Появление Гавроша произвело больший эффект, чем ядро.
Ядро ударило в кучу мусора и в ней скрылось. Оно только перебило одно из колес омнибуса и разбило вдребезги старую тележку Ансо.
Видя это, баррикада весело смеялась.
Гаврош стоял уже на другом конце баррикады и кричал: «Где мое ружье?»
Приказали возвратить ему ружье.
Гаврош сообщил «товарищам», как он их называл, что баррикада окружена со всех сторон. Сообщив эти сведения, Гаврош задорно прибавил:
– Разрешаю вам хорошенько попотчевать их.
– Надо помешать им сделать второй выстрел, – сказал Анжольрас. И, опустив дуло винтовки, стал целиться в фейерверкера, который, припав к орудию, проверял в эту минуту прицел.
Анжольрас нажал собачку винтовки. Грянул выстрел. Артиллерист взмахнул руками, два раза перевернулся на одном месте, поднял голову, как бы затем, чтобы вдохнуть в себя воздух, потом припал к пушке и замер в этой позе. Из-за баррикады видна была его спина, из нее, как раз на самой средине, фонтаном била кровь. Пуля навылет пробила ему грудь. Он был мертв.
Надо было его унести и заменить другим, а это давало выигрыш времени на несколько минут.
XI
Ружейные залпы чередовались с картечью, не причиняя, впрочем, больших повреждений. Страдала только верхняя часть дома, занимаемая кабачком «Коринф»; окно на первом этаже и мансарды на крыше от действия пуль и картечи постепенно разрушались. Засевшие там защитники баррикады должны были выйти оттуда. Но баррикада не отвечала.
При каждом залпе Гаврош надувал щеку языком.
– Это хорошо, – сказал он, – что они рвут материю на тряпки, – нам нужна корпия.
Пушка была поднята немного выше и дистанция была рассчитана таким образом, чтобы ядро било в крайнюю часть внешнего ребра баррикады, сбивало о него верх и осыпало бунтовщиков, как картечью, дождем каменных осколков.
Этим способом имели в виду заставить бунтовщиков отойти от стены редута и принудить их сгруппироваться подальше внутри баррикады, – это означало, что скоро пойдут на приступ.
Как только бунтовщики будут отогнаны ядром от баррикады, а картечью – от окон кабачка, атакующим колоннам можно будет смело вступить в улицу, не боясь служить мишенью для выстрелов, затем броситься на редут, как накануне вечером, и, кто знает, может быть, даже взять его.
– Надо во что бы то ни стало уменьшить вред, причиняемый этими пушками, – сказал Анжольрас и затем крикнул: – Стреляйте в артиллеристов!
Все держались наготове. Баррикада, так долго до сих пор молчавшая, открыла адский огонь; шесть или семь залпов следовали один за другим, всю улицу заволокло густым туманом, и через несколько минут сквозь этот дым, нависший, как туман, который прорезывали огненные молнии, можно было различить, что две трети артиллеристов лежат под колесами пушек. Остальные между тем продолжали хлопотать около пушек со строгим спокойствием, и только выстрелы следовали один за другим гораздо реже.
– Вот это хорошо, – сказал кто-то, обращаясь к Анжольрасу. – Это успех.
Анжольрас покачал головой и ответил:
– Еще четверть часа такого успеха, и на баррикаде останется не больше десяти патронов.
Есть основание предполагать, что Гаврош слышал эти слова.
Вдруг Анжольрас увидел кого-то возле баррикады, снаружи, на улице, под выстрелами.
Гаврош взял в кабачке корзину из-под бутылок, выбрался на баррикаду через разрез и спокойно пересыпал в свою корзину патроны из патронташей солдат национальной гвардии, лежавших убитыми у самой баррикады.
– Что ты там делаешь? – спросил Анжольрас.
Гаврош поднял голову:
– Я наполняю корзину.
– Разве ты не видишь картечи?
– Да, точно дождь идет. Дальше?
Анжольрас крикнул:
– Вернись назад!
– Сию минуту, – ответил Гаврош и одним прыжком очутился среди улицы.
Рота, отступая, оставила за собой целый ряд трупов.
Около двадцати трупов лежало в разных местах на земле по всей улице. Гаврош видел перед собой двадцать патронташей, что обещало большой запас патронов для баррикады.
Дым застилал улицу точно туман. Кому приходилось видеть облако, опустившееся в ущелье между двумя отвесными скалами, тот может представить себе этот дым, сжатый и как бы сгущенный двумя тесными линиями высоких домов. Он медленно поднимался, беспрерывно в то же время возобновляясь; благодаря этому постепенно распространялась тьма, помрачавшая даже дневной свет. На этом же основании и противники, защищавшие противоположные концы улицы, едва различали друг друга, хотя расстояние тут было очень короткое.
Эта темнота, по всей вероятности, желательная и даже предвиденная начальниками, которым предстояло руководить атакой баррикады, как нельзя более благоприятствовала и Гаврошу.
Прячась в складках этой завесы, он, благодаря своему небольшому росту, мог пробраться по улице довольно далеко и, не будучи замеченным и не подвергаясь никакой особенной опасности, опустошил первые семь или восемь патронташей.
Он то ползал, то пробирался на четвереньках, держа корзину в зубах, сгибался, скользил и извивался как змея, пробираясь от одного убитого к другому и опустошая лядунки и патронташи с ловкостью обезьяны, грызущей орехи.
С баррикады, от которой он был еще довольно близко, ему не смели кричать, чтобы он возвратился, из боязни обратить на него внимание. На одном из убитых, оказавшемся трупом капрала, он нашел пороховницу.
– На случай если захочется пить, – сказал он, опуская ее в карман.
Продвигаясь вперед, он достиг наконец места, где туман стал гораздо прозрачнее, настолько прозрачнее, что линия стрелков регулярной пехоты, занимавшая место за насыпью, сложенной из булыжника, и стрелки городской национальной гвардии, занимавшие угол улицы, вдруг стали указывать друг другу на какой-то предмет, двигавшийся в дыму.
В тот момент, когда Гаврош забирал патроны у сержанта, лежавшего около тумбы, в труп ударила пуля.
– Гм! – проговорил Гаврош. – Они стали стрелять в мертвых.
Вторая пуля ударила в камень, как раз возле него. Третья опрокинула его корзину.
Гаврош поднял глаза и увидел, что в него стреляют национальные гвардейцы.
Он выпрямился во весь рост и с развевающимися по ветру волосами уперся руками в бока, вперил глаза в стрелявших в него солдат национальной гвардии и вызывающе запел песенку.
Потом он поднял корзину, сложил в нее, не оставляя ни одного, все упавшие на землю патроны и, подойдя еще ближе к стрелкам, стал опустошать другой патронташ. Там мимо него просвистела еще четвертая пуля. Гаврош продолжал петь.
Пятая пуля точно еще более подзадорила его.
Так продолжалось несколько времени.
Зрелище было и ужасное, и захватывающее. Гаврош, в которого стреляли, насмехался над стрелками. Казалось, что ему это даже доставляет большое удовольствие. Это был воробей, собирающийся заклевать охотника. На каждый выстрел он отвечал куплетом. Стреляли безостановочно и все время давали промахи. На каждый выстрел он отвечал куплетом. Солдаты национальной гвардии и солдаты регулярной пехоты смеялись, целясь в него. Он ложился, потом вставал, прятался за угол двери, потом вскакивал, исчезал, потом опять показывался, уходил и возвращался, сердился на картечь и в то же время собирал патроны, опустошал патронташи и наполнял свою корзинку. Бунтовщики, задыхаясь от волнения, следили за ним глазами. Баррикада дрожала от страха, а он пел. Пули гнались за ним, но он был проворнее их.
Он играл в прятки со смертью.
Но вот одна пуля, меткая и коварная, настигла храброго мальчугана. Гаврош зашатался и упал. С баррикады раздался крик ужаса. Гаврош приподнялся, тонкая струйка крови стекала по его лицу. Он поднял обе руки кверху, взглянул в ту сторону, откуда раздался выстрел, и снова запел. Но кончить куплет ему не удалось: вторая пуля навеки оборвала его песенку. Гаврош зашатался, упал лицом на мостовую и уже больше не шевелился. Отважная душа маленького ребенка отлетела.
Сноски
1
Безобразное тоже прекрасное (фр.).
2
«Собор Парижской Богоматери» (фр.).
3
«Отверженные» (фр.).
4
Рок, судьба (греч.).
5
Значение, которое обыкновенно придается слову «готический», хоть и неточно, но принято всеми. Мы, как и все, употребляем его здесь, чтобы охарактеризовать стиль архитектуры второй половины Средних веков, в котором стрельчатый свод служит таким же отличительным признаком, как в предшествовавшем ему периоде полукруглый свод. (Примеч. В. Гюго.)
6
Да, печальное было зрелище, Когда парижская юстиция, Объевшись пряников, Подожгла свой дворец (фр.).
Четверостишие содержит игру слов: «еpice» означает и «пряники», и «взятки».
7
