команде все шестнадцать гребцов дружно навалились на весла, лодка соскользнула с песка и очутилась на воде. Река казалась полноводной, готовой разлиться, как только вырвется из каменных стен. Должно быть, здесь несколько месяцев подряд шли дожди, а низкое небо в облаках свидетельствовало о том, что вскоре следует ожидать новых ливней.
Глава 7
ВАЛЛУ
В полной тишине, если не считать плеска весел, мы быстро продвигались по спокойным, гладким речным водам. Думаю, ничто в этом диковинном путешествии — во всяком случае, в первой его части — не поразило меня сильнее, нежели эти тишина и покой. С той же размеренностью, с какой жизнь всякого доброго человека движется к кончине, вода мирно и неспешно текла между каменных стен в направлении пустыни, где река терялась в песках. Обрывистые утесы по обеим сторонам русла замерли в неподвижности; они были столь крутыми, что на этих отвесах не смогло бы найти себе пристанище ничто живое, не считая, быть может, летучих мышей, но те, как известно, твари ночные и днем спят. Полоска серого неба высоко над нашими головами тоже казалась неподвижной, хотя порой между скалами ощущалось дуновение ветерка и раздавался полувздох-полустон, который можно было приписать колебанию воздуха, порожденному крылами пролетевшего мимо сверхъестественного существа. Но тише всего выглядели эти шестнадцать гребцов, которые час за часом монотонно, в полном молчании выполняли свою работу, лишь изредка, при крайней необходимости, о чем-то перешептываясь друг с другом.
Постепенно мне начало чудиться, будто я угодил в ночной кошмар: заснул и во сне стал участником некоего драматического действа. Возможно, так оно и было на самом деле, поскольку я изрядно утомился, отдыхая лишь урывками на протяжении нескольких ночей подряд и целые дни напролет бредя по песку с тяжелым ружьем в руках и грузом патронов за плечами. Сдается мне, я и вправду тогда задремал, ведь общеизвестно, что плеск воды способен погрузить в сон любого человека. Надо сказать, сновидение было не из приятных: исполинское ущелье, по которому плыла лодка, и ужасные перспективы, которые сулило наше предприятие, угнетали мой дух, создавая ощущение расставания с привычным, знакомым миром и погружения в нечто неизведанное и, повторюсь, нечестивое.
Вскоре утесы по бокам сделались такими высокими, а дневной свет стал настолько тусклым, что я едва различал суровые лица гребцов, выступавшие из сумрака, когда все они в едином порыве подавались вперед, и исчезавшие, как только они дружно откидывались назад. Это слаженное движение — вперед-назад, вперед-назад — само по себе убаюкивало и одновременно пугало. Лица гребцов походили на личины призраков, которые выглядывали в щели между занавесями вокруг кровати, а затем пропадали, чтобы появиться вновь.
Полагаю, в конце концов я все же заснул по-настоящему. Но и в этом сне призраки продолжали меня донимать: мне снилось, что я вступил в мрачное царство Аида, где от всего материального остались одни только тени, лишенные естества и силы, но оттого не менее жуткие.
Наконец меня разбудил голос Иссикора, который сообщил, что мы добрались до места, где остановимся на ночевку, ибо в темноте дальше плыть опасно, а гребцы нуждаются в отдыхе. Я огляделся и увидел, что утесы слегка раздались, оставив полоску берега по обеим сторонам от воды. При последних лучах дневного света мы перекусили тем провиантом, что был при нас, дополнив его своего рода печеньем, которое нашлось в лодке; костер разжигать не стали. Прежде чем мы закончили ужинать, пала кромешная тьма, ибо свет луны не мог проникнуть настолько глубоко в толщу скал; нам не оставалось ничего другого, кроме как лечь на берегу и смежить веки, вслушиваясь в стоны ветра между каменных стен вместо колыбельной.
Ночь все длилась и длилась. Она казалась мне такой долгой, что я даже начал думать — или грезить наяву, — будто умер и дожидаюсь теперь своего следующего воплощения; когда же усилием воли я вырывался из этого забытья, то слышал бормотание Ханса, во сне возносившего молитвы моему покойному отцу; суть этих молитв сводилась к тому, что он просил своего благодетеля ниспослать ему с небес бутылочку джина. В конце концов звезда, тускло сверкавшая в щели между краями утесов, исчезла, и небо в этой щели сделалось серым, что означало приближение рассвета. Мы все поднялись, на ощупь расположились в лодке, поскольку ничего по-прежнему не было видно, и тронулись в путь. В нескольких сотнях ярдов от места нашего ночлега каменные стены вдруг широко разошлись, и стало заметно, что до каждой из них больше мили, а берега реки представляют собой местность ровную и плоскую.
Повсюду виднелись высокие и раскидистые деревья с темной листвой, их ветви простирались далеко над водой и отсекали дневной свет ничуть не хуже утесов ниже по течению. Постепенно глаза привыкли к этому сумраку, и мне вдруг почудилось, что я вижу среди деревьев какие-то темные фигуры, перебегающие от ствола к стволу. Они то замирали, то вставали на задние конечности, а порой шустро перемещались на четвереньках.
— Смотри, Ханс, — прошептал я (в этом месте все говорили шепотом). — Там бабуины!
— Какие еще бабуины, баас?! — отозвался готтентот. — Где баас видел бабуинов такого роста? Нет, это дьяволы!
Иссикор прошептал откуда-то из-за моей спины:
— Это волосатый народ, обитающий в лесу, господин. Молю вас, молчите, не то они услышат и нападут на нас.
Он негромко заговорил с гребцами, обсуждая, должно быть, как лучше поступить: плыть дальше или повернуть обратно. Судя по тому, что гребцы заработали веслами вдвое усерднее, было решено продолжить путь. Мгновение спустя в лесу раздался звук — до невозможности странный, какой-то потусторонний, наполовину крик животного, наполовину человеческий вопль. Слух уверял меня, что этот звук складывается в знакомое слово — «Хоу-Хоу»! Вмиг клич сей был подхвачен по обоим берегам реки, и раскаты этого «Хоу-Хоу!» загремели над головой. Слышать это было столь жутко, что мои волосы, и без того непослушные, встали дыбом. Прислушиваясь, я начал догадываться, откуда взялось имя божества, в гости к которому меня завела жажда приключений.
Следом послышались другие звуки
