожаловался напарнику, и тот наказал шалопая-сына. Тогда Фэн Хуай затеял драку с моим младшим шурином Сунь Вэньсяном и выбил ему зуб. Шурин не сробел и ударил шалопая по башке. Тут их разняли приказчики и покупатели, и шалопай отправился восвояси. И что ж вы думаете? Проходит полмесяца, и шалопай вдруг умирает от побоев. А тестем ему, оказывается, доводится известный по всему Хэси укрыватель насильников и грабителей Бай Пятый, по кличке Бай Толстосум. Взял этот Бай да и подговорил Фэна Второго, напарника, стало быть, моего тестя, подать жалобу цензору, а тот, не разобравшись в деле, передал ее на рассмотрение инспектору Лэю. Господин же Лэй, занятый государевыми перевозками, перепоручил разбирательство помощнику окружного правителя Туну. Тогда Бай Толстосум подкупил господина Туна, а соседей подбил выступить свидетелями, и те показали, будто мой тесть подстрекал сына на драку. И вот по приказу правителя Туна арестовали моего тестя. Сжальтесь, батюшка, умоляю вас! Напишите письмо его превосходительству Лэю и попросите разобраться в деле еще раз. Может, он пощадит тестя, а? Скажите, тесть, мол, к драке никакого касательства не имел, а смерть Фэн Хуая наступила, когда уж у него и синяки-то зажили. Да его и собственный отец бил, почему же всю вину на одного Сунь Вэньсяна перекладывают?
Симэнь взглянул на письменную просьбу. В ней говорилось:
