15
А Гликерия? Что с Гликерией?
Разузнать о ней Шеврикука решил окольным путем. Что не позволяло ему рисковать и лезть на рожон? Благоразумие или трусость? Скорее всего, ни то ни другое. А что, Шеврикука посчитал полезным не называть словами. На лыжную базу Шеврикука проник тихо и кротко, никому не попадаясь на глаза. Ни с Гликерией, ни с Невзорой-Дуняшей не вступал в общение. Но вызнал: никаких чрезвычайных событий в жизни Гликерии не произошло. И смотрины дома на Покровке не отменили.
В калекопункте дежурным знахарем сидел какой-то свежий хмырь, весь в жабьих бородавках, желанию Шеврикуки продлить больничный лист навстречу не пошел. Бормотал что-то о транжирах, об экономии, о касторовом масле, которого его могут лишить. А от удара палки резинового призрака в видимой натуре Шеврикуки не осталось следов. Шеврикука проворчал: «Ну и ладно. А с этим хмырем мы еще разберемся!»
Спокойствие вернулось к Шеврикуке. Или даже душевное равновесие. А может, он стал неразумно беспечен. Три дня Шеврикука не поднимался в получердачье и не тревожил утомленного тяготами жизни подселенца. Наблюдая как-то проход по двору Радлугина, Шеврикука увидел на груди воодушевленного активиста, на орденском месте пиджака, большой, с блюдце, пластмассовый кругляш: «Клуб любителей солнечного затмения». Через день надпись на значке Радлугина была уже иная: «Участник солнечного затмения». «Какого такого затмения? — озадачился Шеврикука. — Неужели я пропустил его или проспал?» Опять явились недоумения: отчего он пять дней назад тащил портфель Петра Арсеньевича именно в квартиру Радлугиных? Отчего он так разволновался тогда, будто бумаги из портфеля, засушенные травинки или замусоленные валеты были отравлены и могли заразить его черной или даже погибельной болезнью? Стыдно было теперь Шеврикуке. В квартире Радлугиных он нашел портфель целым и нетронутым. Никаких датчиков вблизи него, ничьих отпечатков пальцев на коже портфеля он не обнаружил. Предмет, как был положен, так и лежал в книжном шкафу в пустоте за томами Мопассана. Собраний сочинений Радлугин выкупил много, но ни сам он, ни его добропочтенная супруга рук к книжному шкафу давно не протягивали. К Мопассану же они и вовсе относились с осуждением. Теперь Шеврикука принялся уверять себя, что бросился к Радлугиным неспроста, а с некой, пусть и смутной мыслью о выгоде укрытия именно за Мопассановой спиной. Пусть, пусть наблюдают за квартирой Радлугиных, вдруг и ему выйдет от этого польза. Пусть все эти марьинорощинские или сокольнические малины из прошлого, все эти Нибелунги, Зигфриды с драконами и феями мирно почивают себе в шкафу, а потом — поглядим. Потом бумага и реликвии Петра Арсеньевича вдруг для чего-нибудь и понадобятся. И эта фея Т., посещавшая Московию в составе посольства в 1673 году (кстати, а что происходило в Московии в 1673 году?), и ее собственноручные записки окажутся не бесполезными.
В воскресный день Радлугин остановил во дворе Шеврикуку и сказал скорее утвердительно, нежели вопрошающе:
— Вы ведь в нашем доме живете. Я нередко встречал вас…
— Ну вроде бы… — без всякой охоты вести разговор ответил Шеврикука.
— И мне кажется, что вы в своем секторе активист.
— Говорить об этом не стоит, — будто намекая на нечто важное, но тайное, сказал Шеврикука.
— Я понял. Я так и думал про вас. Я не ошибся! — обрадовался Радлугин. И добавил уже доверительным шепотом: — Вы, конечно, принимали участие в Затмении?
— В каком затмении? — спросил Шеврикука.
— В Солнечном.
— В каком именно солнечном?
— Ах да… — сообразил нечто Радлугин. — В недавнем. В том, что в Мексике было полным, а у нас частичным.
— Видите ли… — начал Шеврикука многозначительно. — Затмения, солнечные, лунные, наводнения, землетрясения, солнцестояния… Мало ли в чем приходилось участвовать…
— Понял, понял, — заторопился Радлугин. — Все. Молчу. Конечно, в нашем доме жильцов не меньше, чем в районном городе, и вы, наверное, обо мне не слышали… Я — Радлугин.
— Отчего же, — сказал Шеврикука. — Слышал.
— Да? Очень рад. Да… Не все одинаково проявили себя во время Затмения, — сказал Радлугин тоном государственного человека, — не мне вам объяснять. Целесообразно выяснить степень участия каждого из жильцов дома…
— На какой предмет? — не менее государственно поинтересовался Шеврикука.
— Ну… — замялся Радлугин. — Чтобы иметь общую картину…
— Ну это конечно, — одобрил Шеврикука.
— Вот-вот, — удовлетворенно кивнул Радлугин. — Будем распространять опросные листы. Не могли бы вы раздать их в вашем подъезде?
— Нет, — резко сказал Шеврикука. — Не найдется времени. И не для меня это занятие.
— Ага. Понял. Но, может, хотя бы один лист потребуется вам для ознакомления?
— Один, возможно, потребуется.
Пока Радлугин защелкивал «дипломат», Шеврикука просмотрел опросный лист. Увидел среди прочего: «Что вы делали во время Солнечного Затмения? Бодрствовали? Были на посту? Тыкали пальцем в небо? Предавались панике? Пили от недовольства или из вредности? Занимались любовью? Отсиживались в туалете?» И так далее.
— Хорошо, — сказал Шеврикука. — Изучим.
— Вы знаете… — Похоже, Радлугин был намерен сделать серьезное заявление, но не отважился.
— Говорите, говорите, — разрешил Шеврикука.
— Мне кажется, в нашем подъезде завелся бомж. Он какой-то странный. С большой головой. И будто робот… наверху. Где кончается шахта лифта. Там вроде чердака.
— Вы туда поднимались?
— Нет, — сказал Радлугин, и было очевидно, что он ощущает себя виноватым перед социальной справедливостью и обязанностями гражданина. — Мне так кажется. У меня такое чувство. Я видел его… Этого, с большой головой… во дворе… Он нюхал жасмин… Он нездешний… Может, мне стоило сообщить в отделение? Или туда?..
— Вашу наблюдательность и чутье оценят, — строго сказал Шеврикука. — Но не надо спешить. Не надо. К тому же у вас, я полагаю, хватит хлопот и с опросными листами. А теперь, извините, я обязан отправиться по делам.
И Шеврикука, не оглядываясь, энергично зашагал к улице Королева. Он понимал, что наблюдательный и чуткий гражданин смотрит ему в спину, но не вытерпел и секунд через пять растворился в воздухе, наверняка вызвав в Радлугине напряжение мыслей. И пусть. И пусть себе Радлугин беспокоится в связи с объявившимся в подъезде бомжем или, может, неопознанным объектом, пусть даже докладывает о нем, куда пожелает или куда привык докладывать. Беспокоиться об этом не следовало, рассудил Шеврикука. Наблюдения или открытия Радлугина ничего не меняли.
Пэрст-Капсула лежал на раскладушке под плащом прежнего обитателя получердачья, дремал.
— Здоровье по-прежнему подорвано? — спросил Шеврикука.
— Это вы? — Пэрст-Капсула поднял голову и опустил ноги с лежанки. — У меня не здоровье. У меня состояние. Энергетическое. И судьба. Их движение теперь — нормальное.
— Ты был замечен во дворе, признан нездешним и вызвал подозрения.
— Дважды выходил из дома, — сказал Пэрст-Капсула. — Озадачил одного человека. Заметил. Более не выходил.
— Что ты делал во время Затмения? — спросил Шеврикука и протянул Отродью опросный лист.
— Я не участвовал в Солнечном Затмении, — печально произнес Пэрст-Капсула.
— Это огорчительно.
— Я участвовал в лунном затмении, — сказал Пэрст-Капсула.
— На самом деле, что ли? — удивился Шеврикука.
— На самом деле.
— За лунные затмения значки пока не дают…
— За них и спасибо не скажут, — серьезно заявил Пэрст-Капсула.
— Ну ладно, — сказал Шеврикука. — Что ты собираешься делать дальше?
— Я хочу быть при вас.
— Это кем же? Управляющим, связным, денщиком?
— Меня легко обидеть, — сказал Пэрст-Капсула, — видно, я стою этого. Но меня никто не посылал к вам. А таиться от забывших обо мне на Башне я могу теперь и сам. Я вычеркнут.
«И Петр Арсеньевич вычеркнут», — подумал Шеврикука.
— А может, ты желаешь находиться вблизи двух своих вещиц? Не проще было бы заполучить их обратно? Отпала бы нужда укрывать и охранять их.
— Укрывать и охранять их обременительно?
— Терпимо, — сказал Шеврикука.
— Пусть теперь они будут там, где они есть. Я хочу быть не вблизи них, а при вас.
— Зачем?
— Не знаю. Но так нужно. Мне. И я могу пригодиться вам. Обузой вам я не буду. И не создам для вас неловкие и опасные положения.
— Ночуй пока здесь, — сказал Шеврикука.
— Спасибо! — растроганно заявил Пэрст-Капсула. Потом сказал: — Я видел кандидата наук Мельникова. Он из вашего подъезда?
— Есть такой, — сказал Шеврикука. — Ну и что?
— Отчасти я произведение его лаборатории. Отчасти…
Пэрст-Капсула вновь заверил Шеврикуку, что не станет обузой, не будет ему докучать, а являться на глаза Шеврикуке обещал лишь по его велению и вызову. И что он не заскучает. И что у него уже есть остропривлекающее занятие.
