— Ну, это мы еще посмотрим, — прошипел Молотов и отошел к Кагановичу, который энергично втолковывал Булганину, что заседание следует вести жестче, не рассусоливать, не позволять говорить кому не следует. Николай Александрович согласно кивал, но ссылался на внутрипартийную демократию, выступить обязаны все желающие. После обеда Первухин, на правах старого знакомого, пригласил Мухитдинова к себе в кабинет, располагавшийся поблизости, в том же коридоре. Они подружились в период строительства в Ташкенте Института ядерных исследований, которым из Москвы руководил Первухин.
Разговор, естественно, зашел о Хрущеве, Первухин склонял Мухитдинова на свою сторону, но Мухитдинов уже принял решение и ответил твердо: «Нет».
— Встретимся на Президиуме, — от приветливости Первухина не осталось и следа.
Первухин беседовал с Мухитдиновым, а Булганин предложил зайти к нему в кабинет Жукову. По дороге в столовую «молотовцы» договорились попытаться после обеда склонить на свою сторону «молодежь», то есть избранных на ХХ съезде кандидатов в члены Президиума ЦК. В кабинете Булганина уже сидели Молотов и Маленков. Как складывался разговор, его участники впоследствии трактовали различно. Жуков утверждал, что он уговаривал их одуматься, не настаивать на смещении Хрущева, ограничиться обсуждением. Молотов, Булганин и Маленков, в свою очередь, заявляли, и Жуков их не опровергал и даже предложил обдумать возможность низведения роли Первого секретаря ЦК до чисто технической, переименовать ее в «Секретаря ЦК по общим вопросам» с весьма расплывчатыми полномочиями. «Молотовцы» истолковали позицию Жукова в свою пользу, а сам Жуков не объяснил, что он имел в виду. На Пленуме ЦК 22 июня 1957 года, отвечая Маленкову, он бросил реплику: «Подумать, а не отстранять…» и все. На что Маленков ему резонно ответил: «Мы сидели и обдумывали…»
После перерыва пришла очередь говорить Микояну. Начал он без особой охоты.
В разговоре с Мичуновичем отец посетовал, что в тот день, 19 июня, Микоян держался пассивно, демонстрировал нейтралитет. «Товарищ Микоян, верный своей тактике маневрирования, сказал, что верно, есть недостатки в работе Хрущева, но они исправимы, поэтому он считает, что не следует освобождать Хрущева», — пишет Каганович.
«В поддержку Хрущева выступили Микоян, Суслов, Кириченко», — вспоминает Мухитдинов.
А вот как говорит о собственной позиции сам Микоян: «В июне 1957 года я решительно встал на сторону Хрущева против всего остального состава Президиума ЦК, который фактически уже отстранил его от руководства работой Президиума. Хрущев висел на волоске. Почему я сделал все, что мог, чтобы сохранить его на месте Первого секретаря? Мне было ясно, что Молотов, Каганович, отчасти Ворошилов недовольны разоблачением преступлений Сталина. Победа этих людей означала бы торможение процесса десталинизации партии и общества. Маленков и Булганин были против Хрущева не по принципиальным, а по личным соображениям. Маленков был слабовольным человеком, в случае их победы он подчинился бы Молотову, человеку очень стойкому в своих убеждениях. Булганина эти вопросы вообще мало волновали. Но он тоже стал бы членом команды Молотова. Результат был бы отрицательный для последующего развития нашей партии и государства. Нельзя было этого допустить.
Я понимал, что характер Хрущева для его коллег — не сахар, но в политической борьбе это не должно становиться решающим фактором, если, конечно, речь не идет о сталинском методе сведения счетов со своими подлинными и воображаемыми оппонентами. К Хрущеву такого рода аналогии не относились. В период борьбы на ХХ съезде мы с ним сблизились, оказались соратниками и единомышленниками. Хотя трудности его характера уже чувствовались. Но я видел и его положительные качества. Это был настоящий самородок, который можно сравнить с неограненным, необработанным алмазом. При своем весьма ограниченном образовании он быстро схватывал, быстро учился. У него был характер лидера: настойчивость, упрямство в достижении цели, мужество и готовность идти против сложившихся стереотипов. Правда, был склонен к крайностям. Очень увлекался, перебарщивал в какой-то идее, проявлял упрямство и в своих ошибочных решениях или капризах. К тому же, навязывал их всему ЦК, а после того, как выдвинул своих людей, делал ошибочные решения как бы “коллективными”. Увлекаясь новой идеей, он не знал меры».
В своих книгах «Никита Хрущев: Кризисы и ракеты» и «Рождение сверхдержавы. Книга об отце» я писал: «Микоян занял глубоко продуманную, основательную позицию. Он, антисталинист по убеждению, и отца поддерживал по убеждению. Вернее, не поддерживал, они боролись за одну идею, и им оставалось или вместе победить, или вместе погибнуть». Я выдавал желаемое за действительное. Как представляется теперь, без особого основания. Но об этом чуть позже.
Что на самом деле говорил Микоян 19 июня 1957 года, мы уже не узнаем.
Затем, согласно воспоминаниям Мухитдинова, слово предоставили Брежневу. В 1952 году на XIX съезде его избрали в расширенный Президиум и Секретариат ЦК. Казалось, начался крутой взлет, но после смерти Сталина все радикально изменилось. Президиум и Секретариат резко сократились в объеме. Брежнев оказался не у дел. Его пристроили начальником Политуправления Военно-морского флота, там нашлась вакансия. Шло время, дела стали поправляться. Отец с симпатией относился к Брежневу. Хотя восковая податливость его характера, несамостоятельность — не лучшие рекомендации, но работником он слыл деятельным. К 1957 году Брежнев вернулся в ЦК, снова стал секретарем, пока еще не членом, а только кандидатом в члены Президиума ЦК.
Брежнев, совсем недавно работавший секретарем ЦК Компартии Казахстана, заговорил об освоении целины, положительных сдвигах в сельском хозяйстве, об улучшении снабжения населения. Он не солидаризировался напрямую с Хрущевым, не встал открыто на его сторону, но и его оппонентов не поддержал.
Положительное упоминание Брежневым целины взъярило противников отца. Целина причислялась к его главным упущениям, а тут какой-то Брежнев. Страсти вновь разбушевались не на шутку, все разом, перебивая друг друга, закричали. Каганович грубо оборвал Леонида Ильича: «Разговорился, восхваляешь Хрущева, раздуваешь… Ты, вместе с ним дискредитируешь партию, мы тебя за Можай загоним, забыл, как в ПУРе[43] сидел? Живо вернем обратно».
Леонид Ильич покачнулся, стал хвататься руками за спинку кресла, медленно осел на пол. Охрана унесла потерявшего сознание незадачливого бойца в соседнюю комнату. Вызвали врача. Брежнева привели в чувство, и он уехал на дачу. На заседание Президиума он больше не приходил ни в тот день, ни в последующие.[44]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
