жизнь мне не доводилось видеть этакого обилия зверья в одном месте; по всей видимости, болото служило единственным источником воды на много-много миль окрест.
Как я уже говорил, от дичи рябило в глазах, но, поскольку охотиться мы не собирались, следовало держаться от животных как можно дальше, чтобы нас не затоптали. Но все равно мы ухитрились наткнуться на дремавшего в грязи белого носорога, у которого оказался самый длинный рог из всех, что мне случалось наблюдать. В длину он достигал едва ли не шести футов и мог бы считаться весьма достойным охотничьим трофеем. К счастью, ветер дул в нашу сторону, поэтому носорог нас не учуял и, затрубив спросонья, помчался в противоположном направлении — вы ведь знаете, друзья, что носороги почти слепы.
Я не собираюсь докучать вам подробностями нашего утомительного трехдневного перехода по песку — да, мы шли по песку, поскольку двигаться по поверхности болота не было ни малейшей возможности. Днем нас нещадно жгло солнце, а по ночам изводили москиты; кроме того, спать мешали шум, издаваемый животными на водопое, и рычание львов. Хвала небесам, эти бестии, которым хватало прокорма, не обращали на нас никакого внимания. На третий вечер, все время забирая вправо, мы подошли совсем близко к горному кряжу, который казался не слишком высоким, однако выглядел почти неприступным: обрывистые утесы тянулись вверх на высоту приблизительно от пятисот до восьмисот футов. Каким чудесам и выкрутасам природы обязан своим появлением на свет этот черный кряж посреди пустыни, я не знаю и знать не могу, но горы были перед нами, и их предстояло преодолеть.
Прежде чем солнце село, мы, по настоянию Иссикора, сложили на макушке песчаного гребня большую кучу из сухого тростника и с наступлением темноты подожгли ее; около четверти часа тростник ярко пылал, и пламя поднималось столбом. Иссикор не стал ничего объяснять, но, как справедливо заметил Ханс, это явно был сигнал его приятелям. На следующее утро, по просьбе нашего проводника, мы двинулись дальше еще до рассвета, пренебрегая опасностью столкнуться со слонами или буйволами, и к восходу очутились под самыми утесами.
Приблизительно через час, следуя вдоль невысокой возвышенности под каменной стеной, мы резко свернули — и увидели перед собой высокого, облаченного в белое старца, который стоял на скале с копьем в руке, явно кого-то высматривая. Завидев нас, старец чрезвычайно ловко спрыгнул со скалы и с не менее поразительной резвостью устремился нам навстречу.
Бросив на меня любопытствующий взгляд, он приблизился к Иссикору, пал на колени и, взяв нашего спутника за руку, прижал его ладонь к своему лбу, что лишний раз доказывало: наш спутник — весьма важная особа. Эти двое негромко заговорили между собой, а потом Иссикор повернулся ко мне и сказал, что пока все идет хорошо: наш костер заметили, и большая лодка уже ждет. Мы двинулись дальше, ведомые старцем в белом, и вскоре вышли к довольно широкой реке, русло которой пряталось в зарослях тростника. Слева от нас неторопливо катила свои воды река, справа же, буквально в сотне ярдов, начиналась трясина; тут и там посреди нее виднелись лужицы, окруженные высокими, очень красивыми стеблями папируса. Повсюду, куда ни посмотри, в воде плескались птицы, которые то и дело взлетали в воздух и непрестанно кричали, создавая оглушительный гомон. По обоим берегам этой реки, которую валлу называли Черной, высились отвесные скалы, и сквозь них, полагаю, вода пробивала себе дорогу на протяжении тысячелетий. Скалы были так высоки, а проход между ними столь узок, что они, казалось, встречаются наверху, а вода в реке и вправду выглядела черной. Мне сразу вспомнился легендарный Стикс из древнегреческих мифов, и я бы, пожалуй, не сильно удивился, увидев старого Харона, подплывающего на лодке, груженной душами умерших. Более того, на ум пришли слова поэта (правда, за точность цитаты я не ручаюсь):
Бежит сквозь землю Кубла-хана Поток, сквозь мглу пещер гигантских Он достигает океана[154].
Не стану лукавить, друзья, это место наполнило мое сердце страхом; оно внушало ужас, мнилось поистине нечестивым, и я гадал, какой мрачный, лишенный солнечного света океан ожидает нас за этими вратами в преисподнюю. Будь я тут один или хотя бы только вдвоем с Хансом, я бы, пожалуй, немедленно развернулся и отправился в обратный путь вдоль болота, над которым, по крайней мере, светило солнце, а затем постарался бы пересечь пустыню и вернуться туда, где оставил свой фургон. Но в присутствии величавого Иссикора и его мирмидонянина[155] я не мог так поступить, не уронив достоинства белого человека. Нет, следовало идти до конца, каков бы тот ни был.
Если уж даже я испугался, то что говорить о Хансе. Бедный готтентот был положительно вне себя от страха, и его зубы беспрерывно стучали.
— О баас, — жалобно проговорил он, — если это дверь, то на что же будет похож дом за нею?
— Мы узнаем это в свое время, — ответил я. — Нечего забивать себе голову вздорными мыслями.
— Следуй за мной, господин, — обратился ко мне Иссикор, потолковав со своим приближенным.
Я подчинился, а Ханс двинулся за мной, едва не наступая мне на пятки. Мы обогнули ближайшую скалу и обнаружили небольшой выступ; там ждала на берегу большая лодка, вырубленная, похоже, из цельного ствола дерева; ее нос лежал на прибрежном песке. В лодке находилось шестнадцать гребцов — я запомнил это точно, поскольку Ханс проворчал, что их, дескать, столько же, сколько было волов в нашей упряжке, а потом упорно именовал этих гребцов «водяными волами».
Когда мы приблизились, гребцы подняли весла в воздух в знак приветствия, причем салютовали они, по-видимому, Иссикору, поскольку я и мой готтентот удостоились лишь беглых косых взглядов.
Молча и без лишней суеты Иссикор жестом дал понять, что наше снаряжение, состоявшее в основном из ящиков с патронами, нужно загрузить в нос лодки (он был выточен таким образом, что там имелось небольшое полое пространство, укрытое под деревянным навесом), а затем показал, где нам с Хансом следует сесть. Потом наш провожатый сам забрался в лодку, а старец в белом встал на корме и взялся за рулевое весло.
По
