На самом деле никакие бывшие штурмовики не играли никакой роли в событиях. Более того, я убеждён, что их даже не существовало. Разговоры Гёринга о его связях с неким подпольем СА были такой же ложью, как и всё остальное.
Замечу между строк, что наш Гроссмайстер сделал для сохранения жизней безвинных бойцов СА куда больше, чем этот человек. Разумеется, мы рассчитывали на эти связи. Увы, ужасное майское событие вырвало из наших рук это оружие - если даже оно и было когда-то в наших руках. Мне, во всяком случае, об этом ничего доподлинно не известно.
Впрочем, гадать о несостоявшемся - дело умов досужих и неглубоких. Истина состоит в том, что Сентябрьские убийства были делом рук совсем других людей, многие из которых по сей день считаются образцами верности Отечеству и дойчскому народу".
Одна страница снова была пропущена, а на следующей значилось:
"...индивидуальное покушение невозможно. Вариант с бомбой, прикреплённой к миниатюрному летательному аппарату - идею, кажется, высказал Йодль в полушутливой форме - был ещё не самым безнадёжным. Точно так же была отвергнута идея о бомбе в портфеле или папке для бумаг, у заговорщиков были все возможности пронести такое устройство практически куда угодно, но только вместе с собой. Профессор Гебхардт - впоследствии убивший своего друга и многолетнего пациента доктора Гёббельса - предлагал интересные варианты с отравленной пулей или иглой. Как известно, все эти экзотические..."
Текст обрывался, закрашенный очередным черным квадратом.
Власов задумчиво покрутил в руках световой карандаш. Несмотря на весь пафос и умолчания, картинка вырисовывалась вполне отчётливая - и весьма нелестная для автора "Воспоминаний".
Похоже, напыщенные дураки, в чью компанию молодой Хитлер когда-то вступил, и в самом деле ожидали, что он вознесёт их к вершинам власти. Хитлер, судя по всему, попал под влияние одного из них, который какое-то время играл роль его ближайшего помощника. Однако, интриги и попытки самостоятельной внешнеполитической игры этого персонажа в конце концов привели к скандальному разрыву. Он кончился плохо для обоих: Хитлер был убит, а его бывший друг и учитель, совершивший скандальный перелёт в Шотландию, многие десятилетия оставался единственным заключённым Тауэра. Власову был известен юридический трюк, посредством которого британцы оставили самого высокопоставленного из своих узников себе вопреки всем нормам, предписывающим обмен пленными после окончания войны. Было объявлено, что на родине Хессу угрожает смертная казнь (действительно, Хитлер, узнав о его перелете, в ярости приказал "пристрелить его на месте, если он когда-нибудь появится на территории Германии" - впрочем, никаким судом этот приговор подтвержден не был), а Британия, только что отменившая у себя этот полезный институт, приняла закон, запрещающий выдачу преступников в те страны, где их могут казнить. Иными словами, Хесс был обречен на бессрочное заключение вдали от родины "из гуманных соображений". Ни Дитль, ни Шук не потрудились его вытащить, хотя и могли бы, и в 1987 году он был найден болтающимся в самодельной петле при довольно-таки подозрительных обстоятельствах... Вполне возможно, что он и впрямь унес с собой в могилу тайну каких-то закулисных переговоров, но, как известно, на практике они так ни к чему и не привели. И, кажется, тем же человеком и ограничивались возможности "тевтонов". Что касается прочих членов ордена, то, понимая их бессилие и безвредность (как, впрочем, и бесполезность), Хитлер оставил их жить, чего он никогда не позволял в играх с политическими противниками классом выше. Всё, что он сделал, так это отнял у них руками Хейдриха название "Тевтонский орден" - кстати, с ведома, если уж не с согласия, Гроссмайстера Ордена настоящего... Гуманно, но недальновидно: даже самый ничтожный, но злобный враг может получить свой шанс сквитаться. Как выражался Мюллер в таких случаях, "даже мёртвые не вполне безопасны, не говоря уж о живых". Во всяком случае, Хайнрих цу Зайн-Витгенштайн постарался создать своей стране немало проблем даже после смерти.
Очередной платтендат содержал страницу 322. Фридрих сначала окинул её рассеянным взглядом, потом пододвинул к себе "Тосибу" поближе и начал читать очень внимательно.
"... переходящий в панику.
Сразу с аэродрома, не переодеваясь, я направился по указанному адресу. Присутствовали практически все участники нашего первого совещания полугодовой давности, включая Йодля.
Не буду пересказывать всё происходившее в ту воистину историческую ночь. Положение было критическим: после постыдного предательства Гёринга Хитлер знал - или мог знать - практически всё, включая подробные списки заговорщиков. Впрочем, получить их было бы нетрудно: гестапо, получив прямые указания Фюрера, не стало бы церемониться ни с кем, а методы допроса, применяемые в этой организации, известны своей эффективностью.
С другой стороны, он не мог немедленно обрушить на нас свой гнев: репрессии против верхушки германского руководства - а заговорщики к ней принадлежали - в самый разгар войны привело бы к очень серьёзным проблемам. Хитлер не мог этого не понимать. Ему нужно было хотя бы несколько дней, чтобы собрать доказательства, которые он мог бы предъявить дойчскому народу.
Моё положение на тот момент было, пожалуй, предпочтительнее, чем у всех прочих. Несмотря на всё то, что было сказано выше, если судить с чисто внешней, фактологической точки зрения, не проникая в суть вещей, то моё участие в деле было крайне незначительным. Фактически, всё, что можно было поставить мне в вину - опять же, с внешней точки зрения - было то, что я знал о заговоре, присутствовал на нескольких собраниях заговорщиков, а также несколько раз исполнял роль, которую можно назвать курьерской: я был передаточным звеном в сообщении заговорщиков с нашим Гроссмайстером. Я также принимал участие в передаче денег от Святого Престола, о чём я вкратце сказал выше".
Власов намерился было просмотреть пропущенные страницы, но решил не суетиться.
"Иных грехов за мной тогда не было" - продолжал князь.
"Вот именно" - подумал Власов. Было уже ясно: Хайнрих цу Зайн-Витгенштайн играл не слишком-то важную роль, как бы ему не хотелось доказать себе и читателям обратное.
"Неизвестно, чем закончилось бы наше обсуждение, если бы не энергичная речь Канариса, поддержанная мной и Йодлем. Он убедил нас, что единственным нашим шансом было немедленное выступление - пока страх и уныние не сломили наши ряды. В сложившихся обстоятельствах нам было нечего терять, кроме чести. Честь же легко защитить: достаточно одного выстрела".
Фридрих подумал об Эберлинге, избравшем иной выход, и с тяжёлым сердцем убрал страницу с экрана.
Очередной дат начинался со страницы 329. Страница была озаглавлена: "Эдвард Дитль".
"Я приступаю к этой части своего повествования не без колебаний и сомнений", - писал князь, особенно аккуратно выписывая каждое словечко - "поскольку многое из того, что я должен сообщить современникам и потомкам, может показаться им посягательством на лавры наших предков и честь нашего общего дома, Германии.
Однако, славя победы - или то, что в то или иное время принято считать победами - и обходя молчанием промахи, поражения и в особенности преступления своих отцов, потомки мнят, что оказывают им услугу, не отдавая себе отчёта в том, что перед лицом вечности, которая рано или поздно поглотит всё, гордо выставляемые и стыдливо скрываемые поступки выглядят в равной степени ничтожно. Лишь духовное очищение, признание своих грехов и искренне покаяние в них способно очистить нашу кровь, нашу почву..."
- Пакость какая, - прошептал по-русски Власов. Он-то хорошо знал эти рассуждения: они были одним из самых ходовых инструментов в рабочем наборе атлантистской пропаганды правого толка. Особенно хорошо этим инструментарием владели скунсы: страна, чья истинная история была погребена в глубоких подвалах соответствующих служб (неизвестно было даже, кто же на самом деле убил их самого популярного президента), обожала заниматься обличениями чужой истории и неплохо за это платила. Не то чтобы Фридрих был против обнародования исторической правды, но "историческая правда" в американском исполнении выглядела следующим образом: из двух сторон конфликта одна провозглашалась либо невинной жертвой (и тогда любые ее действия априори оправдывались самозащитой), либо борцом за правое дело (и тогда то же самое оправдывалось высокой целью) - а затем начинался самый скрупулезный разбор действий (и в особенности насильственных действий) другой стороны.
Впрочем, положа руку на сердце, нельзя было не признать, что периодически тем же самым, только с обратным распределением ролей, грешила и имперская пропаганда...
"Итак, я намерен поведать миру правду об Эдварде Дитле - в том числе ту правду, которую сейчас не знает уже никто из живущих. Увы, сейчас некому ни подтвердить, ни опровергнуть мои показания на этом суде истории. Я могу лишь ручаться своим словом солдата в том, что я говорю правду, насколько она мне известна. В мою пользу говорит то, что я сам был свидетелем и участником описываемых событий.
